— Не согласен? Не согласен со мной? — вскочил Антон.

— С чем? Ерунда…

— Не согласен? — крикнул в запальчивости Комолов и сжал кулаки, словно собирался кинуться на Гришуню. — Так я сам пойду и заявлю, что стрелял я! А ты… ты нарочно взял все на себя, жалея мою молодую жизнь!

— И я не старик.

— Тем более мне поверят! Мне-то, как ты говоришь, колония. Несовершеннолетний. А тебе расстрел.

— А где доказательства? Где они, Антоша?

— Доказательства? Стрелял ты из моего карабина. По ошибке схватил. Перепутал. А я скажу — нет! Я стрелял из своего карабина, который мне выдавать не положено. Подтирочка в документах сельсовета. С такими доказательствами мне и согласие твое не нужно. Пойду и заявлю! И не видел я тебя, и не знаю совсем. Совсем не знаю! Кто ты?

— Вот на этом-то тебя и поймают, Антоша, — казалось бы, ласково проговорил Гришуня, но взгляд, брошенный им на Комолова, был прощупывающим и холодным.

«Хорошо ведет игру Гришуня, — отметил Семен Васильевич, — не жмет, а незаметно давит. Не кнутом гонит в капкан, веточкой… Вот оно как!»

— Может, мы рано его закопали? Может, он живой был? — неожиданно спросил Антон, тупо глядя в огонь костра.

— Жив? Пуля в лопатку угодила — сам видел. Или нет?

— Видел… А сердце мы не послушали. Может, билось?

— Надо было его там, в распадке, оставить. Пусть бы звери растащили. Иль у тебя хватило бы духу утром туда прийти? А над ним воронье… глаза повыклевали…

— Нет! Нет! — зашелся в крике Антон.

«Психолог… Тонко, подлец, ведет игру… — подумал Семен Васильевич. — С ходу, пожалуй, так не придумать. Готовился. Изучал парня. Жаль Антошку. Жаль вот таких желторотых, что сами в петлю лезут. А ведь лезут. И героями себя считают. Спасителями! Эх, Антоша, тебя спасать надо».

Инспектор поморщился. Боль в спине разыгрывалась все сильнее.

— Слаб ты, Антоша, чтоб такое на себя взвалить. Слаб.

— Это не то. Это не слабость, Гришуня. Может, минутная…

— А вдруг «минутная-то» в самый момент захватит? Проклянешь меня. Волком взвоешь!

— Нет, — спокойно ответил Антон.

И Семен Васильевич понял, что это «нет» твердое, и парень, уличенный в минутной слабости, уже никогда и ни о чем не пожалеет.

— Скорее петлю на себя накину, — сказал Комолов, — чем выдам тебя, Гришуня. Ты мне друг — и все. Даже не в том дело. Я, себя не предам, Григорий Прохорович. Понимаешь?

— Чего там…

— Жил я, жил… Примеривался все, что бы такое сделать и в своих глазах стать настоящим… Нам, детям, все говорят: «Нельзя, нельзя, погодите…» Не потому нельзя, что действительно нельзя, а дней каких-то до какого-то срока не хватает. Ерунда! Хватает!

— Чего уж там… Не пойму я тебя… Думаю вот, когда с повинной идти… — Гришуня уже и не скрывался, подталкивая Комолова к окончательному шагу.

— Чем я помогу этому инспектору? — размышлял вслух Антон. — Поплачу с учителькой Шуховой? Она меня утюгом по башке тяпнет. Смешно… Может тяпнуть. Я ее знаю.

«Да, — решил Семен. — Стеша, пожалуй, долго раздумывать не станет… Нет, на такое она не способна. А на что она способна? Интересное занятие — присутствовать на собственных похоронах… Ведь я на липочке удержался. На чистой случайности».

Рана на спине, у нижнего края лопатки, начала ныть и саднить. Действительно, точно отходило обезболивание.

Инспектор пропустил несколько фраз, сказанных Антоном. Теперь Комолов выглядел очень довольным собой. Даже в тоне его по отношению к Гришуне почувствовались покровительственные ноты.

— Ты не волнуйся, Гришуня. Осмотри своих выдр и уходи… Если ты говоришь, мне года три-четыре в колонии быть, значит, так оно и есть…

— А мечты, а посулы этой Степаниды Кондратьевны, будто из тебя математик выйдет? И ее не боишься?

— Что ж… Зла я ей не делал. Не желал. А коли так получилось… — Комолов пожал плечами. — Если она права и ее надежды про… Ну как… Если она не напрасно надеялась… Как сказать? Не выходит… Тьфу! Ну стану я математиком. А сейчас главное — тебя спасти и выручить. И начинать жизнь надо с главного. Правильно?

— Хороший ты человек, Антон…

— Ты веришь мне?

— Верю, — сказал Гришуня. Он поднялся и положил ладони на плечи Комолова. — Если передумаешь…

— Хватит об этом! — с величественной небрежностью сказал Комолов.

— Ну а что ж ты делать будешь? Сидеть и ждать, пока возьмут?

— В Горное пойду.

«До Горного неделя ходу — Комолов не налегке. Не зря же он здесь находился две недели, охотился не зря и добычу не оставит. Однако чем так привадил Антона этот Гришуня? Это предстоит узнать… Как же он легко забыл все доброе, что сделала для него Стеша. Может, я что-нибудь не понимаю? — Боль в спине грызла свирепо, и невозможно стало пошевелить плечом. — Все потом, потом. Надо беречь силы и выследить Гришуню. Тот ли он, за кого себя выдает. И если я возьму его, как пойдет следствие дальше? Он хитер, и если я не захвачу его с поличным, то он отречется от всего».

— Вот что… — прервал размышления инспектора глуховатый голос Гришуни. — Ты не торопись. Через десять дней я буду ждать тебя на перевале у Рыжих столбов.

— Зачем?

— Там ты скажешь все окончательно.

— Не надо волноваться, Гришуня. Десять дней — слишком большой срок. И ты не знаешь Шухову.

— При чем здесь какая-то Шухова?

— Шухова — жена инспектора… который погиб. Весь поселок знает, что, если старший лейтенант задержится, она пойдет его искать. Она влюблена в него как кошка. По пятам ходит. Все бабы в поселке говорят. А Семен Васильевич еще никогда не опаздывал.

Шухов на секунду даже о боли забыл: он никогда не думал, что его личная жизнь, его отношения со Стешей известны всем, больше того, все знают, что он никогда не опаздывал! Но ведь о сроках-то ведала лишь Стеша! Или для женщин поселка нет секретов, и они по манере поведения Стеши догадывались обо всем?.. И снова мысли инспектора прервали слова Гришуни:

— Ты можешь выполнить мою последнюю просьбу?

— Да, пожалуйста! Только зачем?

Гришуня сделал вид, что обижен, очень недоволен Антоном. Тот поспешил согласиться:

— Хорошо! Хорошо. Мне все равно. Ты узнаешь, что ничего не изменилось. Можно, я тебе убойный патрон подарю. Поделим по-братски. У меня два осталось. Вот. — И, не сомневаясь в согласии, Антон дослал в ствол карабина с оптическим прицелом патрон, вынутый из магазина своего, — Этот покажу первому, кто увидит меня, и признаюсь в убийстве инспектора.

— Прощай, — с искренней, казалось, очень искренней дрожью в голосе проговорил Гришуня. — И до свиданья. Только уж ты карабинчик-то как следует протри.

— Вылижу. Ты, Гришуня, к нему не прикасался. Помни! Прощай… И до свиданья! — Антон обнял Гришуню. — Правильно это — «прощай». Я не буду у Рыжих столбов. Я сам выбрал себе дорогу. Я знаю, что делаю. Не сердись, Гришуня. Я уверен — так надо. Так будет лучше.

«Зачем десять дней этому Гришуне? Антон, очевидно, понятия не имеет, где обитает его «дружок», — подумал Семен Васильевич, поднимаясь, и едва сдержал стон. К спине словно прижали раскаленный металл, и боль свела рану огненной судорогой.

Во всем разговоре Гришуни и Комолова для инспектора оставалось непонятным, непостижимым даже, как это он, Семен, не убит наповал.

«О чем я думаю? — остановил себя инспектор. — Надо идти за этим Гришуней и доводить начатое до конца. Антон говорил о выдрах… Это не об охоте — «посмотреть». Самонадеянный Комолов никуда, пожалуй, не денется. А вот Гришуня… За ним надо идти».

Глава девятая

— Где это вы пропадали? — спросила Стеша, когда Зимогоров и Антон вернулись к костру у балагана.

— Да вот Комолов исповедовался. Безобразил он… — ответил Федор. — Погубил он тут…

Только теперь Стеша увидела связанные руки Антона, и удивилась, и возмутилась так, что не дослушала объяснения егеря:

— Зачем это?

— Так надо, — не глядя жене инспектора в глаза, пробурчал Федор. — И иначе не будет.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: