— Ну, вот и полный титул обнаружился… С нами поедешь. Если схватим мы того, кто тебя с письмом посылал, опознать поможешь.

— Ладно… Опознаю. Вы в Чека меня повезете?

— В Чека… Ты не бойся.

Крохин, как было условлено, появился на Палихе поздно вечером.

— Страх господен, Епимах Андреевич, — заторопился он, едва успев войти в комнату. — Метут всех наших густым веничком. А я с утра до вечера на глазах верчусь, по горячим уголькам бегаю. Аж сердце заходится.

Филер без нужды оглядывался по сторонам, елозил на стуле и мелко перебирал пальцами, словно ссучивая невидимую нитку.

Ауров усмехнулся и достал бутылку спирта.

— Пей… Дрожишь, как мокрая мышь.

— Во, Епимах Андреевич! В самый раз теперь утробу утешить.

Крохин залпом выпил, крякнул и принялся закусывать добрым, присыпанным крупной солью салом.

— Оголодал, целый день бегамши… Знатное у вас сальцо. За такое на Сухаревке надо больше тыщи отваливать.

— Так отвалил бы, что мнешься.

— Капиталов не имеется, извините благодушевно… Гол как сокол. Ведь у меня только и богатства было, что три домика… Харч у меня теперь, Епимах Андреевич, никудышний…

— Ладно, не вопи… Тебе по-барски жить и не положено. Кого еще взяли?

— Чернохвостова… Профессора Вилкова, что в Петровско-Разумовском жил… Студентика замели, того молоденького, которого Щепкин у себя заместо «шестерки» держал.

— Огородникова…

— Его самого… Люто гребут, Епимах Андреевич. У Астрова тоже, похоже, побывали…

Загибая пальцы, Крохин перечислял все новые и новые фамилии.

У Аурова захолодело между лопатками.

Это был провал, конец.

— Еще одна новостинка есть, — сказал Крохин.

— Ну!

— Вроде бы и маленькая, а на примет тоже надо взять… Ох и духовитое сальцо, Епимах Андреевич.

Длинные руки Крохина отхватили ножом добрый шмат сала, и вместо ожидаемой новости раздалось смачное чавканье.

— Жадна же ваша легавая порода, — усмехнулся Ауров. — Ладно, жри досыта, раз у тебя терпежу нет…

Епимах подошел к окну, предусмотрительно завешенному ватным одеялом, и прислушался. На дворе была глухая тишина.

— Так что же у тебя за новость еще?

— Старого знакомого увидел, Епимах Андреевич, — сказал Крохин, глаза которого маслились от выпитого натощак спирта. — Плетусь вчера с Сухаревки через Лубянку. Дорога вроде короче, и лишний раз взглянуть там не мешает.

— А не боишься, что на крючок попадешь…

— На крючок везде могут подцепить, — протрезвевшим на мгновение голосом возразил Крохин. — Только ведь сидя в дворницкой ничего не разнюхаешь… Иду, значит, а к главному входу в Чека автомобиль подкатил, начальство приехало. Так вот, Епимах Андреевич, личность того начальства мне хорошо известна.

Кто же такой?

— В Ярославле-городе он меня иной раз водил. В картотеке у нас значился под кличкой «Контрольный». Менжинский Вячеслав Рудольфович. И вам человек известный.

Ауров подошел к столу и налил себе спирту.

— Дальше?

— Есть у меня близ Лубянки зацепочка, мужичок с ноготок. Служит там по соседству в заведеньице, подай-прими. Шепнул я, чтобы разведал он о господине Менжинском.

— И что?

— А то, что направили Менжинского в Чека большим начальником. В Особый, сказывает, отдел.

— Не набрехал твой мужичок с ноготок?

— Нет. Врать ему расчета не имеется. Сами прикиньте, Епимах Андреевич. С таких лет господин Менжинский в революционерах ходит, разве станут его рядовым комиссаром держать? На образованных людей у них большая нехватка.

— Пожалуй…

— Во-во! Крепко нам надо опасаться господина Менжинского… Сколько раз он у меня из рук уходил.

— Вроде ты в своих делах был резвый.

— Умственно он перешибал, — признался Крохин. — Помню, такой случай был. Приехал к нам в те времена из Питера один политический. Фамилию запамятовал, а обличье как сейчас помню. Наследил он крепко. Целый хвост за собой из охранного приволок… В Костроме они, голубчики, решили собрание устроить. Туда «гость» поехал, за ним столичные филера отправились, а нам начальство приказало присмотреть, кто из ярославских потянется. Пришел я на пристань, гляжу, а там Контрольный расхаживает. Ага, думаю, ты, господин хороший, в Кострому тоже нацелился. И бочком к кассе пробился… У пристани в ту пору два парохода стояли. Один вверх, на Рыбинск, а второй вниз, в Кострому… Контрольному на второй пароход садиться полагается… То ли приметил он меня, то ли нюх у него был на нас какой-то особый…

— В самый раз для Чека подходит…

— К тому и сказываю, что не может такой человек у Дзержинского на простой должности находиться… Дале, значит, так дело было. Контрольный спрашивает у служителя пристани, когда пароход на Рыбинск отходит? Эка, думаю, незадача… Ладно, решаю себе. Можем мы с тобой и до Рыбинска прокатиться, может, у вас и там сборище намечается. Взошел я чинно-благородно на пароход, по палубе похаживаю, с дамочкой для отвода глаз разговор затеял. А костромской пароход уже гудки дал и чалки убирает. Вот тут у меня промашка и вышла. На минуту я всего и глаза отвел. Не будешь же все время пялиться. В нашем деле такое тоже не полагалось. Оглянулся, а Контрольного уже нет. Я туда-сюда по палубам, а он ровно в воду канул… Потом уж я разобрался, что, когда костромской пароход отваливать стал, Контрольный туда перепрыгнул и укатил на свое собрание… Сильно тогда на меня господин ротмистр гневались… Разве думалось, что все так обернется…

— Что «все»?

— Все, Епимах Андреевич, — потерянно сказал Крохин и понурил сивую голову. — Не могу я себе такую задачку в толк взять…

Сырой блеск глаз Крохина тяжелел, и в зрачках набухало тусклое мерцание.

— Вот растолкуй ты мне, Епимах Андреевич: почему образованный господин, из благородных против законной власти пошел? Да в те времена ему глазом моргнуть, деньгами бы обсыпали. Я бы за ним не слежку вел, а на запяточках ходил, ручки целовал… А теперь вот в Чека служит, на автомобиле разъезжает. Выходит, он умнее нас оказался?

— Он умнее и есть, — ответил Ауров, насторожившись от расспросов.

«Надо уходить», — твердо решил Ауров, выслушав рассказ Крохина. Ему стало тоскливо и страшно в темной дыре со щелястой печкой, с разорванными обоями, за которыми по ночам шуршали голодные тараканы.

Ему вдруг показалось, что и Крохин может предать.

— Поговорили, и хватит. Завтра на Тверском в обед на то же место приходи.

— Приду, Епимах Андреевич… Только ноги нам надо уносить. Крест святой на том кладу, извините благодушевно. Может, мне со знакомцем на вокзале потолковать?.. Менжинского шибко опасаюсь. Он же меня в лицо может признать… Умственный господин, наперед все видит.

— «Наперед», — передразнил Ауров и сказал: — Поговори со знакомцем. Скажи, что за платой не постоим. На Брянск двинем. Там у меня надежное место есть.

— А багажик у нас, извините благодушевно, большой будет?

Ауров усмехнулся и сказал, что багаж будет пустяковый: харчи да небольшой саквояжик.

Фаддей Крохин прикрыл глаза, чтобы не выдать их радостного проблеска…

— И так и этак крутили, товарищ Менжинский… Ничего не получается, хоть тресни! Шифровал профессор математики, а меня с четвертого курса за неблагонадежность вытурили, — нервно говорил чекист, занимавшийся разгадыванием записей, найденных у профессора Вилкова.

Он был молод, и оттого, наверное, особенно бросалась в глаза его худоба. Ключицы, остро выпиравшие под выношенной гимнастеркой, темные узлы вен на тонкой шее и провалы глаз на костлявом лице, припухшие от бессонницы веки.

— Так закручено, что ни с какой стороны подступиться не можем…

Вячеслав Рудольфович слушал вздрагивающий от и внутреннего напряжения голос и думал, что Решетов измучился до предела. Когда Нифонтов пригласил его к особоуполномоченному, Решетов подумал, что будет нагоняй, внутренне взъерошился, приготовился к отпору и потому кидал резкие, отрывистые слова.