— Немедленно начинайте розыск, — распорядился Вячеслав Рудольфович, когда ему доложили о происшествии. — Надо перекрыть все дороги на Смоленск. Усильте наблюдение в Москве. Может быть, неизвестные решат пересидеть шум здесь.

Вскоре поступило сообщение о случае на Яновском спиртозаводе. Рано утром по дороге Елынино — Смоленск через территорию спиртозавода проходил неизвестный гражданин. Постовой милиционер заявил ему, что проход через территорию завода запрещен, и потребовал документы. Неизвестный выхватил браунинг и выстрелом в упор тяжело ранил милиционера. Работающие неподалеку сезонники, услышав выстрел, кинулись вдогонку за убегавшим человеком. На опушке леса тот стал отстреливаться и ранил еще двоих.

О происшествии было немедленно сообщено в областное управление ОГПУ. Когда оперативная группа прибыла на Яновский завод, неизвестный уже скрылся в лесу.

— Этот молодчик явно из тех типов, которые нас интересуют, — сказал Менжинский, ознакомившись с оперативным донесением. — Выучка чувствуется, и нервы сдали… На стрельбу быстр. Другой бы не стал на милиционера кидаться и обнаруживать себя. Предъявил бы какую-нибудь бумагу и выкрутился без шума. Этот напуган и идет на все… О женщине ничего не поступило?

— Пока нет, Вячеслав Рудольфович…

— Надо активно искать, Григорий Генрихович. Такое зверье, вооруженное пистолетами и гранатами, ни перед чем не остановится. Уже ранено три человека. Оперативные группы нацеливайте на скорейший захват. Смоленским товарищам надо оказать помощь.

— Я уже распорядился, Вячеслав Рудольфович. Четыре часа назад в Смоленскую область, в район происшествия, направились две машины с оперативниками.

— Покорнейше благодарю, Григорий Генрихович. Но этого недостаточно. — Менжинский привычным жестом скинул со лба уже седеющую прядь волос и продолжил: — Прошу размножить приметы террористов и самым незамедлительным способом разослать их сельским Советам с нашей просьбой… Да, Григорий Генрихович, именно с просьбой помочь ОГПУ в поимке диверсантов.

У помощника смешались руки, перебиравшие бумаги, подготовленные для доклада.

— Простите, Вячеслав Рудольфович, но такое обращение расшифрует наши оперативные действий. Кто знает, кому оно может попасть?

— Советским гражданам, Григорий Генрихович… Разве это не ясно?!

— Безусловно, Вячеслав Рудольфович… Но, к сожалению, опыт нашей работы показывает, что под личиной советских граждан немало маскируется врагов. Обращение может попасть к ним и осложнить наши оперативные действия.

— Прочитав его, диверсанты догадаются, что их ловит ОГПУ, — с улыбкой перебил Менжинский. — Милейший Григорий Генрихович, это они знали с той минуты, как их нога ступила на советскую землю. Америки мы здесь им не откроем. Да, враги маскируются под честных советских граждан, и мы не должны забывать о бдительности. Но бдительность и подозрительность — это разные вещи. Ради нескольких подлецов мы не имеем права подозревать каждого советского человека!

— Оперативная работа необходимо требует секретности. Это истина, Вячеслав Рудольфович.

— Истина… Но я же не приказываю разглашать для всеобщего сведения наши оперативные планы. Речь идет о конкретном случае. Вы опасаетесь, что наше обращение попадет в руки врагам. А вы задумайтесь поглубже над тем сообщением, которое только что мне доложили… Без нашего обращения рядовой милиционер проявляет бдительность и падает раненым. Рабочие сезонники без указания свыше кидаются вдогонку за преступником. Знают, что он вооружен, что он будет стрелять, и все-таки организовывают погоню… Я не уверен, был ли у них хоть дробовик против пистолета. Тем не менее действуют они так, что диверсант должен отстреливаться. Еще двое рабочих падают ранеными. Это факты, Григорий Генрихович, и за ними стоит наша действительность. На этих фактах, на этой действительности мы должны строить нашу работу, а не высасывать, приношу извинения, из пальца в высоких кабинетах заумные теоретические выкрутасы насчет особой бдительности… Да, оперативные планы не должны разглашаться, но из-за этого не доверять всем и каждому было бы грубейшей ошибкой. Наша главная сила не в оперативных работниках, а в народе, в поддержке населения. В тех рабочих-сезонниках с Яновского завода, которые без всякой команды кинулись за вооруженным преступником.

— Я абсолютно согласен с вами, Вячеслав Рудольфович, — сказал помощник. Его глаза были непроницаемы. Менжинский понял, что, несмотря на слова согласия, Григорий Генрихович убежден, что председатель ОГПУ сейчас совершает ошибку.

К пояснице начала подкрадываться знакомая боль. Остро кольнула в позвоночнике. Вячеслав Рудольфович сжал губы, чтобы не показать боль помощнику. Он не хотел увидеть жалостливые, с чуть уловимым оттенком превосходства здорового человека глаза, которые мгновенно могли менять выражение.

— Я полностью разделяю ваши убеждения, Вячеслав Рудольфович, что в нашей работе мы должны опираться на народ, на советских людей. Но все начинается с малого. Одно обращение к населению, второе, третье — и наши враги будут информированы о тех методах, которыми мы пользуемся в работе.

— В данном случае это как раз хорошо. Диверсантам и всем прочим полезно убедиться в том, что советские люди активно помогают чекистам, а чекисты вполне доверяют советским гражданам…

— Информация врага всегда в первую очередь на пользу врагу.

— Покорнейше прошу, Григорий Генрихович, приготовить обращение, — суховато сказал Менжинский, понимая, что в одном разговоре ему не переубедить собственного помощника. — Укажите приметы диверсантов и предполагаемый маршрут их движения… И конечно, нашу просьбу.

— Будет исполнено, Вячеслав Рудольфович. Разрешите идти?

Через полчаса Менжинскому принесли на подпись обращение к населению.

Андерс, которого от Яновского завода преследовала оперативная группа, нащупавшая его следы, был обнаружен километрах в десяти от Смоленска. В ответ на предложение сложить оружие он открыл стрельбу, и в завязавшейся перестрелке был убит. У него нашли пистолет, большой запас патронов, топографическую карту и деньги.

Захарченко-Шульц пробивалась в сторону Пскова. У нее была явка к контрабандистам, которые могли помочь перейти границу.

Уже несколько дней Захарченко-Шульц шла на запад. Старательно обходила деревни и села, отсиживалась в глухомани, прислушивалась к каждому шороху и снова шла, ориентируясь по компасу и карте.

Слова генерала Кутепова о таинственном антибольшевистском подполье, которые Мария Владиславовна с восторгом и верой слушала на «даче Фролова», не стоили ломаного гроша. Генерал выдавал желаемое за действительное. Теперь Захарченко-Шульц на собственной шее ощущала роковые заблуждения ее родственника.

Мария Владиславовна понимала, что стоит ей появиться возле жилья, как ее немедленно схватят. Схватят самые обычные мужики, которые, случается, поругивают власть и председателя сельсовета, обижаются насчет нехватки керосина, ситца и гвоздей; которые воюют со своими сыновьями-комсомольцами, желающими закрыть церкви. Они схватят Захарченко-Шульц без лишних разговоров и передадут в руки той власти, на которую они порой обижаются.

Сил оставалось мало. Обостренным инстинктом, каким-то шестым чувством, Захарченко-Шульц ощущала невидимое, но упорное преследование. Чекисты шли за ней и шли быстрее, чем она уходила к спасительной границе.

На полянке, заросшей рябинником, она упала плашмя, застыла без единого движения, чтобы отдышаться, успокоить стук сердца, унять резь под ложечкой, чтобы смахнуть рукавом пот с лица и на мгновение закрыть глаза.

Послышался приближающийся рокот автомобиля. Мария Владиславовна поднялась, раздвинула ветки молодого, в буйном цветении рябинника и сообразила, что отдыхать она устроилась почти возле шоссе.

Асфальтовая лента плавно заворачивала вправо, за поворотом, невидимый еще за ельником, ворчал приближающийся автомобиль.

Захарченко-Шульц проверила обойму в пистолете и передернула затвор, загоняя патрон в патронник. Отряхнула с юбки налипшие соринки и пригладила ладонями волосы. Вышла на шоссе и подняла руку.