Инженер, который по просьбе Лобова со всей возможной тщательностью обследовал выжженный проем окна, уверенно комментировал:

— Операция произведена стандартным лучевым пистолетом. Тот, кто проводил ее, нервничал или торопился — смотри, какой неровный след.

На секунду задумавшись, он обернулся к командиру:

— Ты хорошо знал Вернея?

— Встречаться приходилось, не более того.

— Он не был левшой?

— А что такое? — заинтересовался Иван.

— Да я могу гарантировать, что здесь орудовали левой рукой.

Лобов грустно улыбнулся:

— А если левым щупальцем?

— Может быть, — согласился спокойно инженер, — но луч бил под некоторым углом, слева направо.

Кронин недоуменно пожал плечами, проводя по оплавленному следу пальцем.

— Зачем Майе и Жану надо было выжигать окно?

— Ума не приложу! Они спокойно могли воспользоваться дверью.

Лобов оглядел здание.

— Дверь далеко. А они могли спешить, отчаянно спешить.

— Почему?

— Этого я не знаю.

— Да не могли они настолько спешить, чтобы не оставить здесь записки или диктофона!

— Кто же тогда выжег окно?

Инженер только вздохнул в ответ. В самом деле, за четыре года детальных исследований на Перл не было обнаружено никаких признаков живых существ, которые оказались бы способными воспользоваться трофейным лучевым пистолетом и включить гравитостанцию. Да и зачем?

Когда Лобов доложил по лонглинии обстановку Всеволоду Онегину, тот после небольшого раздумья решил:

— Сегодня же вынесу на совет вопрос о посылке на Перл большого исследовательского корабля. А вы свою миссию можете считать законченной. Стартуйте — и счастливой звездной дороги к Земле.

— Один вопрос, — просительно сказал Иван, — ты не знаешь, не был ли кто-нибудь из Вернеев — Жан или Майя — левшой?

— Не скажу о Майе, — Снегин смотрел на Ивана со сдержанным интересом, — но Жан был левшой, это точно.

— Вот как, — довольным тоном констатировал Лобов, — тогда разреши нам задержаться на Перл еще на недельку.

— Зачем?

В серых глазах Лобова мелькнула и пропала искра улыбки.

— Мы подождем полнолуния.

Снегин шевельнул бровью, присматриваясь к Ивану.

— А почему именно полнолуния? Почему не грозы или землетрясения?

— Видишь ли, Всеволод, и Майя, и Жан пропали не в грозу, а в полнолуние. В самое полнолуние.

— Любопытно, — Снегин вдруг улыбнулся, — до чего же вы дотошные и скрытные люди. Ну да ладно, пусть будет по-вашему. Жду доклада в полнолуние.

Шагая по медной, с малахитовыми прожилками траве на тревожный рубиновый огонь «Торнадо», Лобов думал о странной находке товарищей, которая вдруг перечеркнула все его предположения. А еще о том, что полнолуние наступало послезавтра.

Зеленые лучи заходящего солнца уже не достигали земли. Они падали на вершины деревьев, с трудом пробивались сквозь густую медную листву и тянулись полосами почти параллельно уже посеревшей, покрытой редкой травой лесной почве. В теплом сумраке леса было так тихо, что отчетливо был слышен каждый звук: редкий звон птицы, шорох травы под ногами, удар тяжелой шишки о землю.

— Не возьму в толк, — вполголоса, но сердито сказал Клим, поправляя рюкзак за плечами, — причуды этой цивилизации. За счет чего существуют эти человекоподобные лилипутики? Почему они прячутся от нас, словно от прокаженных?

— Может быть, они невидимы, бестелесны и становятся сами собой лишь после смерти или глубокой ночью, когда на небе полная луна.

Клим покосился на серьезное лицо Кронина и засмеялся.

— Причем по крику петуха, как нечистая сила, материализуются и тащат за собой в колдовские подземелья все живое, что только попадается. Так, что ли?

— Может быть, и так, — инженер был непробиваемо серьезен, — а может быть, они просто боятся.

— Чего?

— Нас. Нашей активности. Шума. Всех этих вездеходов, глайдеров и униходов. Нашей дотошности и холодной рациональности, нашего утилитаризма.

— Не проще ли вышвырнуть таких неприятных гостей с планеты?

— Может быть, они и вышвыривают, когда им сильно докучают. Недаром же нет никаких следов ни Майи, ни Жана.

Клим усмехнулся:

— Выходит, что здесь нечто вроде глобального дома отдыха, куда крутолобые лилипуты прилетают отдохнуть от трудов праведных, а может, и от разбойных дел?

— Не исключено. Присмотрись, — Кронин приостановился, вздохнул полной грудью, оглядываясь по сторонам. — Не чувствуется здесь первозданной дикости. Это не джунгли, не сельва и даже не тайга. Нет тут ни муравьев, ни гнуса, ни москитов. Нет ядовитых змей и пауков. Я уж не говорю о львах и леопардах. Полудикий парк, где можно наслаждаться природой, гулять и развлекаться.

— Целая планета для игр и развлечений? Не слишком ли расточительно?

— Отнюдь, давай-ка теперь я. — Инженер забрал у Клима увесистый рюкзак, куда была уложена находка вместе с многочисленными образцами и пробами окружающей почвы, флоры и фауны, и продолжил: — Человек боготворит труд только до тех пор, пока он голоден, наг и неустроен. А когда первичные биологические инстинкты удовлетворены, ему становится ужасно скучно. И на смену труду приходит другое божество — развлечение, игра. Да что человек — играет все живое! Кошки, собаки, птицы, дельфины, рыбы. Наверное, амебы и медузы тоже играют, только они так далеки от нас, что мы не понимаем этих игр. А что такое величайшие открытия науки, как не результат азартной игры с темными и тайными силами природы?

— Долой труд, и да здравствует игра! — засмеялся Клим.

— Ну зачем же так легкомысленно, — сказал Кронин. — Без труда не вытащишь и рыбку из пруда. Но я убежден, что чем дальше мы будем восходить по дороге разума, тем все больше тяжкий осмысленный труд и бездумная радостная игра будут сливаться в некое сияющее целое, о котором мы пока и понятия не имеем.

— А мы не ослепнем от этого сияния?

— В крайнем случае можно будет надеть очки.

— Игра, — в раздумье повторил штурман, — может быть, и игра. Но игры редко кончаются смертью, Алексей. А в этих лесах каким-то загадочным образом погибло три сапиенса: Майя, Жан и вот этот товарищ, наиболее прочные детали которого лежат у тебя за спиной. Жан и Майя были космонавтами, людьми, которых специально готовят для встречи с неожиданным. Какая уж тут игра! Жестокость!

— Мне надоели разговоры о жестокости разума.

— Почему обязательно разума? — возмутился Клим.

— А разве нет? У меня из памяти не выходит мощный, могучий лоб, — Кронин встряхнул рюкзак, — этого существа.

— Дался тебе этот лоб! А может быть, под ним пустота. Может быть, этим лбом лилипутики разбивают пальмовые орехи, а не мыслят.

— Ну ты все-таки ерник, Клим.

— А может быть, такие могучие лбы нужны этим типам для брачных схваток. Разбегаются и, как бараны, лоб в лоб. У кого лоб массивнее, тот и победитель!

Кронин не сдержал улыбки, но тут же посерьезнел и приостановился.

— Глайдер.

Крылатая машина была почти незаметна в сгустившемся сумраке. Но ее чуткие приборы уже уловили приближение людей, и они приветливо замигали бортовыми огнями: зеленым на правой плоскости и красным на левой.

Лобову не спалось. Его усталый мозг механически снова и снова перебирал факты, на которых он останавливал днем свое сознательное внимание. Этот пестрый хоровод, лишенный логики и цельности, начинал крутиться то с начала, то с конца, то с середины, оставляя чувство неудовлетворенности и смутного беспокойства.

Как бы то ни было, все говорит за то, что именно Жан Верней побывал на научной станции — окно выжжено левой рукой, а Жан был левшой. Жан добрался до гравитостанции, а дальше принялся действовать явно в противоречии с логикой и здравым смыслом. Ведь, казалось бы, самое разумное — вступить с базой в двустороннюю связь, но Верней этого не сделал. Он ограничился нажатием аварийной кнопки и снова исчез. Почему? Его могли заставить уйти, но это было ох как непросто сделать — у Жана был лучевой пистолет. Он бы не сдался так просто, остались был следы борьбы и лучевого оружия. Следовательно, заставить — отпадает. Жан Верней ушел сам. Видимо, он очень спешил, экономил буквально каждую секунду: он выжег окно, а не воспользовался дверью, он не стал говорить, ограничившись однократным нажатием аварийной кнопки. Жан отчаянно спешил, для него или для Майи это был вопрос жизни и смерти. Но тогда он должен, обязан был воспользоваться каким-то транспортом. Между тем в ангаре научной станции спокойно стоят законсервированный униход, два глайдера и катер — эти традиционные средства исследования планет.