Мы идём во весь рост по обыкновенному лугу. Я хорошо вижу кругом. Все тихо. Сердце бьется нормально, я уже привык ко всему этому, непривычному.

— Пе-ре-шли! — громко скандирует Сычев. Он останавливается и сбрасывает с себя немецкую каску. Она катится по дорожке и исчезает в кустах.

— Тихо, — говорю я, — ты с ума сошел.

— А чего! Перешли, Алеха, перешли. Не бойся, тут сверхнейтральная полоса. С двух сторон мины, кого черт понесет, кроме нас с тобой? Помнишь ручеек? За ним как раз начинаются наши мины. Иди снова след в след. Там есть проход. Потом сигнал дадим — две зеленые, одна красная. Комбат знает, что это я. Понял?

Четыре ракеты сразу поднимаются над полем — две зеленых и две красных. Немецкие ракеты. Неужели хватились своих? Вовремя мы ушли. Хватились, хватились, дьяволы! Это уже лупят по нам. Ракеты взлетают точно по графику, и бешеный минометный огонь раскалывает тихую ночь. Ого! Заговорили и наши. Один за другим снаряды уходят в сторону вражеских позиций. Одна за другой ухают и рвутся вокруг нас тяжелые мины.

Мне, как всегда, не везет. Я упал прямо в траву и лежу под открытым небом. А Сычев забрался в большую воронку.

Очень хочется вскочить и побежать, побежать куда-нибудь подальше от этого дикого гула, от этой ожесточенной стрельбы. Мины падают, гнусно чмокая, они вгрызаются в землю, и мокрые комья ее разлетаются во все стороны, обдавая грязным потоком высокую траву.

Я лежу и злобствую, что не успел прыгнуть в воронку, где уютно расположился Сычев, что кругом воют осколки, а по теории вероятностей… Я сдавал ее на втором курсе факультативно. Последний экзамен перед войной. Говорят, нашего доцента Бавли, что читал этот курс, убило прямым попаданием бомбы, когда упала она около университета. Успел ли он оценить вероятность этого события?.. Какие глупости лезут в голову!.. Надсадно гудит — теория вероятностей, теория вероятностей…

Но вот все стихает. Гитлеровцы выпустили положенное количество мин и успокоились. Сразу в кустах заверещали какие-то птички. Вот уж кого никак не трогает война, поют себе…

Я встаю, отряхиваюсь… Тихо… Что это там Сычев задерживается? Подбегаю к воронке, падаю… Воронка широкая, хватило бы на двоих, хватило бы наверняка.

— Старшина, — толкаю я Сычева, — очнись, кончились фрицы!

Молчит старшина, молчит. Я дергаю его за рукав, кричу, забыв осторожность. Молчит старшина. Я вытаскиваю его наружу… Он дышит, дышит, жив!.. Оглушило, контузия.

Я сижу рядом с воронкой, не понимая, что же делать дальше. Мне хочется сесть и зареветь по-бабьи, в голос. Я не могу оставить его здесь и не могу тащить через минные поля. Ведь мне надо уже сейчас быть в штабе дивизии. Там лежит нерасшифрованный боевой приказ, там лежат телеграммы, там ждут меня…

Я наклоняюсь к Сычеву, расстегиваю воротник, брызгаю на лицо водой. Он дышит тихо, но очень ровно. Кажется, это называется шоком, но мне от этого не легче. Стрельба стихла, но она может начаться в любую минуту.

Я взваливаю старшину на плечи. Он не такой уж легкий, как кажется с первого взгляда. Я иду вперед, пока просто так, чтобы уйти от проклятого места. Автомат уже можно просто выбросить, Я не очень профессионально убил фашиста, испортил автомат. Выбрасываю его в сторону, вынимаю «вальтер», ставлю на боевой взвод, кладу снова в карман, Вce это быстро, почти механически.

И скорее, скорее отсюда к ручью! Каждый шаг отзывается учащенным дыханьем, резкими ударами сердца. Да, тяжеловат старшина… Я слышу посторонний звук. Сзади кто-то хрипит. Не сразу соображаю, что это хрипит Сычев. Ясно, в чем дело, — язык запал. Старшина может задохнуться. Я кладу безмолвное тело на траву, вытаскиваю скользкий белый язык. Хрип прекращается, и Сычев дышит теперь тихо-тихо, совсем неслышно. Я перехожу ручей и шагаю дальше. Кругом тихо. Удивительное дело — как много людей топчется обычно вокруг! А здесь, где рядом передовая, — никого. Помочь некому. А зачем мне, собственно, нести старшину на плече? Плащ-палатка — вот что мне нужно! Ведь впереди минное поле, нужно сберечь силы. Я завертываю Сычева в плащ-палатку и. волоку за собой. Я, наверное, иду очень шумно, но что делать: я устал — руки трясутся, а впереди минное поле.

Искатель. 1968. Выпуск №1 _07.png

Я снова беру старшину на руки. То на плече, то на руках, все равно груз двойной, даже противотанковая мина может не выдержать.

Да, совсем забыл, ракеты. Надо дать сигнал. Я достаю из кармана старшины ракетницу и выпускаю две зеленые, одну красную.

Ракеты догорают. Я снова совсем один в этом темном мире. Теперь мне уже никак нельзя подорваться. Нас двое. И тогда ни один не дойдет.

Противотанковые мины нормальные саперы ставят в шахматном порядке. Это я знаю. А вдруг их ставил сапер-шутник, что тогда? Не повезло один раз, может не повезти и другой. Правда, есть теория вероятностей, но к черту теорию вероятностей. Бог не выдаст, свинья не съест. Но подорваться я сейчас просто не имею права…

Дышу уже, как паровоз, но не могу дышать тише, не могу перевести дыхание. Скоро не смогу двигаться.

А в голове надсадно гудит привычное, знакомое донельзя: «Командир корпуса приказал…» Я иду, повторяя эти строчки, они текут, отсчитывая пройденные метры и прошедшее время.

Я перемещаюсь, как самый настоящий канатоходец. Поднял ногу, осмотрелся, аккуратно поставил ее, переместил груз на другое плечо, снова поднял ногу… И так до бесчувствия… Зачем тут столько мин? Столько металла загнали в землю. Наверное, не один год придется потом разминировать… Я останавливаюсь, переваливаю Сычева на правое плечо.

Как хорошо стоять на одном месте, просто стоять, никуда не двигаясь! Начинается подъем. Двигаться нестерпимо трудно. Но ведь и минное поле должно кончиться на подъеме…

Последние метры я беру уже одним дыханием. Добираюсь до пригорка и падаю прямо на траву.

Я кладу под голову Сычева свою плащ-палатку и ползу вперед. Палка с готовностью уходит в рыхлую землю. Ничего постороннего там нет.

Ну что же, будем, считать, что мины позади. Можно идти спокойнее.

Я вынимаю любимый кортик старшины. Он липкий от крови.

Вырезаю две длинные палки — ножик острый, прекрасно режет, натягиваю на палки плащ-палатку и впрягаюсь в эти носилки. Так на Карпатах переносят раненых.

Теперь и вверх по склону не так тяжело ползти. Гораздо легче, совсем легко по сравнению с тем, когда я шел по минному полю. При каждом шорохе я опускаю носилки, останавливаюсь и хватаюсь за пистолет.

Но, таких остановок становится все меньше и меньше. Я иду как хорошая лошадь: размеренно, спокойно, уверенно… И вдруг:

— Стой! Кто идет?

Голос негромкий, нерусский. Какое-то странное произношение.

Я резко сворачиваю в сторону, будто меня ударили, оттаскиваю носилки, благо тут же рядом куст.

Лежу молча с пистолетом в руке.

— Стрелять буду! — добавляет голос. И я слышу лязг автомата.

Тогда я решаюсь:

— Свои, свои, не стреляй!

Получилось больно уж жалобно. Выстрелит на голос или нет?

— Кто свои, отвечай!

— Офицер связи из корпуса.

Посмотрим, что они теперь скажут. Я молчу. Там долго перешептываются, и уже другой голос, совсем молодой, шипит:

— Фамилия?

Молчу.

— Фамилия?

Снова молчу. Тогда заговаривает тот, первый:

— Это Азнаур, знаешь меня?

— Азнаур! — кричу я. — Конечно, знаю. Я Лопухов, я тебя знаю…

Как же я по голосу не определил дивизионного разведчика, единственного рыжего грузина, виденного мной за всю жизнь!

Я выбегаю на тропинку, кидаюсь к нему в объятия. Свои, свои, Азнаур, я дома!

— Ложись! — рявкают сзади.

Разом две ракеты, и пулеметная очередь. Не спят, гады! Но ничего, теперь я у своих.

И вот я уже сижу рядом с Азнауром, и вот уже два солдата бережно забирают Сычева, и я жадно глотаю крепкий чай из котелка, и меня ведут в ближайший штаб полка.

Только сейчас чувствую, как я устал. Ноги как деревянные колоды, еле-еле могу переставлять их. Сами они уже не идут. Но я стараюсь идти быстрее, совсем быстро, чтобы только успеть.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: