Встрепенувшееся ухо уловило приближающийся хруст. Через минуту хруст превратился в треск ломающихся огромных деревьев.

— Межзвездный вампир…

Задрожала земля, дерево, на котором сидела аборигенка, резко качнуло. Надо было спасаться. Прижавшись к стволу, неслышно проскальзывая сквозь путаницу лиан, аборигенка спустилась вниз, поскользнулась и едва не свалилась в топь. В тот же миг у горла лязгнули страшные челюсти, и продолговатая голова пронеслась над нею, испачкав чужой кровью.

Аборигенка хотела метнуться назад, но застыла, парализованная ужасом, — дорога назад была отрезана. С трех сторон протяжно ухала непроходимая топь. Вампир стоял, пружиня на непомерно больших грязных лапах, а маленькие передние мелко дрожали, готовясь схватить добычу.

И вдруг что-то произошло. Чудовище взвыло и прыгнуло. Раздался страшный грохот, и топь качнулась. Громадное тело, содрогаясь, провалилось куда-то. А рядом с аборигенкой на бревне стоял вездесущий Гарри — в золотистом облегающем скафандре без шлема, с дымящимся бластером в мускулистых руках.

— Ах, — сказала аборигенка и упала Гарри на грудь. — Ах…

Кто-то схватил его за плечо. И Гарри, стараясь не испугать аборигенов Цереры, вылезших из джунглей посмотреть на труп Межзвездного Вампира, медленно повернулся…

— Идиот… Очнешься ты наконец?

Фрэнк Хаксли уставился на Бэка, не понимая и не принимая его слов.

— Командир, да проснитесь вы… Вызывают нас…

— Куда?

— Как куда — за косяком. Сами напросились.

Динамик громко кричал:

— Экипажам «Флайфиш-131», «Флайфиш-140», «Флайфиш-15» язиться немедленно в Главную рубку для получения инструкций… Перед вылетом получить разъяснения у дельфинолога Штейна… Вылет — через полчаса… Экипажам «флайфиш-131»…

— Подожди, Бэк. Там что-нибудь случилось?

— Не знаю, шеф. Говорят, дельфины взбунтовались. Угнали косяк, и теперь надо его разыскивать…

Хаксли вынул из уха наушник и сладко потянулся.

— Надо же. Вот черти!

Он с сожалением взглянул на видеофон, все еще горящий кровавыми красками, и заключил:

— Надоело это все: дельфины, косяки… Нет, на старушке Земле романтики, давно нет…

— Сами напросились, — бубнил Бэк, захлопывая дверь дежурки. — Никто нас не заставлял…

Они шли по темному винтовому коридору. Хаксли молчал. Он чувствовал себя виноватым и несчастным.

Центральная лаборатория, или, как величал ее Пан, «операторская», располагалась на полубаке. Три стены и потолок были сделаны из прозрачного, почти невидимого поляризованного стекла, и большой, суженный к носу зал казался выдвинутой в море площадкой. В хорошую погоду боковые стены и потолок убирали, и лаборатория на самом деле превращалась в площадку, защищенную от встречного ветра и взлетающих из-под форштевня брызг плавным выгибом передней стенки.

Сейчас были убраны только боковины, а потолок, в толще которого по мельчайшим капиллярам пульсировала цветная жидкость, превратился в желто-зеленый светофильтр.

Впрочем, ослепительную улыбку Гоши, молоденького капитана «Дельфина», не могли погасить никакие светофильтры. Он небрежно бросил под козырек два пальца и лихо отрапортовал Пану:

— Шеф, все нормально. Координаты — 36 градусов 10 минут северной широты и 25 градусов 42 минуты восточной долготы. Лоцман требует отдать швартовы у этого каменного зуба. Жду приказаний.

Первую неделю плавания — первого самостоятельного плавания после окончания мореходного училища — Гоша провел в неприступном одиночестве на капитанском мостике. Его новенький китель вспыхивал там с восходом солнца и гас на закате.

Через неделю гордое одиночество приелось общительному капитану. Его немногочисленная команда — штурман-радист, механик и два матроса — отлично несла службу, штормы проходили стороной, приборы работали безукоризненно, и вот позади осталась ленивая зыбь Черного моря, узкое горло Босфора, и утренним маревом встало Мраморное море.

Словом, вторую неделю бравый кэп провел на верхней и нижней палубах. С видом суровым и занятым он бесцельно слонялся среди своего налаженного хозяйства, искоса наблюдая за суматошными буднями «ученой братии». Ученые оказались отличными ребятами, и поэтому однажды капитан не выдержал, снял китель и фуражку, засучил рукава и стал помогать аспиранту Толе опускать за борт какую-то замысловатую штуковину, похожую на большого ежа.

Но окончательное «падение» капитана произошло в начало третьей недели, когда он впервые переступил порог «операторской». С тех пор штат центральной лаборатории увеличился на одного добровольного ассистента.

Вот и теперь Гоша был первым, на кого наткнулись Пан и Карагодский, едва открыв дверь операторской.

— Стоп! Назад помалу, — в тон Гоше ответил Пан. — Сначала обстановку. Что это за остров?

— Остров? — Гоша презрительно сощурился. — Вы считаете это островом, шеф? Да этого камушка нет, наверное, даже в лоции… А название… Впрочем, сейчас скажу точно…

Островок на самом деле был неказистый. Даже не островок, а невысокая конусообразная скала, сверху донизу поросшая темно-зеленой непролазной щетиной колючих кустарников и трав, из которой робко тянулись редкие кривые стволы дикой фисташки, кермесового дуба и земляничного дерева.

Ветер тянул слева, со стороны скалы, и к привычным запахам моря примешивались пряные, дурманящие ароматы шалфея, лаванды и эспарцета — словно открылись внезапно ворота большой парфюмерной фабрики.

Гоша с треском захлопнул объемистый телеблокнот с голубым эластичным экраном — последнюю новинку изменчивой моды — и снова повернулся к Пану, который с любопытством продолжал изучать остров. Этот зеленый конус напоминал ему что-то мучительно знакомое…

— Согласно самой последней лоции Эгейского моря этот каменный прыщ именуется весьма величественно и совершенно непроизносимо — дай бог силы! — ОНРОГКГА-989681, что в переводе на нормальный язык значит «Отдельный надводный риф островной группы Киклады Греческого Архипелага…». А шестизначная цифра означает не что иное, как порядковый номер этого самого ОНРОГКГА среди подобных ему чудес природы. На месте нашего уважаемого лоцмана я бы выбирал стоянки посимпатичней. Тем более что пришвартоваться к этому чуду нет никакой возможности — он круглый, как медуза.

— Действительно, круглый… — задумчиво пробормотал Пан, последний раз внимательно оглядывая островок, и шагнул к Нине. — Ну, что Уисс? Передавал еще что-нибудь?

— Вот последняя запись, Иван Сергеевич…

Нина и Пан наклонились над контрольным окном видеомагнитофона, послышались свисты, то похожие на обрывки странных мелодий, то режущие ухо диссонансами. По лицам профессора и его ассистентки заскользили тени. Гоша тоже уставился в окошко, все трое о чем-то говорили вполголоса. Расспрашивать, о чем они говорят, Карагодскому не хотелось, поэтому академик, прислонившись спиной к стене и упираясь обеими руками в трость, разглядывал «операторскую».

Академик заходил сюда три недели назад и остался весьма доволен скромным изяществом и своеобразным уютом лаборатории: поблескивали никелем и пластиком новенькие пульты, с мягким щелчком появлялись на них выдвижные полуовалы экранов, стояли динамические кресла, услужливо повторявшие любую позу человека…

Но сейчас от благолепия центральной лаборатории ничего не осталось. Скрытая проводка была безжалостно выворочена из стен, внутренности пульта вывернуты, и защитные щитки кучей валялись под ногами. Разноцветная паутина кабелей либо висела над головой на каких-то самодельных прищепках, либо путалась под ногами. Чудесные покойные кресла были заменены какими-то легкомысленными стульчиками. Лишь одно кресло осталось — на самом носу, чуть ли не над водой, но и его буйная фантазия электроников превратила во что-то среднее между электрическим стулом и высокочастотным душем. Других ассоциаций таинственное сиденье с параболой антенны на спинке не вызывало. А тощие ноги того, кто устроил весь этот погром — трижды безответственного аспиранта Толи, — торчали из бывшего электрооргана.