— Ты? Действительно ты? Уверен? Ты уверен,

что нас не перехватили, не одурачили?

— Черт тебя возьми, отключи энергию! Все отключи!

— Я отключил, вернее, попытался. Ничего не произошло!

— Заткнись, черт тебя побери. — Голос Носатого сорвался на визг. В это же самое время боль ц моих кистях, лодыжках и груди поднялась до крещендо, огненные оркестры резали меня на части; и вдруг раздался гром, небо треснуло и упало, окатив меня заостренными кусочками, которые задымились и исчезли, а я лежал на спине, привязанный ремнями, и смотрел на прямоугольную бестеневую операционную лампу в маленькой комнате с зелеными стенами; человек, которого звал Носатый, нагнулся надо мной.

— Ну, черт меня побери, — сказал он. — И после этого он все еще жив!

Какой-то человек с седыми волосами в белом халате и человек с перхотью в пыльной спецодежде подошли и посмотрели на меня. Наконец кто-то отстегнул ремни и снял что-то с моей головы, Я сел, чувствуя головокружение, и мне протянули чашку с чем-то, что имело ужасный вкус, но, видимо, должно было помочь. Действительно, головокружение прошло, оставив мне в подарок тошноту, привкус во рту, тупую головную боль и боль в лодыжках, которая совсем не была тупой. Седой человек, которого звали, как я вспомнил (так вспоминают о давно забытых вещах), доктор Иридани, смазал каким-то бальзамом кровоточащие ранки. Остальные были заняты тем, что смотрели на показания приборов на большом, занимающем почти всю стену табло и тихо переговаривались.

— Где Сенатор? — спросил я. Мои мысли двигались медленно, как грузные животные по глубокой грязи.

Носатый оторвался от работы и нахмурился.

— Он шутит, — сказал человек с перхотью. Его звали Ленвелл Трейт, он был ассистентом.

Носатый — Ван Ваук — посмотрел на меня без каких-либо видимых эмоций.

— Видите ли, Барделл, — сказал он. — Яне знаю, какого рода идеи у вас возникли, но забудьте их. Мы располагаем юридически оформленным соглашением, подписанным при свидетелях. Вы пошли на это с открытыми глазами, вы получите все, что вам положено, но ни пенни больше, и это окончательно.

— Барделл — актер, — сказал я. Мой голос показался мне слабым и старым.

— Ты опустившийся бездельник, которого мы вытащили из канавы и дали возможность заработать, — прорычал Ван Ваук. — А сейчас ты воображаешь, что можешь получить больше. Но это пройдет. Твое здоровье не пострадало, поэтому не скулить.

— Не смейтесь надо мной, Док, — сказал я, беря его на пушку. — А как отключение энергии? Как насчет уровня Эта?

Это заставило их замолкнуть на пару секунд.

— Где ты нахватался этих терминов? — спросил Круглолицый.

— Маленькая ящерица рассказала мне, — сказал я и неожиданно почувствовал себя слишком усталым, чтобы беспокоить себя играми. — Забудьте об этом; я просто пошутил. Нет ли у вас чего-нибудь выпить под рукой?

Трейт вышел и через минуту вернулся с бутылкой виски. Я отглотнул из горлышка пару унций, и все происходящее показалось более сносным.

— Что-то здесь говорилось о плате? — сказал я.

— Сотня долларов — огрызнулся Носатый. — Не

так уж плохо для пьяницы за час или два работы.

— У меня ощущение, что это было дольше, — сказал я. — Никакого вреда? А? А как насчет амнезии?

— Ну… — сказал лениво Трейт, — тебе лучше знать, Барделл.

— Выкиньте его отсюда, — сказал Ван Ваук. — меня тошнит от его вида. Вот. — Он полез в карман, достал бумажник, извлек пачку купюр и кинул мне.

Я пересчитал бумажки.

— Сотня, верно, — сказал я. — Но насчет амнезии — это была прямая подача. Я немного смущен, джентльмены. Вас, ребята, я помню… — Я огляделся, запоминая всех. — Но я почему-то не помню нашей сделки…

— Выкиньте его! — завопил Ван Ваук.

— Я ухожу, — сказал я Трейту.

Он вывел меня в коридор.

— Между нами, мальчиками, — сказал я, — что здесь случилось?

— Ничего, дружище. Маленький научный эксперимент, вот и все.

— Тогда как получилось, что я ничего о нем не помню? Черт, я даже не знаю, где живу. Как называется этот город?

— Чикаго, дружище. И ты нигде не живешь. Но теперь можешь снять номер.

Двойные двери открылись на цементные ступеньки. Лужайки и деревья выглядели очень старыми и знакомыми даже в темноте.

— Летнее убежище Сенатора, — сказал я. — Только без прожекторов.

— Не стоит верить этим политикам, — сказал Трейт. — Послушай моего совета и не пытайся вымогать больше, Барделл. Ты получил свою сотню, даже если твои шарики и смешались немного, но, черт возьми, они не были в отличной форме и до того, как ты пришел сюда. И я был бы поосторожнее с этим мускателем без фабричного клейма, дружище.

— «Ластрион Конкорд», — сказал я. — Дисс. Мисс Реджис. Ничего этого не было, а?

— У тебя было что-то вроде ночного кошмара. Ты чуть не взорвал все электронные лампы в старом любимчике Франкенштейна. Иди заправься, выспись и будешь как новенький.

Мы сошли со ступеней, и он подтолкнул меня в сторону ворот.

Зима выдалась холодной. Я направился к порту, надеясь начать кутеж пораньше. По цене 1.79 за бутылку, имея сотню долларов, можно было просто упиться мускателем. Я попытался вычислить, сколько мне причитается выпивки, дошел до 15 галлонов и случайно увидел свое отражение в витрине.

По крайней мере, я догадался, кто это. Но узнал себя с трудом. Мои глаза уставились на меня из темного стекла, как парочка заключенных, проводящих жизнь в одиночках. Мое лицо выглядело больным, изношенным, изборожденным морщинами. Седая щетина была четверть дюйма, голова покрыта седыми нечесаными лохмами. Мое адамово яблоко ходило ходуном, когда я сглатывал. Я высунул язык, он тоже выглядел неважно.

— Ты в плохой форме, старина, — сказал я незнакомцу в витрине. — Наверное, пятнадцать галлонов выпивки — не то, что тебе необходимо сейчас.

Я стоял, глядя на свое отражение, и ждал', когда внутренний голос запищит и напомнит, как согревает сердце выпивка, как замечательно она проскальзывает по языку и добирается до желудка, прожигая путь вниз, успокаивает боль в костях и делает гибкими суставы, приносит уют и легкость мыслям.

Но он не напомнил. А если и напомнил, то я не услышал его. Я чувствовал, как бьется сердце глухими больными ударами, работая чересчур напряженно только для того, чтобы я мог продолжать идти. Я слушал хрипы в легких, ощущал толчки, когда колени шатались из стороны в сторону, подобно струнам контрабаса, болезненную истощенность ослабших мышц.

— Что случилось со мной? — спросил я старика в витрине. Он не ответил, лишь облизнул губы серым языком.

— Ты выглядишь таким же испуганным, каким чувствую себя я, папаша, — сказал я. — Между прочим, как тебя зовут?

— Носатый называл тебя Барделл.

— Да, Барделл. Я… был актером. — Я попробовал примерить эту мысль на себя. Она подходила, как бывший в употреблении гроб.

— Они вытащили меня из канавы, — сказал я. — Эти мальчики в белых халатах, Ван Ваук и другие. Им нужна была морская свинка. Я записался добровольцем.

— Так заявили они. А до этого — что?

— Я что-то не могу вспомнить. Должно быть из-за мускателя. Он испортил твои мозги. Мои мозги. Наши мозги.

— Итак, что мы намерены делать со всем этим?

Я подумал о выпивке и почувствовал приступ тошноты.

— Никакой выпивки, — сказал я. — Окончательно — никакой выпивки. Возможно, нужно посетить доктора. Но не такого, как Иридани. Возможно, улучшить питание. Больше спать. Когда последний раз ты спал в постели, старина?

Этого я тоже не мог вспомнить. Теперь я был послушным и испуганным. Незнание, кто ты и откуда, вызывает чувство глубокого одиночества. Я оглядел улицу. Если я когда-нибудь и видел ее до этого, то не мог вспомнить когда. Но я знал, что в порт нужно идти этой дорогой, а к кварталу, где на домах висели таблички «Сдаются комнаты — на день, на неделю, на год» — другой.