— Слушайте, — говорит он, — есть разговор.

Я.замечаю в его голосе какие-то особые интонации, дружеские, товарищеские.

— Нам сегодня в одной упряжке идти… Полковник ясно сказал: приказ донести надо, не один, так другой. Глянем, как там на бумаге.

Он вынимает из кармана затейливо сложенную карту, быстро разглаживает ее.

— Потом возьмете себе. Мало ли что может случиться, с картой все веселее. Фонарик есть? Хорошо. А теперь смотрите внимательно. Капитан показал все правильно, но не совсем. Сделаем небольшой загибон, путь будет короче и удобнее. Спускаемся вот здесь. Зона обстрела. Фриц сейчас нервничает сильно, по одному человеку открывают такой огонь, что спасу нет. Но паниковать не стоит — пройдем. После лощины начнется лес. Кругом мины. За передовой — она тут жиденькая — снова мины, И до самых наших, до позиций дивизии, все время мины, мины и мины. Фрицы в лощине бродят группами. По одному они там боятся показываться. Ихние противотанковые мины тугие, человека хорошо держат. На наши так не надейся. Могут н рвануть. Да-а! Колесить нам некогда, надо вечером переходить. Ночью оно удобнее было бы, но приказ…

Он улыбается. И мне сразу становится легче, будто я тоже глотнул спирта из фляжки, к которой только что приложился старшина. Он, видно, меня понял, подмигнул:

— Нельзя, с непривычки еще не туда пойдешь. Ну, с полем.

Отправились.

Какой приветливой казалась зеленая лощина, когда мы смотрели на нее сверху. Но сейчас она показывает нам зубы. Как только мы ступаем на траву, выходим из укрытия, начинается форменная свистопляска. Гитлеровцы понатыкали кругом минометов, стреляют, будто им приказано полностью опустошить склад боеприпасов. Мины, надсадно воя, рвутся вокруг.

Откос крутой, поэтому мины падают или далеко внизу, или сверху, забрасывая нас комьями земли. Мы бежим, падаем, снова бежим. Откос становится пологим, потом совсем исчезает. Под ногами сыро, это болотце, поросшее густой травой.

Обстрел стихает так же внезапно, как и начался. Мы стряхиваем с себя воду и грязь, вытираем лица.

Сычев смеется.

— Ну вот, ванну приняли. Это полезно. Зато почти час сэкономили. Только слушай. В следующей раз не вскакивай сразу после разрыва, считай, до десяти. Осколки летают долго. А так ты молодец. Ну, пошли.

Лощину мы проскочили и снова шагаем среди деревьев. Вечером переходить надо, вот в чем — загвоздка, — задумчиво говорит старшина, — Под утро мы проскочили оы, как к теще на блины. Но Новиков сказал — пораньше…

Да, надо пораньше. Наступать будут ночью, удар неожиданный. В «слоеном пироге» можно так запутаться… Нужно прибыть пораньше.

Из укрытия выскакивает встрепанный артиллерист.

— Какого черта тут бегаете? Обойти, что ли, нельзя? Видишь, как фриц психует, бьет по воробьям. А у нас закрытые позиции. Вот как двину…

Старшина не удостаивает его ответом, и мы гордо проходим мимо.

В лесу снова много народу. Знакомая картина. Связисты тянут куда-то провод, к батарее привезли снаряды, их разгружают, из-за пышных кустов слышен хохот — здесь артиллеристы развернули, походную баню. На маленькой полянке лейтенант с новенькими погонами проводит занятия. Целый взвод новобранцев в новом обмундировании слушает доклад о международном положении.

Старшину и здесь все знают. Он идет, раскланиваясь, как на главной улице своего родного города. Я шагаю рядом, купаясь в лучах его славы.

Мы идем по обрывистому склону, огибающему вершину очередного холма. Людей становится все меньше.

Сычев идет теперь медленно, тщательно всматриваясь в дорогу. Потом он останавливается, наклоняется, становится на колени, что-то высматривая в густой траве. Я стою, не зная, что мне делать. Наконец Сычев встает, отряхивает землю с колен.

— Пойдем дальше след в след. Держись на четыре шага дальше. Если хлопнет гулко, беги назад как можно скорее. Ежели засвистит сначала — значит прыгающая, ложись под нее и жди, когда взорвется. Так она не страшна.

— А что — мины? — Я говорю нарочито небрежным тоном, но вряд ли это получается сколько-нибудь убедительно.

Сычев отвечает как-то нехотя:

— Саперы тут дорожку сделали, но всякое может быть. Мины, брат, гнусная штука. Кто их только выдумал!

Я иду по бурому склону, стараясь точно попадать в следы мягких сапожек идущего впереди Сычева. Он шагает теперь совсем медленно, иногда останавливается, простукивая дорогу длинной палкой, которую он захватил в лесу. Я тоже останавливаюсь, жду, когда можно будет идти дальше. И каждый раз после такой остановки трудно поднять ногу и еще страшнее ее опустить. Иногда под ногами осыпаются комья рыхлой земли. И тогда сердце громко екает.

Так в полном молчании мы идём минут двадцать, и вокруг все молчит. Не видно людей, замолкла передовая, которая давала о себе знать редкими выстрелами. Поросшие лесом холмы, красивые кустарники, трава и певчие лесные птички. Какая-то идиллия, как в кинофильме про композитора Штрауса «Большой вальс».

Идиллию нарушает разрыв, за ним другой. Вместо клекота нежных птичек мы слышим теперь вой снарядов. Бой идет над нашей головой — сцепились две батареи.

Мы устраиваемся под обнаженными корнями высокой сосны. Тут уютно и безопасно. Старшина вынимает пачку папирос, закуривает, бросает мне.

Я отрицательно мотаю головой. Когда так близко стреляют, я почему-то не люблю громко говорить.

— Ишь беседуют! — Сычев поднимает голову вверх, выпускает струю дыма. — А ты чего не куришь, доктора не велели или так, настроения нет?

Сказать ему, что я не курил сроду? Небось смеяться будет.

Я неопределенно пожимаю плечами.

— Ну как хочешь. А я потяну перед дорогой. Спустим ся вниз, там уже не покуришь.

— Уже дошли?

— Ишь обрадовался! Радоваться, брат, нечему. Нет, еще не дошли, но там внизу сидят пулеметчики, минометный расчет, противотанковое на прямой наводке и наше боевое охранение. Хорошая компания. С ними не очень-то покуришь. Дисциплина! Так что зайдем к командиру батальона — доложимся.

Он затаптывает окурок ногой, и в это время стрельба как по заказу прекращается.

— Договорились, видно, — снова улыбается Сычев.

Я раньше никогда не знал, что он такой веселый парень. — Вставай, Леха, пора нам в путь недалекий. Еще посидим там, посумерничаем.

— А чего же мы тогда так рано идем? — недоуменно спрашиваю я.

— Добраться надо засветло. А то свои вкатят пулю, тогда иди жалуйся!

Отряхнувшись, мы снова тащимся по крутому склону, огибая высотку. До чего же они все похожи одна на другую! Я всегда удивлялся, что есть люди, которые хорошо ориентируются в лесу. Но здесь это просто какое-то чудо — все одинаковое…

Мне ужасно надоел автомат. Болтается за спиной, трет спину, звенит. Для меня привычнее оружие шифровальщиков. Лежат в нагрудном карманчике три карандаша. Одним из них — у нас такие карандаши зовут «зверем» — можно давить по десять копий сразу. Дорогая штука, я за него в штабе фронта две бутылки французского коньяка отдал. Правда, коньяк я не люблю, но можно было бы за него чего-нибудь интересней получить.

Я уже не держу интервала, поскольку мин нет, а Сычев начинает рассказывать интересную историю про свой первый выход в разведку.

Хороший он парень, оказывается. Скорее всего, просто хочет меня подбодрить.

За разговором мы доходим до штаба батальона. Это маленькая земляночка, где сидят командир батальона — мрачный капитан с перевязанной рукой, его адъютант старший — так в батальоне зовется начальник штаба, два связиста и прехорошенькая сестричка.

Здесь с нами много не разговаривают. Нам выдан связной, и мы идем дальше.

Связной спешит, он хочет вернуться засветло, поэтому идет быстро. Ему хорошо, дорога знакомая, а я то и дело спотыкаюсь. Тропинка идет вниз, среди низких деревьев и кустов. Слева и справа небольшие лужайки.

— Вы особенно по сторонам не интересуйтесь, — говорит вдруг связной. — Сколько мин, проклятый, оставил — не сосчитать. У нашего капитана позавчера жена подорвалась. В санбат отвозил. Жива ли, нет — не знаем.