— Что, даже не пропустите кружку пива? — спросил Свердруп.

— Нет, мне надо допросить арестованных.

Грубая рука толкнула Локриджа к двери. Американец уперся в пол каблуками. Солдат тупым концом копья ударил его по колену. Локриджа пронзила острая боль, и он чуть не упал… Капюшон сполз с головы Ори, и ландскнехт схватил девушку за волосы.

— Нет, — закричала Ори. — Мы принадлежим Ей!

Свердруп со стуком поставил кружку на стол.

Ори очертила в воздухе какой-то знак. Локридж не смог хорошенько разглядеть его, это был один из ритуальных символов ее мертвого и забытого народа, отчаянный жест…

Здоровяк быстро вскочил на ноги. Из-под его плаща появился на свет готовый к бою арбалет.

— Не так быстро, господа, — пропыхтел он. — Не стоит спешить, прошу вас.

В руке Ульфельда блеснул меч. Немцы, опешив, подняли копья. Если бы медведь мог усмехаться, он выглядел бы точь-в-точь как человек по имени Гаспар Флиделиус.

— Успокойтесь, умоляю вас, успокойтесь, — говорил Гаспар. — Одно движение, одно малейшее движение — и мне придется испортить внешность господина рыцаря стрелой. Не будем огорчать дам Виборга, не правда ли?

— Они убьют тебя, — крикнул трактирщик. — Господи, помоги нам.

— Конечно, они могут попытаться, — кивнул Флиделиус. — Но эта маленькая леди выговорила одно непростое словечко… И кроме того, со мной мой меч, которым я уже уложил немало шведов и гольштинцев, и даже датчан. Нет ничего приятнее, чем пощекотать мечом какого-нибудь датчанина, предавшего своего повелителя, может быть, только зарубить немецкого наемника. Мы можем разыграть сегодня преинтересное представление. Однако вам, герр рыцарь, придется довольствоваться креслом зрителя. Конечно же, когда вы попадете в преисподнюю, вам отведут местечко, приличествующее вашему званию, но вряд ли это утешит ваших молодцев, которых, конечно же, повесят за то, что они не уберегли вашу драгоценную персону. Так что давайте уладим дело миром. Обсудим все вопросы душевно, как и подобает истинным христианам.

В комнате стало тихо. Локридж слышал лишь вой ветра, шум дождя да собственное дыхание.

— Миккель, мой друг, — сказал Гаспар Флиделиус. — У тебя наверняка найдется крепкая веревка. Я, пожалуй, свяжу этих добрых малых для их же блага. Они ведь не турки. Правда, лучше быть басурманом, чем лежать в трактире и не иметь возможности выпить пива. Но завтра кто-нибудь да заскочит сюда. Мужчине положено мучаться жаждой. Знаком ли вам символ евангелизма — пиво омывающее глотку, так же, как покаяние, очищает душу? — Он ласково посмотрел на Ори. — В писании недаром говорится о мудрости простодушия. Слова не тронули бы мое заплывшее жиром сердце, потому что они коварны и пусты. Но ты, маленькая леди, показала мне Ее знак, который не лжет.

Хозяин гостиницы зарыдал. Женщины и двое детей высунули испуганные лица из соседней комнаты.

— Не вешай нос, Миккель! — сказал Гаспар. — Говоря без обиняков, тебе и всему семейству надо сматываться из города вместе с нами. Жаль, конечно, оставлять такую прекрасную гостиницу в дурных руках. Но Братство накормит и приютит вас. — Лицо Флиделиуса озарилось любовью и благоговением. — А когда придет Она, ты вернешь свое с избытком.

Он кивнул Локриджу.

— Герр, будьте любезны, заберите оружие у этих… — и он подбородком указал на солдат. — Нам надо торопиться. Ее дело не ждет!

Дождь хлестал по крышам и стенам хижины.

Одиноко стоящий среди зарослей вереска домишко служил пристанищем пастухам, а в это время года единственными постояльцами была темнота и сырость. Ори спала, свернувшись калачиком, на земле. Ее голова лежала на коленях Локриджа.

Миккель Мортенсен оставался снаружи вместе с женой и детьми. Локридж попытался протестовать, но Флиделиус оборвал его.

— Нам надо обсудить множество вопросов, не предназначенных для чужих ушей.

За дверью хижины царила темнота, озаряемая редкими вспышками молний, когда можно было разглядеть каждую веточку вереска, каждую дождевую каплю, ливневые потоки, бегущие по промокшей почве.

Они не зажигали огня, и в хижине стоял густой мрак. Локридж вымок до нитки: зуб на зуб не попадал. Малькольм снял верхнюю одежду и обхватил себя руками. Казалось, только Ори не беспокоил холод. Локридж подумал, что ему следовало бы пустить в дом одного из детей Мортенсена вместо Ори. Но Ори нуждалась в присутствии Малькольма больше, чем те в крыше над головой.

Вновь сверкнула молния. Плоское лицо Флиделиуса, выхваченное из тьмы, напомнило маску обрюзгшего Арлекина. Но тут же комната вновь погрузилась по мрак.

О стены хижины бился ветер.

— Видишь ли, — признался датчанин, — я добропорядочный христианин. Я не имею ничего общего с лютеранской ересью, которую фальшивый король и его свора хотят разнести по всей стране. И конечно же, я не терплю языческих колдунов. Хотя верю в существование белой магии, как, впрочем, и черной. Но на самом деле они даже не призывают дьявола — наши бедные невежественные крестьяне в своих языческих игрищах. Они не очень верят и в тех придуманных божков, о которых писано в хронике Саксона Грамматика. Когда-то Виборг назывался Вебъергом, что значит Святая Гора. А там, где сейчас стоит собор, раньше находилось святилище — еще до того, как Один привел свое воинство с Востока. Духи Земли и Воды — можно ли обращаться к ним, не боясь совершить смертный грех? Но на кого же еще надеяться крестьянину в наши смутные дни?

Он поерзал.

— Однако я сам поддерживаю только деловые связи с Братством. Я не принадлежу к его членам.

— Понимаю, — кивнул Локридж.

Он верил Флиделиусу. Он знал и то, что Гаспар не договаривал. В его сознании начала вырисовываться картина происходящего.

История человечества равнозначна истории религии.

И Ори, мирно спавшую под грохот громовых раскатов, и ее народ, и индейцев с Юкатана, и других первобытных людей — всех их отличало целостное восприятие мира. Они ощущали себя частью земли, и неба, и моря. Тот, кто отделяет богов от себя или отрицает любых богов, не способен испытывать подобные чувства. Индо-европейцы, появившиеся в этих краях со своим божественным пантеоном, стали и победителями, и побежденными. Особой борьбы между старым и новым не было. Прежние обычаи выжили. Спустя некоторое время древние верования слились с иноземной религией и даже преобразили ее. Боги предков не канули в Лету, они лишь приобрели новые имена. Диауш Питар, обладатель солнечной колесницы и боевого топора, превратился в Тора, — а тот предпочитал экипаж, запряженный обычными домашними козами, и выбивал дождь молотком из туч, и этот дождь был символом жизни. Рыжебородый больше не требовал крови, он сам пошел в услужение. А потом Один, одноглазый бог в обличье волка — тот самый, которому приносили в жертву воинов, — пал пред Христом и остался в людской памяти как заурядный тролль. Тогда Тор стал называться Святым Олафом, Фрей — Святым Эриком, а Она накинула на себя голубую мантию Девы Марии. Но рядом с ними продолжали существовать прежние боги, превратившись в фей, ленивых домовых, гномов, русалок. Люди оставили за ними способность помогать и вредить: бывших богов любили, а иногда боялись; любое таинственное явление или внезапный поворот событий считали делом их рук.

Локридж, дитя сложного, малопонятного, «просвещенного века», которому, как он предчувствовал, было суждено скоро окончиться, предпочитал не вникать в тайны сверхъестественного. Он знал, что Мария прежде носила титул Царицы Небес, а еще раньше имя Триединой Богини. Такому трезвому человеку, как Гаспар Флиделиус, подобные капризы богов были понятны. Датчанин догадывался, что каждая эпоха имеет своего Бога — либо все боги не что иное, как миф. Таково было мироощущение Флиделиуса, а для истории важны не мысли, а чувства.

И вот в этот конфликт между двумя философиями, в медленное слияние двух точек зрений на сущность мироздания попытались вмешаться внешние силы. Реформисты спровоцировали поход воинственных племен, сделав ставку на их кровавых богов. Хранители в ответ нашли пути сохранения старых традиций в среде захватчиков. Реформисты подстрекали людей Боевого Топора к уничтожению культа надгробных камней, предлагая культ Солнца-Огня, но кочевники стали земледельцами и мореплавателями, а Солнце — Защитником, Мужем Земли, перестав олицетворять огонь. Когда в мир пришел Христос, Реформисты увидели в нем лишь революционера и, встав под его знамена, оказались лукавыми слугами. Затеянная противниками Сторм реформация Церкви, подкрепленная мощным оружием — печатным станком, вернула верующим требовательного жестокого Бога. Но в результате религия оказалась раздроблена, затем дискредитирована, выхолощена Хранителями, и в конце концов пять или шесть сотен лет спустя мир ощутил свою духовную ущербность и затосковал по вере, способной прорваться сквозь смысл слов. Локридж попробовал заглянуть в двадцать первое столетие и не обнаружил в нем триумфа науки; он увидел людей, собравшихся на высоких холмах и призывающих нового Творца или возрожденного древнего Бога. Или Богиню?