Сил все-таки не хватило, Киев пришлось временно оставить.

Извозчик повернулся к молчаливому седоку.

— Деникин, сказывают, по два пуда крупчатки на едока отвалит, как в Москву придет… Не слыхал, случаем, господин-товарищ?.. Я считаю, что брешут. Где теперь столько крупчатки возьмешь? Будь хоть ты три раза генерал с эполетами, крупчатки сейчас все равно не добыть… Может, хоть аржаного по два пуда выдадит.

— Не выдадит, папаша.

— Это почему же? Аржаной еще есть.

— До Москвы Деникин не доберется.

— А сказывают, будто уже близко подошел. Агромадная, говорят, армия… Значит, к «Метрополю» вам… Богато там раньше купцы гуляли. А сейчас, швейцар мне жаловался, только всего, что суп из пшенки и тот по карточкам… Их, времена-моменты!

Извозчик подстегнул лошадь и замолчал, видно решив, что и так не в меру разговорился.

Кабинет председателя ВЧК был скромен и прост. Письменный стол с аккуратно разложенными бумагами, телефоны и жесткое кресло, книги, несколько простых стульев.

Дзержинский поднялся навстречу.

— Наконец-то прибыли, Вячеслав Рудольфович! Как дела на Украине?

— Тяжело, Феликс Эдмундович. Обстановка очень сложная.

— Знаю… Здесь тоже не легче. Прорыв Мамонтова под Воронежем пока ликвидировать не удается. После взятия Орла Деникин непосредственно угрожает Туле и Москве… Вы не удивлены, что я обратился в Центральный Комитет с просьбой направить вас на работу в Особый отдел ВЧК?

— Не удивлен, Феликс Эдмундович, — ответил Менжинский, снял пенсне и потер длинными пальцами покрасневшую переносицу. — Теперь вообще перестают удивляться. А коммунисты тем более. Для члена партии любое поручение ЦК является законом. Ни один большевик, по моему мнению, не может отказаться от работы в Чека…

— Иного ответа от вас не ожидал, — глуховатым голосом ответил Дзержинский.

У председателя ВЧК были запавшие щеки, тени под усталыми глазами, исчерканный морщинами лоб. Феликс Эдмундович работал, как всегда это бывало, самозабвенно, не щадя себя, на износ. Вячеслав Рудольфович вдруг подумал, что революция бешено изнашивает профессиональных работников, но передышки сейчас себе никто не может позволить.

— Вам даются особые полномочия. Вы вводитесь в состав Президиума ВЧК. Задание серьезное. Нужно налаживать работу Особого отдела, изживать трагические ошибки Военконтроля. По близорукости, если не сказать большего, Троцкого аппарат Военконтроля оказался зараженным шпионами. После падения Казани и Симбирска большинство сотрудников Военконтроля перешло на сторону белых и выдало коммунистов. Наши разведчики, направленные летом прошлого года через Южный фронт на Украину, все были взяты контрразведкой и расстреляны. Теперь мы знаем, что их тоже выдал Военконтроль. ЦК слил аппараты Военконтроля и фронтовых Чека в Особый отдел. Перестройка закончена, теперь нужно налаживать и активизировать работу…

— Понятно, Феликс Эдмундович, — ответил Менжинский.

Серо-зеленые глаза Дзержинского вдруг приметно дрогнули и утратили деловое выражение.

— Давно мы с вами не виделись, Вячеслав Рудольфович. Помните Париж?

Менжинский подтверждающе кивнул.

Он хорошо помнил давнее лето одиннадцатого года, когда познакомился с Феликсом Эдмундовичем, возвратившись в Париж из школы «отзовистов» в Болонье. Сбитый с толку крикливыми лозунгами, Вячеслав Рудольфович согласился было читать там лекции, но, к счастью для себя, довольно быстро сообразил, в какое болото его затягивают.

Да, школа в Болонье была ошибкой коммуниста Менжинского. После поражения революции пятого года он не сумел правильно оценить обстановку. Натура требовала немедленных действий. Они представлялись только в форме усиления военной организации партии, развития пропаганды в войсках. Вячеслав Рудольфович не сразу понял, что такая тактика гибельна, что она может оторвать партию от масс, лишить ее главной силы — опоры на рабочих и крестьян, превратить в группу подпольных заговорщиков.

При встрече в Париже сначала просто вспоминали Италию, Капри. Затем Феликс Эдмундович перевел разговор на школу в Болонье. Он не стал приводить раскаявшемуся «отзовисту» теоретические доводы. Феликс Эдмундович рассказал, как густо была заселена школа в Болонье полицейскими провокаторами и как ловко контролировалась она царской охранкой. Ученики школы по возвращении в Россию арестовывались или прямо на границе, или в тех пунктах, куда им «позволяло» прибыть охранное отделение.

Потом были встречи в Петрограде, совместная работа в ВЧК, куда в январе восемнадцатого года Менжинский был введен как руководитель подотдела борьбы с преступлениями по должности банковских чиновников.

Была встреча в Берлине, где Вячеслав Рудольфович работал генеральным консулом во время недолгого Брестского мира, а Феликс Эдмундович останавливался на несколько дней, возвращаясь из Швейцарии. Наголо бритый, одетый по-европейски, непохожий сам на себя, Феликс Эдмундович был доволен свиданием с близкими и привычно озабочен делами. Рассказывал о положении в Советской России, о разоблаченном заговоре Савинкова, о Ярославском мятеже, о покушении на посла Мирбаха и подлой роли эсеров, пытавшихся поднять мятеж против Советской власти. Говорил о важной и трудной чекистской работе.

— Вот наши дела самого последнего времени, — сказал Дзержинский и положил руку на стопку папок. — Трудные дела… Раскрытие заговора в Пензе… В Козлове, намеренно или по преступной небрежности, не обратили внимания на предупреждение о возможном прорыве генерала Мамонтова. Двести девяносто вагонов военного имущества было оставлено при эвакуации и попало казакам… Двести девяносто вагонов! Это при нашей-то бедности. Владимир Ильич просит провести специальное расследование… И еще одно серьезное дело назревает.

Феликс Эдмундович прошелся по кабинету.

— Прошу обращаться ко мне в любое время… По любому вопросу. В Особом отделе пустяков, к сожалению, не бывает… Вместе с ВЧК он делает одно общее дело.

— Чистит авгиевы конюшни.

— Именно. Нечисть лезет со всех щелей. Большая и маленькая. И не сразу сообразишь, что страшнее.

— От слона, говорят, легче увернуться, чем от комаров. Надо идти вперед, а собаки пусть лают.

— К сожалению, они и кусаются, Вячеслав Рудольфович. И самая трусливая дворняга может цапнуть за палец, когда у нее отнимают жирную кость.

Дзержинский возвратился к столу и продолжил:

— Сотрудники ВЧК расписаны по отделам и должны заниматься определенными делами. Но жизнь часто сбивает наши канцелярские упорядочения… Рядовой налет на квартиру или убийство с целью ограбления может оказаться ниточкой контрреволюционного заговора… Случается и наоборот. Первоначальные материалы заставляют насторожиться, предположить хорошо организованную враждебную группу. На поверку все оказывается элементарнейшей шайкой спекулянтов. Обстановке очень сложная, Вячеслав Рудольфович. К Чека порой примазываются настоящие жулики.

— Значит, Чека — сила, Феликс Эдмундович, — улыбнулся Менжинский. — Жулики — народ практичный. К слабым примазываться не будут.

— Утешительного тут мало. С такими типами мы беспощадно боремся. Думаю, что и дальше будем быстро выявлять и обезвреживать их. Труднее другое — крайне желательно иметь более высокий уровень подготовки чекистов. От них ведь требуется не только умение стрелять и сидеть в засадах.

— Понимаю, Феликс Эдмундович, — посерьезнев, согласился Менжинский. — На Украине мне довелось с одним работничком встретиться. Против десяти бандюг не боялся выйти. Храбрости через край, а вот контрреволюционеров выявлял через кухню…

— Как так «через кухню»?

— Очень просто. «Мне, — говорит, — никакие теории не требуются. Я сразу на кухню при обыске иду. Если у него в кастрюле мясо варилось, значит, он контра, и разговаривать с ним нечего. Наши люди на осьмушке хлеба сидят…»

— Оригинальнейший метод. Что же вы с этим «кухонным теоретиком» сделали?