Но это не смутило высокое начальство. Кутепов прошелся вдоль строя с таким видом, будто он впрямь, как в старые времена, принимал парад лейб-гвардейского полка.

Инспекторское око было зорким.

— Капитан Болмасов! — повернувшись на каблуках, Кутепов остановился возле высокого боевика, стоящего вторым в шеренге. — Почему вы встали в строй с расстегнутой пуговицей?

— Виноват, ваше высокопревосходительство! — подтянулся нарушитель дисциплины и торопливо стал застегивать злополучную пуговицу.

— Никакой расхлябанности и своеволия я не потерплю! — сурово начал выговаривать Кутепов. — Вы имеете честь состоять в русской армии, Болмасов, и подчинены ее уставам… Святую присягу принимали. Да-cl Если еще раз с вашей стороны, капитан, будет допущено нарушение устава, я посажу вас под арест. Да-с! Под арест, на семь суток!

— Слушаюсь, ваше превосходительство! На семь суток, под арест!

Провинившийся откликнулся с такой готовностью, что у Кутепова возникла невольная опаска. Капитану явно больше нравилось отправиться под арест, чем выполнять те великие задачи, о которых говорилось на сегодняшнем совещании.

— На первый раз предупреждаю, капитан, — строго сказал Кутепов и решил, что не стоит задерживаться с напутственной речью.

— Господа, вы должны гордиться, что первыми вступите на землю нашей многострадальной родины, узурпированной большевиками. Я счастлив сообщить вам, что неустанными трудами наших друзей в России вспахана почва для активной борьбы. Вам остается кинуть в нее зерна, чтобы заколосилась нива народного гнева. Как только иностранные державы увидят воочию наши героические успехи, со всех сторон посыплются — да, господа офицеры, посыплются, я не оговариваюсь, употребив это слово, — предложения о помощи и поддержке. Для взрыва мины под ногами комиссаров нужно только поднести огонь к запалу. И этот огонь мы доверяем поднести вам, господа офицеры. Дерзайте, и всевышний благословит ваши десницы. Великая слава ожидает вас! Я лично доложу его императорскому высочеству о тех, кто первым пошел выполнять священный долг. Желаю успехов, господа, и хранит вас бог!

Уже несколько дней Ларионов, Соловьев и Мономахов скрывались в Левашовском лесу. В буреломной глуши удалось отыскать сухую полянку, окруженную путаным, непролазным ивняком, надежно скрывающим ее от любопытных глаз. На полянке соорудили шалаш, где укрыли снаряжение и спали по ночам. Огонь не разжигали, осторожно прислушивались к крикам птиц, к таинственным лесным шорохам, нечаянному хрусту веток и колыханию ивняка под порывами ветра.

Километрах в пяти от укрытия была дачная платформа. По утрам, тщательно приведя себя в порядок, трое боевиков поодиночке отправлялись к ней. Неприметно смешивались по дороге с людьми, спешившими в город, садились в пригородный поезд и через полчаса оказывались в Ленинграде.

На троих мужчин делового, сосредоточенного облика никто не обращал внимания. В дачных поселках каждый сезон появляются новые люди, и местные жители привыкли к постоянной смене проживающих.

В Ленинграде Ларионов, Соловьев и Мономахов прежде всего спешили к газетному киоску и покупали вразнобой все газеты, какие можно было только добыть. В ближайшем сквере торопливо листали их.

Но сообщения, которого они искали, все не было и не было.

По первоначальному плану, одобренному лично генералом Кутеповым, с «дачи Фролова» должны были отправиться три группы боевиков. Но в последний момент проводники капитана Розенстрема диковатые, до глаз заросшие бородами финны-лесовики, отказались вести за кордон такую большую группу. Тем более что нельзя было переходить границу на Карельском перешейке: против этого категорически возражал Розенстрем. Возражения капитана были понятны. Если красные схватят боевиков при переходе границы возле Ленинграда, карьера Розенстрема сразу кончится. Такого провала начальство ему не простит.

Играло роль и то, что последнее время красные очень тщательно охраняли границу в районе Карельского перешейка. Увеличили число застав, чаще проводили контрольное патрулирование и насадили множество секретов. У Бунакова даже колыхнулась мысль, не связаны ли эти меры с тем, что происходило последнее время на «даче Фролова», но он рассердился на себя и отогнал это обжигающее непонятным холодком подозрение.

Через границу пошли две группы. Пошли далеко в обход: по карельским лесам, по торфяным болотам и топким марям.

После перехода границы боевики разделились. Ларионов, Соловьев и Мономахов двинулись на Ленинград. Они имели задание поджечь в Ленинграде какое-нибудь крупное предприятие и произвести несколько террористических актов, предпочтительно массового характера — организовать взрывы в партийных или советских учреждениях, в редакциях газет.

Захарченко-Шульц и Андерс направились к Москве. Они имели задание организовать взрыв общежития сотрудников ОГПУ на Малой Лубянке.

Вооружены группы были солидно. Каждый боевик получил два пистолета — большой дальнобойный маузер или парабеллум и маленький семизарядный браунинг. В заплечных мешках несли гранаты, круглые плоские бомбы большой разрушительной силы, взрывчатку. Имели солидные суммы советских денег и на всякий случай — золотых десяток с портретами бывшего российского императора.

Планом предусматривалось, что ленинградская группа начнет действовать, когда в газетах появится сообщение о взрыве в общежитии ОГПУ. Чекисты кинутся на этот взрыв, внимание их отвлечется, и вот тогда Ларионов, Соловьев и Мономахов устроят грохот в Ленинграде.

День проходил за днем, а сообщения о взрыве на Малой Лубянке так и не появлялось.

— Может, провалились? — сказал Мономахов, когда очередной раз были просмотрены все газеты.

— Все может быть, — откликнулся Ларионов, который в тройке был за старшего. — Может, пока добраться до общежития не могут…

— А мы тут глаза мозолим, — вступил в разговор Соловьев. — Досидимся, что сцапают… Надо начинать… или уходить.

Ларионов потер шею, искусанную комарами, покосился на хмурых компаньонов, сидевших на облезлой скамейке привокзального сквера, и подумал, что тянуть дальше в самом деле нельзя. Если московская группа провалилась, Захарченко-Шульц чего доброго проболтается чекистам. Шустрая дамочка не внушала Ларионову доверия. Марии Владиславовне чекисты могут развязать язык и узнать про ленинградскую группу. Конечно, в миллионном городе троих найти не так просто, но чекисты умеют работать. В этом Ларионов убедился на собственном опыте, когда год назад делал «ходку» из Латвии за красный кордон. Только чудо — притормозивший в ложбинке товарный поезд — помогло ему унести ноги…

— Будем начинать, — сказал Ларионов. — Будем действовать самостоятельно.

Настроение у боевиков было невеселое. Те радужные картинки, которые расписал генерал Кутепов перед отходом групп на задание, были далеки от правды. Никакие силы в большевистском подполье не зрели, и у комиссаров не горела под ногами земля. Расхаживали они по ней прочно, деловито и без малейшей опаски. Активно занимались хозяйственными делами. Фабрики и заводы работали, биржи труда закрывались. В газетах можно было прочитать объявления о том, что требуются инженеры, техники, опытные металлисты, путейцы и особенно — строители. Многочисленные, непривычные боевикам названия трестов, контор, синдикатов и кооперативов попадались почти на каждой ленинградской улице. Раздолья товаров в магазинах не было, но не было голода и других ужасов, о которых так красноречиво рассказывал Кутепов на «даче Фролова».

Подпольных ячеек и групп боевики тоже не нашли. На одной из двух полученных ими явок вместо Семена Семеновича, которого полагалось спросить о продаваемом примусе, дверь открыла молодая, коротко стриженная женщина в красной делегатской косынке. Вопрос о примусе сразу застрял у Мономахова в горле, и он пробормотал что-то неразборчивое насчет ошибки в адресе. Замешательство насторожило делегатку. Ларионов и Соловьев, поджидавшие Мономахова на перекрестке, видели, как женщина в косынке вышла из подъезда за Мономаховым и внимательно посмотрела вслед уходящему боевику. На вторую явку не решились идти. Укрылись в тот же день в буреломном углу Левашовского леса, решив, что ночевать с комарами все-таки безопаснее, чем искать приют у собратьев по подпольной работе. Предусмотрительно запаслись коньяком и в сырые болотные ночи спасались им от озноба и страха.