Ур, Нонна, Аня и Валерий вышли из автобуса на перекрестке дорог и, взвалив на спину рюкзаки, двинулись по пыльному проселку между необозримыми виноградниками. Впереди на возвышенности белели строения главной усадьбы колхоза имени Калинина — того самого, где жили теперь и работали родители Ура. Навестить их по просьбе Ура и собирался маленький отряд по дороге к цели экспедиции — речке Джанавар-чай.

Не по душе был Валерию этот визит, но Ур твердо настоял на своем желании навестить родителей. Пришлось Валерию перед отъездом кое-что объяснить Нонне и Ане. Дескать, Ур откуда-то с Ближнего Востока. Приехал он с семьей — может быть, потому, что бежали они от каких-то преследований, это знают только те, кому надлежит знать, а он, Валерий, точно не знает. Поскольку родители были, у себя на родине крестьянами, им и здесь разрешили заниматься привычным трудом. И будет лучше всего, если Нонна и Аня не дадут волю языкам и не станут задавать лишних вопросов. Когда он им выложил все это, Нонна сухо заметила, что не нуждается в советах и сама знает, как себя вести. Аня же ограничилась восклицанием: «Ой, как интересно!»

В единственной комнате, беленого домика на краю села, где жили родители Ура, не было мебели — ни стола, ни стульев, ни кровати. Пол был застелен безворсовым ковром-паласом, в глубокой нише лежали свернутые тюфяки и одеяла, что-то из одежды, стояла посуда. Но в углу на самодельной подставке красовался новенький телевизор марки «Электрон».

Каа, мать Ура, в длинном, до пят платье из набивного ситца — яркие бутоны роз по всему платью — и в алом платке на голове, захлопотала по хозяйству.

Рассевшись на ковре в прохладной комнате, пили чай с лепешками и белым острым сыром. Каа подливала чаю из пузатого фарфорового чайника. Ее черные глаза перебегали с Ани на Нонну, и она говорила по-азербайджански, что очень рада гостям и особенно тому, что у ее мальчика такие хорошие и красивые друзья. И еще рассказывала, как она первое время никак не могла привыкнуть к тому, что из ящика вдруг раздаются голоса и музыка и на стекле появляются люди, которых на самом деле в комнате нет. Но теперь ничего, привыкла, и ей особенно нравится смотреть, как дерутся мужчины в толстых перчатках, только жаль, что это редко показывают. А Шам — тут Каа засмеялась и понизила голос, — Шам никак не привыкнет и боится говорящего ящика.

Шам услышал ее слова и прикрикнул на жену — довольно, мол, размахивать языком, надо дать и гостям поговорить. Каа замолчала, поджав губы. Но вскоре опять оживилась, повела с Аней разговор о товарах, которые есть в городе, и Аня обещала в следующий раз непременно привезти в подарок красные чулки.

А Нонна наблюдала. Все это казалось ей странным, непонятно для чего устроенным маскарадом. Родители Ура, впрочем, не вызывали у Нонны сомнений. Откуда бы они ни приехали — с Ближнего ли Востока, из Южной ли Азии, — они были крестьянами.

Но как соотнести с ними Ура? И что это за язык, на котором Ур говорит с отцом, — язык, изобилующий гласными звуками?

После чаепития начались приготовления к обеду. Мужчины затеяли шашлык. Валерий трудолюбиво помогал Шаму резать баранину и нанизывать куски мяса на шампуры, а Ур разжег костер. Нонну удивило выражение детского любопытства, с которым Ур смотрел на ленивые языки огня.

— Ур, уже половина четвертого, — сказала Нонна. — Еще часа полтора уйдет на обед. Столько же — на дорогу. Когда же мы придем на речку?

— А мы сегодня не пойдем. — Ур подбросил в костер сухих веток. — Здесь заночуем.

— У нас и так мало времени, нельзя терять целый день.

— Тебе здесь не нравится? — Ур посмотрел на нее. — Мои родители не нравятся?

— У тебя очень милые родители, но повторяю…

— Не надо повторять, Нонна. Сегодня мы останемся здесь. — Он добавил: — Моя мама говорит, что ты очень красивая.

Нонна собралась уже напомнить, кто, собственно, начальник экспедиции, но, услышав последнее замечание Ура, вдруг вспыхнула и ощутила, как заколотилось сердце. Что еще за новости? Негодуя на себя, она отвернулась.

К концу обеда пришел пожилой дядька с мохнатыми седыми бровями. Сел, скрестив ноги и не снимая папахи, от еды отказался, но чай пил стакан за стаканом. Потом Ур ушел с отцом и гостем в комнату — какой-то шел у них нескончаемый скучный разговор. Потом из комнаты донесся смех. Кто-то из мужчин даже захлопал в ладоши. Чего они там развеселились?

Спать женщины легли в комнате, а мужчинам постелили на веранде. Шам вскоре захрапел. А Валерию не спалось. Непривычная стояла тишина, только изредка взлаивали в деревне собаки.

Блаженно растянувшись на тюфяке рядом с Уром, Валерий с удовольствием вспоминал прожитый день, прогулку с Аней. Она была нежна с ним. Без обычных своих «колючек». Она любила его! Нечто новое вошло в их отношения после его признания…

— Ты не спишь? — спросил Ур.

Валерий притих, притворился спящим, неохота было ему сейчас разговаривать. Но такими уловками Ура не провести.

— Я знаю, что ты не спишь, — сказал он. — У моего отца неприятности.

— А что случилось? — насторожился Валерий.

— Заведующий животноводческой фермой, — тщательно выговорил Ур, — нехороший человек. Он продает баранов, которые ему не принадлежат. Когда отец в первый раз увидел, как Даи-заде угнал из отары двух овец, он подумал, что это дозволяется. Он еще не знал порядков. И вечером, пригнав отару с пастбища, спокойно повел к себе домой одну овцу. Это вызвало неприятности.

— Еще бы! — сказал Валерий.

— Даи-заде хотел отдать отца под суд. Но председатель колхоза заступился. Ограничились предупреждением и перевели отца с фермы на виноградники. Отец очень недоволен. Он любит овец.

— А чем тут можно помочь?

— Надо доказать, что Даи-заде — вор. Но он очень ловок и хитер. Курбанали говорит, что он окружил себя такими же дружками.

— Какой Курбанали?

— Который приходил сегодня в гости.

— Ты что же, решил вывести этого Даи-заде на чистую воду?

— Вывести на чистую воду, — повторил Ур. — Да, понимаю. Может быть, я что-нибудь придумаю.

На завтрак Каа подала горячие пирожки с мясом в форме полумесяца, кислое молоко, зеленый лук, масло и белый сыр пендир. Напились крепко заваренного чаю и стали собираться в поход.

Ур, присев на каменную ступеньку, что-то писал в своем блокноте. Валерий давно уже заметил, что с этим странным роликовым блокнотом Ур никогда не расстается и никому не дает его в руки, хотя многие просили посмотреть, удивляясь необычности его формы и тонкости непрозрачной пленки. Пленка и верно была до того тонка, что казалось, будто ее намотано на ролики нескончаемо много.

И стержни, которыми писал Ур, были необычные, они словно выжигали на пленке текст. Теперь Ур старательно писал таким стержнем по краю пленки, и она сама перематывалась по мере записи. Кончив писать, Ур тронул что-то в блокноте, и от пленки начала отделяться узенькая исписанная полоска — в механизме было, должно быть, что-то вроде ножа. Намотав срезанную полоску на палец, Ур сунул блокнот в карман и пошел в комнату к отцу. Было слышно, как он разговаривал с Шамом на непонятном языке.

Потом маленький отряд вышел из колхозного поселка и зашагал по проселочной дороге. Около двух часов шли по жаркой степи, и вот впереди возникла полоска зелени. Кусты дикого орешника обозначали русло Джанавар-чая.

Подошли к обрыву. Речка, будто ножом, прорезала в степи узкую и глубокую щель, на дне которой желтела вода, казавшаяся неподвижной.

— Могучая река, — сказал Валерий, разворачивая карту. — Пойдем вверх по течению, там плотина должна быть.

И верно, вскоре они вышли к небольшой плотине, перегородившей русло Джанавар-чая. За плотиной поблескивал на солнце пруд, выполнявший обязанности водохранилища для овощного хозяйства того же колхоза имени Калинина. От пруда шли к бахчам канавы-арыки.