— Антон как там?

— А чего ему сделается? Промышляет. Обсохнет, коли вымок. Я думал, ты о муже, — протянул Федор.

— О Семене само собой, — попробовала поправиться Стеша. — Я и о том и о другом беспокоюсь. Я все же педагог…

— Сравнила… — фыркнул егерь. — Вернется твой Антон. Поедет в город, там задачки, как орехи, щелкать будет. А Семен Васильевич при исполнении служебных обязанностей…

Федор ревниво обиделся за друга и умолк, нагнувшись подправить головни в костре. Ему было приятно слышать, как нежно позванивали, опадая, яркие угли, а потом мягко, сыто, по-кошачьи замурлыкало пламя.

«Как же объяснить Федору… — подумала Стеша, — сколько бы я ни говорила, ни беспокоилась на словах за жизнь Семена, в действительности по-настоящему я и мысли не допускаю, будто с ним могло произойти что-то… И вот сейчас у меня похолодело и замерло все внутри, и сердце стонет… Может, потому об Антоне и заговорила, чтоб не о Семене вслух вспоминать! А ты, Федор, меня отчитал… Оправдываться перед тобой? Не хочу!»

Зябко поежившись, Стеша потуже стянула полы ватника на груди. Холод в спине, казалось, исходил от тьмы. Мир словно ограничился неровным мерцающим кругом света от костра. А дальше ничего не было, кроме кромешного мрака. И оттуда доносились всхрапывающие, всасывающие звуки, издаваемые невидимой рекой.

Пораженная этими гнетущими ощущениями, Стеша сказала себе:

«Ты что, мышь? Ты приняла решение, ты пошла в тайгу, беспокоясь за судьбу мужа и своего ученика. Ты считаешь — им нужна твоя помощь, хотя бы твое присутствие. И веди себя так, как подобает человеку. Страшно тебе? Ты знала — будет страшно. Подумаешь, гроза, ночь. Не смей быть мышью! Вставай и приведи себя в порядок. У тебя в грязи лицо и руки. Умойся, причешись. Это совсем немного. И не думай, будто тебе трудно. Тебе легко. С тобой Федор. И ему и себе докажи, что ты не мышь».

Поэтому прежде всего она умылась и привела себя в порядок. Ее бодрый вид успокоил Федора, который собрался было вновь уговаривать ее остаться здесь и не ходить в тайгу. Когда Стеша, умытая и причесанная, села у костра перед входом в балаганчик, сооруженный Федором из бревен, егерь глянул на нее с некоторым удивлением, настолько она преобразилась.

— Вот это другое дело, — сказал Федор скорее для себя самого, обрадованный переменой. — А то и не узнать было вас.

— Не хочу чувствовать себя вдовой.

— Правильно, — протянул Федор. — Вот такой можно идти в тайгу. И отговаривать не стану. Тайга не терпит квашеных людей.

Они сидели у костра и ужинали как ровня — таежники, и Федор порадовался, что у его друга такая жена. Пусть она немного и растерялась поначалу, зато теперь, видно, станет держаться молодцом. Жаль, конечно, что они с Семеном Васильевичем так и не подружились домами. Ведь, наверное, правду говорят; мол, трудно сойтись двум красивым женщинам, да еще счастливым… И утро пришло ясным и светлым.

Они ушли вдоль берега ручья на заре. Слыша за собой размеренные, как и свои, шаги, Федор с часу на час обретал в душе все большую уверенность, что человек, идущий за ним, не станет обузой.

— Вот здесь и свернем, — сказал он, остановившись у серого, обезображенного лишайниками большого камня. — Ты, брат, косынкой покройся. Оно хоть время клеща и прошло, а опасаться надо.

Повязав платок, как это делают женщины на покосе, Стеша наивно спросила:

— А где ж тропа, брательник?

Федор не сдержал улыбки:

— Так сквозь чащу и направимся. Тут не сад. Не заблудимся. Я места хорошо знаю.

— И скоро придем?

— К вечеру.

— А куда?

— К балагану Антона Комолова.

— Он же сбежал от нас! — удивилась Стеша.

— Вот и разберемся.

— А вдруг не застанем его? Он же был на мысу. Нас увидел — сбежал.

— Следы все скажут. Ты только всяким мыслям волю не давай. Ни к чему, брат.

— Постараюсь…

— Спрашивай меня обо всем. Спрашивай, спрашивай. А я отвечать стану. Любопытствуй. Поняла?

— Где тропа?

Они углубились в чащу, пробирались неторопливо в густом орешнике, средь высоченных трав, и Федор говорил о том, что охотничья тропа — это скорее выдержанное направление на какой-то ориентир по удобному или привычному пути. В тайге троп, как их понимают горожане, нет и быть не может. Если, конечно, не считать звериных троп. Но такие тропы не для ходьбы. Ими охотники почти не пользуются. Зачем же самому себе дорогу к добыче перебегать?

Потом Стеша спрашивала его о травах и деревьях, которые попадались на их трудном пути через чащобы и завалы. И он рассказывал до первого привала, а затем они снова отправились в дорогу и, разговаривая, шли до второго привала, пока на закате не подошли к балагану Комолова.

Антон спал в глубине его на подстилке из лапника. И тут же рядом с ним лежали плащ и котомка инспектора. Оттолкнув Федора, Стеша проскользнула в балаган.

— Здесь! Жив! — И принялась трясти Комолова, который с трудом очнулся от тяжелого забытья. — Где? Где Семен? Да проснись же!

Вытаращив глаза, Комолов уставился на учительницу, словно на привидение.

— Чего вам? — Антон вдруг дернулся к выходу, схватив карабин.

Федор удержал его за шиворот:

— Очнись, Антон! Не медведи мы! Где инспектор?

Комолов тусклым взором ткнулся в лицо Федора, а когда перевел взгляд на Степаниду, то рот Антона дернулся в судороге:

— Чего, чего вам?

— Семен где? Вот его вещи: плащ, котомка. Что с ним? Да говори же! Говори!..

— Подождите, Степанида Кондратьевна! — остановил Шухову Федор.

Егерь посветил фонариком в балаганчик и увидел у стенки пустую бутылку из-под спирта.

— С похмелья Антон, — сказал Федор Стеше, прикинув, что на мысу Комолов был трезв.

Что же могло произойти здесь за прошедшие сутки? А если что-то произошло раньше, за день, за несколько дней?

— Оставь Антона, — проговорила Стеша брезгливо.

«Как бы не так! — решил Федор. — Самое время мне с ним поговорить. Отведу-ка я его к ручью. Там самое удобное место».

Глядя, как Стеша неумело пытается развести костер, егерь не помогал и не мешал ей советами.

«Пусть, пусть старается, — говорил себе Федор. — Это хорошо. Она должна стараться, характер показать… Только почему же Антон так испугался Стеши? До ужаса испугался! Пойду-ка прополощу его башку в холодной водице. Скажет тогда, откуда у него в балагане котомка и плащ Семена Васильевича. При Стеше разговора может не выйти. Очень уж Антон почему-то боится ее…»

— Давай, охотничек, поднимайся! — обратился егерь к Антону, который сидел на земле у входа в балаган. Комолов вскинул тяжелую, видно, голову, словно хотел рассмотреть того, кто с ним разговаривал.

— При… приз… — пытался он выговорить слово, — желаю…

— Вот-вот, — пробурчал Федор, взялся за воротник Антонова мокрого ватника и поставил Комолова на ноги.

— Хочу… — сказал Комолов. — Хо-чу приз… на… хочу!

— И я хочу, — буркнул Федор и, подхватив Антона под мышки, то ли повел, то ли поволок к ручью, сильно шумевшему селевым, еще не опавшим паводком.

— Не хочу! — вдруг уперся Комолов. — Туда не хочу!

Тащивший его Зимогоров почувствовал: расслабленное тело Антона напряглось. Отстранившись, Комолов посмотрел на егеря почти мгновенно протрезвевшим взглядом.

— Не пойду… — тихо сказал он.

Но Федор сгреб его в охапку и потащил прочь от балагана, от Стеши, которая все еще разводила костер. Она поглядела вслед ушедшим и покачала головой.

Затрещали ветви в огне костра, и Стеша обрадовалась. Ей-таки удалось развести костер из мокрых сучьев. И она посчитала, что сделала это довольно быстро.

А Зимогоров тем временем подтащил упиравшегося Комолова к бурному, еще пенному потоку и, поставив его на колени, стал пригоршнями черпать воду и лить на голову Антона. Тот сначала мычал и старался вывернуться, но потом успокоился и только фыркал.