— Должна быть, — убежденно сказал он сам себе. — Непременно есть.

Егерь стал карабкаться вверх по приглаженному ливнем склону, осматривая прошлогоднюю пожухлую травяную ветошь и редкие на каменистом отвале зеленые стебли.

— Если бы не ливень… — бормотал Федор. Он слышал позади себя скрежет гальки о сталь и не хотел оборачиваться. Не мог себя заставить сделать это.

Федор поднялся выше, к кусту бересклета, который чудом держался малой толикой своих корней за почву, стал осматривать каждую ветку. Нашел две, сломанные с задирами, как не могли их повредить ни потоки воды, ни ветер. Тогда егерь обернулся, но стал смотреть не вниз, и поверху и отыскал глазами старую липу. Зев лаза у ее корней был хорошо виден отсюда. И ни единая ветка по прямой не застила лаза.

— На этом месте или чуть выше по нему и ударили… Значит, ударили. В выводах, общественный инспектор, следует быть поосторожнее. А вот вешку вбить здесь надо. И веточки бересклета огородить. Так Семен Васильевич говорил, — бормотал Федор.

Еще выше по склону егерь не нашел ни на траве, ни на кустах других таких характерных изломов. Выйдя из распадка, Зимогоров нарубил вешек и поставил их там, где надо. И лишь тогда спустился к Антону.

Жуть обуревала Антона. Необъяснимое для него исчезновение тела, которое они с Гришуней прикопали вот здесь, на этом самом месте, было куда страшнее, чем если бы Комолов после десятка копков наткнулся на инспектора, убитого случайно Гришуней.

Антон давно скинул ватник и, раскрасневшись, обливаясь потом, продолжал копать с каким-то остервенением, не давая себе ни минуты передышки. Увидев егеря, Комолов растерянно взглянул на него, шмыгнул носом и еще яростнее принялся выкидывать землю из траншеи.

Федор спросил еще раз:

— Ты точно помнишь место?

— Да, — отозвался Антон, не глядя на егеря. — Вон елка молодая. На той стороне. А на этой бересклет. Все сходится. М… Я ведь от зверей его прикопал.

Котлован, вырытый Антоном, достиг метров трех в диаметре, а на дно просочилась вода, потому что текущий рядом ручей оказался выше уровня ямы.

— Карабин с ним остался? — спросил Федор.

— С ним. Зачем он мне нужен?

— Если ты с повинной решил идти, к чему оружие зарывать?

— Не знаю…

— Ты точно помнишь место? — Федор с минуты на минуту становился спокойнее. Выдержанность, о которой всегда напоминал ему прежде Семен Васильевич, приходила сама собой по мере того, как поиски Комолова делались все более тщательными, а парень растеряннее. Однако Зимогоров хотел исключить всякую возможность ошибки. И одновременно в душе его копилась радость: «Ведь если не найдем тела инспектора, то он жив. Ранен, может быть, крепко ранен, но уполз в тайгу, притаился… Нет, такое не в характере Семена Васильевича. Если он выбрался, то в покое Комолова не оставил бы…»

«А почему Комолова? — спросил себя Федор. — Почему Комолова!» И сказал:

— Медведь нашел бы… Ведь знаешь — нашел бы.

— Во… Может, нашел? Конечно, мог.

Федору диковато и странно было увидеть радость на распаренном работой лице Комолова: «Почему этому парню непременно надо найти тело Семена Васильевича? И к чему карабин было засыпать? Может быть, решение пойти с повинной пришло позднее? Парень на такой вопрос не ответит… Не по зубам тебе это дело, общественный инспектор. Вот Семен Васильевич, тот разобрался бы. Сколько мы с ним ходили… Подожди, Федор. А ты постарайся думать так, словно Семен Васильевич рядом. О чем бы он спросил и как спросил, коли усомнился… в собственной гибели?»

— Вы так глубоко закопали?

— Присы… — Комолов выпрямился в траншее, доходившей ему до пояса, и поднял усыпанное бисером пота лицо. Глянул настороженно на Федора снизу вверх.

— Почему «вы»? Я один был. Слышишь, один!

— Ну просто я вежливо на «вы» обратился, — прищурился Зимогоров, отметив, что Антон едва не проговорился, спросил сам себя: «Какой бы вывод из этого сделал Семен Васильевич? Прежде всего, что олочи, прошитые капроном, не с бухты-барахты появились в балагане. Бывал кто-то у Комолова, но говорить он не хочет. Или не придает значения случайному посетителю?»

И егерь спросил:

— Коли вежливость тебе не по вкусу, скажи, кто у тебя бывал?

— Бросьте вы!

— Как бы не так! А олочи чьи?

— А олочи…

— За такое вранье мамку твою попросить стоит, чтоб ремнем поучила, а сажать рано. Так чьи олочи?

— Ну… Забрел какой-то научный работник… при чем тут честный человек? Он знать ничего не знает.

— А зовут-то его как?

— Не спрашивал.

— Про науку спросил, а как зовут, нет?

Антон молчал, думая лишь об одном: как бы ненароком не сболтнуть имя честного человека — Гришуни.

И, зная почти наверняка, что Семен Васильевич не одобрил бы такого вопроса, егерь спросил:

— Не перепрятал ли твой дружок прикопанного?

— Зачем ему?

— Выходит, знает дружок про все?

Комолов вдруг выпрыгнул из котлована:

— Копай, если тебе нужно! Ищи! А дружка у меня нет! Никого нет! И олочи мои. Я все сделал. Я признался! И обойму украл у тебя. Ух, убойные пульки!

Антон старался разозлить егеря, но тот смотрел на него спокойно, и только чуть презрительно вздрагивали уголки его губ.

— Патроны, что ты взял, не убойные. Ими зверей усыпляют, чтоб измерить, взвесить да пометить. Помнишь, прошлой зимой мы с охотоведами тигров переписывать ходили?

— Так мы… Так я его… живьем? — Антон тер ладони о грудь, словно помогая себе дышать. — У живых изюбров панты с лобной костью вырубал. Живьем?

— Кто твой дружок?

— Не скажу.

— Узнаем, — твердо сказал Федор. — Счастье твое… Вот ведь как, счастье твое, что стреляно патронами из краденой обоймы.

— А может, Шухов-то… не того? Ушел, значит. И я ни в чем не виноват?

— Ты место помнишь точно? — разозлился Зимогоров. — В виновности суд разберется.

— Точнее точного, Федор Фаддеевич, что здесь. Вот елочка, вот куст бересклета.

— Не надо, может, тебя «сажать»? Не стоишь ты того? А как же с дружком?

Комолов помрачнел:

— Нет у меня дружков. Нет! И все. Обойму украл я, стрелял я…

— Выгораживаешь?

— Я во всем признался. Я во всем и в ответе.

— Твое дело, Комолов. Я думаю по-другому. Сходим в заказник, поищем там твоего дружка. А признание твое… Как в законе сказано — доказательство в ряду других. И не основное.

— Не пойдет никуда Шухова. Здесь будет инспектора ждать. Что? А? — Антон решил использовать свой последний шанс: он был уверен — не расскажет Зимогоров обо всем учительнице. А Федор ответил:

— Пойдет, когда узнает, что здесь случилось. Коли Семена Васильевича нет — он жив и пошел в заказник с твоим дружком знакомиться. Бежать тебе, чтоб спутать карты, не советую. Да и мы со Стешой, вдвоем-то, уследим за тобой. Я спрашивать тебя больше ни о чем не стану. Собирайся.

— Здесь он! Тут прикопан! — закричал Антон, думая, как бы оттянуть выход в заказник: Гришуня-то обещал через десять дней зайти. Значит, там он еще.

— Покажи.

— Вот в той стороне, — Комолов махнул рукой вверх по ручью.

— Тогда ты стрелял не из сидьбы. И вряд ли с перепугу.

— Все равно я признаюсь! Признаюсь! — Антон сжал кулаки и был готов броситься на егеря.

— Если он там… Его найдут потом. Ведь ты признался, и пусть дело ведет следователь…

Комолов опешил. Если они пойдут в заказник и встретят Гришуню, то друг его прежде всего подумает — Антон предал его! Антон, который жизнью поклялся, что выручит, отведет от Гришуни беду. В эту минуту он был готов разбить свою голову о первый попавшийся валун, только бы не увидеть укоризненных глаз Гришуни. У Комолова оставалась маленькая надежда, что еще только через три дня Гришуня будет ждать его у Рыжих скал. Не встретив там Антона, Гришуня поймет — его друг сделал так, как они договорились, и уйдет. Протянуть бы еще три дня!

— Ну а на всякий случай я поступлю по-солдатски, — продолжал егерь, которого Комолов и не слышал, занятый своими лихорадочными мыслями. — Пуговицы с твоих порток срежу. Ремешок заберу. Вот так.