— Я совсем этого не хотела. — Она вдруг затараторила, и я сразу даже не понял, о чем она говорит: — Он появился рядом и закричал на меня. Я не знала, что он был сзади, растерялась и не справилась с машиной. Толчок был ужасный. Вдоль всей дверцы большущая царапина, а крыло смято.

Я вдруг почувствовал, как по спине растекается холодок.

— Что-то я вас плохо понимаю. Вы что, сбили кого-то?

Она отвела взгляд и уставилась в потолок. Руки ее сжались в кулаки.

— Я не виновата, клянусь вам. Он выскочил откуда-то сзади и закричал на меня. Я его не видела вовсе, пока он не закричал.

— Кого не видели? Кто закричал?

— Ну, этот полицейский. На мотоцикле. Он появился сбоку и закричал…

Я осторожно поставил стакан с бренди, подошел к кушетке и сел рядом с Люсиль.

— Что вы так испугались? Расскажите все по порядку.

Она нервно застучала стиснутыми кулачками.

— Когда он начал кричать, машина у меня вильнула и боком ударила его… — Оборвав фразу, она снова заплакала.

Я сжал руками колени — так, что побелели костяшки пальцев.

— Слезами горю не поможешь, — резко сказал я. — Что было дальше? После того, как вы его ударили?

Она, вся дрожа, глубоко вдохнула воздух.

— Не знаю. Я поехала дальше. Не посмотрела…

На какое-то мгновение я окаменел, чувствуя, что сердце стучит тяжело и как-то заторможенно. Наконец я проговорил:

— Так вы что же, не остановились?

— Нет. Я ужасно испугалась. И сразу приехала сюда.

— Он ранен?

— Не знаю.

— Где это случилось?

— На дороге от пляжа, не доезжая до шоссе.

— А вслед вам он не кричал?

— Нет. Был только ужасный толчок, а больше ничего. Я поехала прямо сюда. Вас жду уже почти полчаса.

— Вы ехали быстро?

— Да.

Я долго смотрел на нее, потом поднялся.

— Сейчас вернусь. Пойду посмотрю машину.

Я выдвинул один из ящиков стола и вынул оттуда фонарь.

Я уже выходил из комнаты, когда Люсиль издала слабый мучительный стон.

По дорожке я подошел к машине и при свете луны сразу же увидел, что переднее крыло повреждено. Я включил фонарь — повреждение было основательное.

Передняя левая фара разбилась вдребезги, крыло помято. На дверце — глубокая вмятина, а во всю ширину рваной линией тянется рубец. Краска вокруг содрана.

Всю эту картину я охватил в одну секунду, потом обошел вокруг машины. На правом крыле около заднего колеса фонарь мой высветил густое красное пятно. Красным был забрызган и белый колпак на правом заднем колесе. Не требовалось особых знаний, чтобы понять: это кровь, и я смотрел на нее, чувствуя озноб и тошноту.

Судя по всему, она сшибла мотоцикл, мотоциклист вылетел из седла, и она переехала его задним колесом. И после этого не остановилась!

По лицу моему заструился холодный липкий пот. Ведь он, может быть, сейчас истекает кровью на дороге!

Я быстро вернулся в гостиную.

Она лежала в той же безжизненной позе и глядела в потолок. Дыхание ее было неровным и прерывистым, кулаки сжаты. Выглядела она ужасно.

Взяв свой стакан с бренди, я подошел к ней.

— Вот, выпейте, — предложил я. — И успокойтесь, от слез толку не будет.

Я приподнял ей голову и заставил немного выпить. Она отпила глоток, содрогнулась и оттолкнула стакан.

— Я поеду посмотреть, что случилось, — сказал я. — Ждите меня здесь. Постараюсь вернуться побыстрее.

Не глядя на меня, она кивнула.

Я взглянул на часы, стоящие на каминной полке. Было без двадцати одиннадцать.

— Ждите меня здесь. Долго я не задержусь.

Она снова кивнула.

Я подошел к «кадиллаку» и еще раз осмотрел разбитую фару и помятое крыло. Было бы безумием выводить машину на дорогу в таком состоянии. Стоит кому-нибудь меня увидеть, завтра он, прочитав сообщение в газетах, сразу об этом вспомнит. А газеты напишут, можно не сомневаться.

Но что же делать, ведь мне срочно нужна машина. Сиборн! Сиборн, владелец ближайшего дома, держит в гараже машину — он ею пользуется во время отпуска. Когда он бывал здесь, я к нему частенько захаживал и знал, что ключ от гаража он всегда хранит на карнизе над дверьми гаража. Надо взять его машину.

Я сел в «кадиллак» и быстро поехал к его дому. Там я оставил машину у ворот, подошел к гаражу, нашел ключ и открыл двойные двери.

Там стоял старенький, видавший виды «понтиак». Я вывел его на дорогу, потом, оставив двигатель включенным, сел в свой «кадиллак» и загнал его в гараж, захлопнул и запер двери, а ключ положил в карман.

Сев в «понтиак», я помчался по шоссе. Через десять минут я подъезжал к ответвлению на пляжную дорогу.

У развилки я сбросил скорость. На обочине стояло штук шесть машин. Приглушенные фары бросали на дорогу пучки света. У машин, глядя в сторону пляжной дороги, стояла группа мужчин и женщин. Въезд туда был перекрыт двумя мотоциклами, возле которых расхаживали двое полицейских.

Я поставил машину в конце колонны и ступил на асфальт.

Впереди меня поодаль от остальных стоял какой-то толстяк в сдвинутой на затылок шляпе. Он, как и все, глядел на полицейских.

Я подошел к нему.

— В чем дело? — спросил я, стараясь не выдать волнения. — Случилось что-нибудь?

Он обернулся. Было уже темно, а свет фар освещал только асфальт. Он мог хорошо видеть разве что мои ноги и едва ли узнал бы меня при следующей встрече.

— Несчастный случай, — ответил он. — Насмерть задавили полицейского. Больно лихая публика, сами так и лезут, так и прыгают под колеса, я всегда это говорил. Вот этот малый и допрыгался — перестарался.

На лице у меня выступил холодный пот.

— Насмерть?

— Да. А водитель даже не остановился. Впрочем, я его хорошо понимаю. Если бы мне выпало такое счастье — задавить полицейского без свидетелей, — черта с два я стал бы тут ошиваться с извинениями. Ведь, если этого парня поймают, они его четвертуют. Полицейские в нашем городе самые настоящие фашисты, я всегда это говорил.

— Задавили насмерть, вы говорите? — Я едва узнал собственный голос.

— Да, бедняга головой попал прямо под колесо. Он, наверное, стукнулся о бок машины и угодил под заднее колесо. — Он указал на высокого худощавого мужчину, деловито объяснявшего что-то остальным. — Вот он первый на него наткнулся. У этого несчастного было, говорит, не лицо, а кровяная губка.

Неожиданно один из полицейских решительно направился в сторону стоявших у обочины машин.

— Эй вы, шайка стервятников! — зарычал он полным ненависти и злобы голосом. — С меня довольно! Убирайтесь отсюда! Поняли? Из-за таких скотов, как вы, все аварии и происходят! Чтоб вы сгорели вместе с вашими железными ящиками! Убирайтесь живо! Все убирайтесь!

Толстяк процедил сквозь зубы:

— Я же говорю, настоящие фашисты, — и зашагал к своей машине.

Я вернулся к «понтиаку», завел двигатель, развернулся и быстро поехал домой.

В гостиной в большом кресле, съежившись, сидела Люсиль. Вид у нее был несчастный, беззащитный и затравленный, а цвет лица напоминал старый пергамент.

Когда я вошел, она замерла, пожирая меня испуганными глазами.

— Ну как, Чес, все в порядке?

Я подошел к бару, налил себе двойное виски, чуть разбавил водой и жадно выпил.

— Я бы этого не сказал, — произнес я, садясь в кресло.

Посмотреть ей в глаза — это было выше моих сил.

— О Боже…

Наступила долгая пауза. Потом она пробормотала:

— Ну а вы хоть… вам удалось увидеть?..

— Там была полиция… — Как сказать ей, что он убит? — Я его не видел.

Снова наступила пауза. Потом снова вопрос:

— Что будем делать, Чес?

Я взглянул на часы над камином. Двадцать минут двенадцатого.

— Думаю, мы едва ли что можем сделать.

Она вздрогнула.

— Как? Мы ничего не будем делать?

— Да, ничего. Уже поздно, и сейчас я отвезу вас домой.

Она всем телом подалась вперед, стиснула руками колени.

— Но, Чес, хоть что-то надо предпринять? Ведь я должна была остановиться. Это, конечно, несчастный случай, но я должна была остановиться. — Она стала бить кулачками по коленям. — Ведь он может меня узнать, если увидит. А может быть, он даже записал номер. Нет, что-то обязательно нужно предпринять.