Каменюка дышал сухим жаром, а Федор принялся водить его по кругу. Камень шипел, из-под него вырывались клубы перегретого пара. Смешавшись с морозным воздухом, пар, попадая в гортань и легкие, драл их, что наждак. Сначала они терпели, но потом приступ бурного кашля доводил до удушья то одного, то другого. Особенно когда они растопили первые сантиметры болотного льда с вмерзшей в него травой. Растения обгорали, соприкасаясь с раскаленной глыбой, и дух перехватило от такого воскурения. Едкий дым, пар, прелый болотный газ доводили до одури, стоило проработать в этом пекле несколько минут. Когда камень остыл, его переложили на сани, а Федор вычерпал воду, скопившуюся во вмятине. В первый день они протаяли круг сантиметров на десять.

— Хватит, — сказал Федор.

— Почему? — спросил Семен, бодрясь.

— Лед-то был под снегом. Наст — он вроде одеяла. Не давал топи промерзать глубоко.

— Ну… — допытывался Семен.

— Пропорем камнем лед — вода в котлованчик хлынет, и работа насмарку. Начинай все снова, — ответил Федор. — Отдохнешь — поймешь.

— Говори… — Семен попробовал закурить, но табачный дым железным скребком продрал гортань, удушье сковало грудь. Припав на бок у костра, Семен зашелся в кашле и едва не четверть часа бился в судорогах.

Кое-как отдышавшись, он швырнул в огонь пачку с сигаретами и, утирая слезы, хватая широко открытым ртом шпарящий горло морозный воздух, выдавил:

— Про-гу-лочка!

— Сам напросился.

— А-т… ты… не ерепенься.

— Мне что? Не мне доказательства нужны. Я-то знаю — не убивал.

— Брось болтать!

— Чайку давай прими. Полегчает. Дальше хуже будет.

— Почему?

— Пока поверху идем. В день сантиметров на двадцать углубляться в болото будем. За ночь мороз прохватит стенки, мы еще подтаим. Вроде колодца ямка станет. Вот уж оттуда пар пойдет фуговать, что из вулкана.

— Сколько же нам растопить надо? Яму?

— Метра на два, на три… Говорил я тебе. Там и должен быть труп лесничего.

— Мы и его подпалим!

— Нет. Лед прозрачный. Как увидим тело, так и экспертов и следователя звать можно.

— Следователя сначала, — сказал Семен.

— Это ваше дело.

— А не повредим тело-то?

— Не… Обтаять по бокам можно. Он что на столе окажется.

— Как ты, Федор Фаддеич, до этого додумался?

— Не я вовсе. Старатели. Они так зимой в речках золотой песок доставали для промывки. Удобнее, чем летом, получалось. И мокнуть не надо. Вытаят в быстрине колодец — и шуруй. Мороз стенки держит, куда прочнее крепи в шурфе. Вот я и подумал… Коль дело до доказательств моей невиновности дошло, а словам кто поверит, то лесничего из топи зимой даже сподручнее достать…

Месяца каторжного труда стоило вытаять тело лесничего из болота. Зато на судебном разбирательстве по делу не возникло никаких вопросов.

И вспомнив об этом страшном месяце, инспектор подумал: «А мне та работа на пользу пошла — курить бросил…»

Но когда вдруг на миг Семен подумал о том, что никто его не держит и он вот сейчас может пройти к тому месту и посмотреть на него, все нутро его взбунтовалось. Семен ощутил, как засвербило в груди и гортани. Чтоб успокоить самого себя, инспектор произнес вслух:

— Нечего мне там делать! Что я там не видел, — и нахмурившись, пошел в сторону табора Дисанги.

Старик сидел так же, как и когда Семен уходил, и вроде бы не шелохнулся, даже и глазом не повел.

— Ну вот. Скоро и чайком побалуемся, — почему-то облегченно вздохнув, сказал Семен и тут же спросил: — Когда к Хребтовой пойдем, Дисанги?

— Кабана возьмем — и двинем, однако. Я присмотрел. Много их тут, секачей, в дубняке. Неподалеку. Один матерый. Хватит ему гулять. Молодым простору больше будет.

— Вдвоем сподручнее… — Семен знал нрав этого мясного зверя, как говаривали добытчики, сам хаживал за кабанами, но в компании зверовщиков, а не с таежными жителями. Раз подвернулся случай, почему бы и не поохотиться вместе с Дисанги.

— Сподручнее, — согласился удэгеец. — Три дня и еще день ходил. Хорошо знаю, где он, Думают, стар Дисанги. Совсем никуда не годен.

— Я не в помощники к тебе прошусь, Дисанги. Посмотреть хочу. Поучиться.

— Стар Дисэнги… — удэгеец долго и размеренно кивал. Потом он еще дольше раскуривал медную трубочку на длинном чубуке.

Семену не хотелось ни спорить, ни разубеждать Дисанги в вещи очевидной и понятной. Шухов подвесил над огнем чайник и тут приметил, что в костре лежали две грибовидные березовые чаги — нароста. Они старательно тлели, испуская много дыма. Не спрашивая ни о чем Дисанги, Семен понял и взял на заметку, что и ему стоит так же поступать, когда придется зажигать дымокур. Не разговаривая больше ни о чем, они попили очень крепкого, вяжущего рот чая. После довольно долгой ходьбы Семен почувствовал ставшую для него привычной легкость в движениях и приятное ощущение свежести в восприятии окружающего. Дисанги тоже приободрился и повеселел.

— Пора, — сказал старик, выкурив еще одну трубку.

Плащ и котомку Семен оставил в таборе, ремень карабина набросил на плечо. Рядом со старичком-лесовичком Шухов выглядел необычайно рослым, статным, но в душе ощущал себя подростком, и ему даже захотелось пошалить. Семен поднял круглую лиственничную шишку и стал подбрасывать ее на ходу.

Скоро они вышли из лиственничного бора, миновали распадок, наполненный буйной бледно-лиловой леспедецией, словно мыльной пеной.

Семен поймал себя на том, что все еще, играя, подбрасывает лиственничную шишку, и забросил ее подальше. Он попробовал сосредоточиться на предстоящей охоте, но не вышло. Ведь он толком не знал, как Дисанги будет выслеживать зверя, а спрашивать, по его мнению, было поздно. Поэтому он просто шел за Дисанги, бесшумно и неторопливо.

Они вошли в дубраву, ярко освещенную отраженными от листвы лучами. Казалось, будто здесь светлее, чем на открытом месте. Мелькание бликов мешало взгляду сосредоточиться, отвлекало. Поэтому-то Семен, наверное, и не очень увлекался летней охотой, когда зверь, если захочет, может, притаившись, обмануть или внезапно выскочить из засады.

Дисанги шел впереди, спокойно держа старую берданку в опущенной руке, будто прогулка по красивой дубраве была его единственной целью. Семен справедливо решил, что беспокоиться рано, до выслеженного Дисанги кабана еще далеко. Ветер дул им навстречу.

Терпко и приятно пахла молодая листва и старая дубовая подстилка, сухая и мягко пружинившая под ногами.

Во многих местах, особенно под раскидистыми деревьями, виднелись глубокие и мелкие ямы, взрытые кабанами, по-видимому, совсем недавно в поисках желудей.

Дисанги ускорил шаг, но Семен не стал торопиться. Удэгеец ни о чем не предупредил его и скоро ушел довольно далеко вперед, ко взгорку. Семен видел, как стволы деревьев за ним торчали будто укороченные, а вершины еще более далеких словно распластывались по гребню.

Посреди широкой поляны Семен остановился у совсем свежей ямы, разрытой могучим секачом, похоже, час-полтора назад.

Тут раздался выстрел, и слух Семена уловил, как пуля, пущенная Дисанги, тупо ударила по кому-то большому за увалом.

Вскинув взгляд, Семен не сразу нашарил глазами в играющем мерцании светотени фигуру Дисанги. Старик стоял на самом увале около ствола могучего дуба. Удэгеец мог видеть зверя, бывшего по ту сторону увала, Семен — нет. Семен и различил, может быть, Дисанги, потому что тот вдруг вскинул руки и прокричал:

— Беги!

Но было поздно.

Метрах в пятидесяти, на увале, возник матерый секач. Семену, вероятно, только показалось, что большая, в полчеловечьего роста, туша вепря застыла на миг. Просто потребовалась какая-то доля секунды, чтоб взгляд Семена мог охватить всего зверя целиком, увидеть двухвершковые загнутые, очень белые клыки по обеим сторонам от темного глянцевого пятачка, крохотные, сверкнувшие малиновой яростью глазки, отодвинутые назад ушки и горб вздыбленной шерсти за ним. А вепрь, всхрапывая, уже несся на Семена, застывшего посреди поляны. Десятипудовая масса кабана обрела рушащую силу тарана.