Алмацкир задумался. Через минуту проговорил неуверенно:

— Может быть, Цеури Шуквани, доярка из совхоза. Мы сидели на порожках, и она наступила мне на ногу, вроде бы нечаянно, а я — ей. Она очень рассердилась, говорила, что измазал ей туфли.

Задавая вопросы, Андрей Аверьянович вглядывался в собеседника. В Алике ему нравились прямота и видимое отсутствие напряжения при ответах. Алик не выглядел испуганным, скорее пребывал он в состоянии удивления и растерянности. Эта детская растерянность обнаруживалась и в том, как он сидел, как пожимал плечами, как смотрел на адвоката, словно хотел и не решался спросить: «Сколько же это будет продолжаться и чем кончится?» Все в этом молодом человеке вроде на виду, открыто, но что-то мешает поверить в такую полную открытость.

Что? Андрей Аверьянович не мог дать себе ответ на этот вопрос и потому испытывал неловкость и легкое раздражение. Прощаясь с Алмацкиром, он сказал:

— Постарайтесь припомнить, как могла оказаться на ваших ботинках кровь. Вы утверждаете, что, вернувшись с восхождения, сняли их и больше не надевали?

— Да, больше не надевал.

— Час за часом вспомните все, что вы делали, где находились, когда на вас были эти ботинки. Это очень важно.

Следователь Зураб Чиквани выслушал Андрея Аверьяновича, потер заросший за день подбородок.

— Ну допросим мы эту Цеури Шуквани еще раз. И что это даст?

— Это будет важное показание в пользу Алмацкира. Кстати, нельзя ли нам с вами съездить к ней в селение? Я хотел бы посмотреть на место преступления.

— Съездить бы можно, — тускло улыбнулся следователь, — только не на чем.

— Я достану машину, — настаивал Андрей Аверьянович.

— Ну, если достанете…

…Следователь, как и предполагал Андрей Аверьянович, пытался сослаться на дела, но Васо и Фидо, раздобывшие машину, быстро доказали, что самое неотложное дело ждет его в горном селении, где живет Цеури Шуквани.

«Газик» перебежал через два моста над бурными потоками и метнулся вправо по дороге, уходившей круто в гору.

Справа от дороги поднимался склон, поросший разнолесьем, слева, за рекой, лежали более пологие склоны, по ним — разгороженные плетнями возделанные участки и селения — каменные дома, покрытые темно-серыми плитами местного сланца, и башни, задумчивые, словно дремлющие под нежарким солнцем. А за ними — вершины с белыми зубцами, как неизменный задник, который остается при любой перемене декорации.

Чем дальше ехали, тем круче и скалистей делались вокруг горы, темней лес на них. Долина реки, вдоль которой шла машина, сужалась и наконец оставила только скальную полочку в ущелье с отвесными стенами, уходившими к высокому летнему небу. Андрею Аверьяновичу казалось, что они вот-вот заедут в тупик и не станет им дороги ни вперед, ни назад, потому что даже юркий «газик» не сумеет развернуться на этом узеньком карнизе, повисшем над пенящейся гремучей водой.

Но ущелье вдруг раздвинулось и открыло покатые и безлесные склоны, зеленые, плавно изгибающие свои увалы, по которым, зигзагами взбираясь вверх, весело побежала машина. Начались альпийские луга.

Впереди, высоко на горе, замаячили две полуразрушенные башни.

— Летняя резиденция царицы Тамар, — кивнул на башню Фидо.

— По легенде, — добавил Васо, — сюда приезжал безнадежно влюбленный в царицу Шота Руставели.

— В Грузии любую картинную развалину связывают с именем царицы Тамар, — сказал Андрей Аверьянович.

— Что поделаешь, — улыбнулся Васо, — красивое имя, красивая женщина.

— С ее именем связаны слава и величие страны, — серьезно добавил следователь Зураб Чиквани, — народ этого не забывает.

Долина между тем расширилась, лента дороги слегка извивалась по зеленому лугу и терялась в селении, которое смотрело на путников темными боевыми башнями. Их было много, они стояли тесно, грозные, сурово-неприступные. Когда подъехали к ним ближе, увидели еще селения, уступами поднимающиеся вверх по долине, которую перегораживала мощная, ослепительно белая стена с острыми зубцами.

— Шхара, — сказал Васо, — пятитысячник, мечта молодых альпинистов.

Машина остановилась у двухэтажного здания с красным флагом над крылечком.

— Тут сельсовет и контора совхоза, — пояснил Фидо.

— Здесь все и начиналось? — спросил Андрей Аверьянович.

— Да, — подтвердил Васо, — здесь.

Андрей Аверьянович огляделся. Небольшая площадка перед домом, два валуна с одной стороны, мощный бульдозер, устало положивший нож на землю, — с другой. Порожки лестницы. На них сидели Алмацкир и Цеури и старались наступить один другому на ногу…

К машине подошло несколько мужчин, сидевших возле дома, поздоровались со следователем, с Васо и Фидо. Тут, кажется, все знали друг друга. Говорили вроде по-грузински, но Андрей Аверьянович понимал не все; частенько вставляли сванские слова, иногда целые фразы произносили по-свански. Васо представил гостя:

— Защитник, — сказал он, — будет защищать Алмацкира на суде.

На Андрея Аверьяновича смотрело несколько пар глаз. С любопытством, настороженно, а один парень в серой сванской шапочке с явной неприязнью. От этого холодного, злого взгляда Андрею Аверьяновичу сделалось неуютно, и он отвернулся.

— Цеури на ферме, — сказал ему Васо, — сейчас за ней съездят.

Фидо остался, а за руль сел один из стоявших рядом мужчин. Рядом с ним устроился парень в серой сванке, и «газик», рванув с места, перескочил по мосту на ту сторону реки и скрылся за увалом. Через минуту он вынырнул уже далеко, на дороге, уходящей в одно из ущелий.

Следователь и Андрей Аверьянович поднялись на второй этаж, в кабинет председателя сельсовета.

— Это недалеко, сейчас привезут, — сказал Зураб Чиквани, устраиваясь за столом.

Андрей Аверьянович подошел к окну и смотрел на башни, теснившиеся на той стороне реки. Одна из них была необычна — вдвое шире других. Целая крепость, в которой, наверное, могла укрыться половина селения. К ней, точно к матке, жались остальные. Здесь строительный сланец был темный, почти черный, и башни стояли печальные, словно оделись в траурные одежды. Они напоминали местных женщин, которые круглый год ходят в черном.

«Газик» действительно вернулся быстро, в комнату вошла высокая синеглазая девушка в темной косынке. На щеках и на носу кожа у нее была болезненно-розовая, словно после ожога. Андрей Аверьянович вспомнил рассказы о том, как обжигает горное солнце неосторожных туристов, и подумал, что Цеури, видимо, тоже не остереглась. Высота здесь уже приличная, селение стоит на отметке 2200 метров над уровнем моря, пастбища еще выше. Странно, конечно, что это случилось с местной жительницей, Чтобы разрешить недоумение, он все-таки спросил у девушки:

— Что с вами — ожог горным солнцем?

Цеури смутилась и от корней волос до шеи залилась краской.

— Это они так веснушки сводят, — ответил Зураб Чиквани, — уксусной эссенцией.

— Очень же больно, — Андрей Аверьянович с сочувствием посмотрел на девушку.

— Конечно, больно, — подтвердил Чиквани. — Хочешь быть красивой — терпи. Вот они и терпят… Садись, Цеури, допрашивать тебя буду. Отвечай правду. За ложные показания будешь нести уголовную ответственность…

Настороженно поглядывая на Андрея Аверьяновича, Цеури Шуквани села к столу.

— На допросе, — следователь заглянул в свои бумаги, назвал день и число, — ты показала, что в тот вечер, когда был убит Давид Шахриани, вы собирались на площадке возле сельсовета.

— Да, да, — Цеури покачала головой.

— Подтверждаешь?

Она сказала, что подтверждает.

— Там были и Давид, и Алмацкир Годиа, — продолжал следователь, — которые потом ушли вместе. Так?

И это Цеури подтвердила.

— А до того, как они ушли, ты с Алмацкиром сидела на порожках лестницы. Сидела?

Андрей Аверьянович видел лицо девушки сбоку: тонкий профиль, широко открытый глаз, в котором, как ему показалось, метнулся испуг.

Следователь ждал, она молчала.