— Вот что, молодые люди, молодые да ранние! Если думаете, что я пособником немцев стал, так идите вы отсюдова, идите и идите…

— Нельзя же так, — возмутился я, но было уже поздно.

— Идите и подумайте дорогой, что есть храбрость, а что глупость. Я и тогда постарее вас был. Пусть-ка приходит ваш начальник, он уж поймет, ему и расскажу…

Наша экспедиция позорно проваливалась. Страшно было подумать, что скажет начальник заставы, когда мы доложим об этом инциденте. А может, ничего не скажет, только посмотрит с укоризной, что ничуть не легче. Может, даже и тяжелее, потому что всегда тяжко, если тобой недоволен человек, которого ты уважаешь.

— Извините, Семен Иванович, — промямлил я. Но дед уже ничего не хотел слушать. Покружив вокруг стола и сбив все половики, он нырнул в соседнюю комнату и затих там.

— Нда, выяснили! — со злостью сказал Игорь, не глядя на меня. — Надо Таню звать, теперь только она поможет.

Уж не знаю, с чего он взял, что Таня окажется красноречивее нас. Наверное, все время думал о ней, вот и сказал. Но, странно, меня как-то не задела эта мысль. Может, потому, что я уже придумал, как обойти строптивого деда.

— Надо разыскать окоп, в котором был Иван. Раскопаем, гильзы найдем, может, и оружие…

У меня не повернулся язык сказать, что там же могут оказаться останки и самого Ивана. Если он погиб в своем окопе, то там его и закопали.

— Как мы найдем? Без деда? — сказал Игорь.

— А я покажу, — послышался нервный тонкий голосок.

В углу сидела Волька, про которую мы совсем забыли за разговором, сосала свою конфету.

— Откуда ты знаешь?

— Дедушка говорил. Ходили купаться в бухту, он и говорил. Я еще гильзу нашла. — Она стремительно нырнула под кровать, громыхнула там каким-то ящиком и протянула нам позеленевшую помятую гильзу, каких теперь не увидишь на заставе, — большую, с узким горлышком для пули.

— Ух ты, молодчага! — Обрадованный, я схватил Вольку за узкие плечи, но она вырвалась и отскочила, словно ее собирались укусить.

Торопясь и толкаясь, мы вышли на крыльцо. И тут услышали голос деда Семена, выглядывавшего в форточку:

— А чего вы вспомнили-то его, Ивана-то?

Это был резонный вопрос, и странно, что дед не задал его в самом начале разговора.

— Это мы и собирались сказать, да ведь вы сами не захотели слушать, — сказал я елейным голосом.

— Не захотели, не захотели, — проворчал он и через минуту, стуча протезом, вышел на крыльцо. — Али нашли чего?

— Нашли. Родственника. Вот он — Курылев.

Дед скептически оглядел Игоря с ног до головы и сказал, обращаясь к нему:

— Ну пошли, раз так, покажу.

Мы шли по поселку своеобразным строем: впереди дед, за ним мы с Игорем, дальше — Волька с гильзой в кулаке. На нас оглядывались, спрашивали, посмеивались, что, мол, такое натворил дед, что его ведут пограничники? Мы проходили молча, но у Вольки язык был не завязан, и она, не останавливаясь, охотно разъясняла, что приехал родственник убитого в войну пограничника и теперь дед идет показывать его могилу. Такое сообщение, необычное в тихом поселке, привлекало внимание, и к окраине мы подошли уже с порядочным эскортом мальчишек. И только там, на окраине, я вспомнил предупреждение начальника заставы не разглашать пока истории с Иваном. Но теперь тайны больше не существовало, и нам оставалось только одно: самим лишить эту историю ореола тайны и тем исключить слухи.

Громко, чтобы все слышали, я начал рассказывать деду про катер, упуская, разумеется, все лишнее. Дед слушал вполуха. Так мне показалось, потому что он был возбужден, то и дело оглядывался, иногда забегал вперед и шагал задом, смешно дергаясь, прихрамывая на своем протезе. И поминутно перебивал.

— Значит, не утонул катер-то?… А чего они Ивана оставили?

Ответ на этот вопрос мы и сами хотели бы знать. Я уж думал: может, матрос, которого посылали за Иваном, просто испугался, что уйдут без него, и вовсе не искал? Никак не укладывалось в сознании, что так вот просто взяли и бросили товарища на верную гибель.

За окраиной поселка начиналось поле, полого поднимавшееся к морю. Оно было еще по-зимнему серым. Кое-где росли упругие мелкие кусты, и повсюду были разбросаны белые камни, похожие издали на высушенные ветром кости сказочного древнего побоища.

Дед провел нас вдоль окраины поселка и свернул на знакомую дорогу, ведущую к бухте. Теперь говорил он, торопясь, словно боясь не успеть, рассказывал, как шел этой степью, думая только об одном: чем бы помочь Ивану. Была б винтовка — залег бы рядом и принял вместе с ним геройскую смерть. Но не было винтовки, и он надумал только одно: договориться с Иваном о совместном плане действий. Что ночью он устроит в поселке какую-нибудь заваруху, пожар там или еще что, а Иван чтоб уходил куда-нибудь. Только когда увидел Ивана, понял: не уйти ему — израненный весь, лицо черное от пыли и крови, а правая рука висит плетью, перебитая.

Дед притопывал протезом, и желтый ботинок его левой ноги сухо стучал об окаменевшую дорогу..

— Закурить попросил. Был у Ивана кисет, да развеяло табак по табачинке, когда осколком ударило. Ведь из миномета стреляли, когда так-то не смогли. Отдал я ему все, что было в карманах, стал свой план объяснять, да Кемпке, видно, в бинокль подглядел, саданул из пулемета. Очнулся я только на третий день в поселке, бабы уж хоронить собрались. С тех пор и стучу этой деревяшкой.

Он постучал себя по протезу, остановился, осматриваясь, и шагнул вправо от дороги, полез по склону к кромке обрыва.

— Вот здесь, кажется. Позасыпано все, уж и не найдешь.

От склона хорошо просматривалась дорога, видно было бухту и каменную гряду, отсекавшую ее от моря. Но само море скрывала пологая выпуклость над обрывом. Мне подумалось, что пограничники, копавшие окоп в начале войны и ждавшие нападения с моря, должны были выбрать позицию повыше. Я поднялся туда, к кромке обрыва, увидел спокойную ослепительно синюю даль. В другой стороне, метрах в сорока, проходила дорога. Отсюда она была видна вся до самого поселка, белевшего вдали россыпью одноэтажных домиков. С той стороны к дороге подступал крутой склон, ближе к бухте он становился отвеснее. И бухта тоже были видна, но каменную гряду скрывал острый выступ горы. Этот выступ, закрывший то место, где был катер, и убедил меня, что остатки окопа надо искать не там, а именно тут. Иначе бы Иван мог все видеть. Темны ночи зимой, но насмотрелся я на них за ночные дежурства, знал, что можно разглядеть во мраке, а чего нельзя.

— Может, здесь? — крикнул я деду Семену.

— Кто его знает? Столько лет прошло!

Все неясности давней «были» вдруг сомкнулись между собой, образовав кольцо логически связанных фактов. Иван, вышедший в охранение, вспомнил про удобную позицию и занял ее. Матрос, посланный за ним, не зная об этом, шел по дороге, шел, несомненно, крадучись и поэтому не обнаружил Ивана.

— Вот тут и будем копать, — сказал я, остановившись возле оплывших неровностей на склоне, напоминавших давний окоп.

— Сейчас? — испуганно спросил Игорь.

— Кто и когда будет копать, это решит начальник. Наше дело доложить.

И подумал, что надо попросить начальника заставы отправить Игоря в наряд или еще куда-нибудь, чтобы не мешал при раскопках. Разрывать могилы вообще удовольствие небольшое, а под вздохи родственников и совсем невозможное.

За что я люблю жизнь на заставе, так это за покой. Вроде бы откуда ему взяться? Ведь говорят же: граница не знает покоя. Только, бывает, вспоминаю гражданку и своего отца. Как часто приходил он домой взъерошенный, нервный. То у него конец квартала, то комиссия или еще что. И у нас бывают комиссии. Одни итоговые проверки чего стоят. А если еще обстановка случится?! И в дополнительные наряды, мы ходим, и по учебным тревогам бегаем. А ведь еще надо подтянуть огневую, строевую, физическую, специальную пограничную подготовку…

Все бывает на границе, все, кроме пустой суеты. Уверенность, пожалуй, первое слово, которым можно определить пограничную службу. Если, конечно, речь о срочной службе. У офицеров, может быть, и иначе. Но чего не знаю, того не знаю.