- Господин Максимилиан плакал? - Вдруг почему-то встревожился доктор.

- Да, плакал. Он чувствовал, что я в него входил! И мне совершенно непонятно почему слуги не сделали всё тщательно!!! - Практически прорычал Мирон закончив одеваться и сделав несколько шагов в сторону кровати.

- Господин, - доктор даже дрогнул от ощущения исходящей от него гневной Ауры, - вполне вероятно, что господин Максимилиан начинает приходить в себя.

- Если это так, - мужчина покачал головой, - я не хотел бы становится болезненной причиной его пробуждения, и уж тем более быть болезненным воспоминанием того, как он приходил в себя и ощущал меня внутри. Мой супруг не должен помнить боль, ясно?

- Господин, если ваш супруг приходит в себя, что было бы просто потрясающей новостью, то я могу уверить вас - он не будет помнить всё что с ним происходило в момент сна.

- Надеюсь, что так оно и есть. - Достаточно сурово проговорил Мирон, после чего присел на край кровати и крайне осторожно откинул с моего лба прядь волос. - Если он будет помнить ту боль что я ему принес, я упраздню твою должность.

- Я вас понял господин.

- Обследуй его, не мог он просто так заплакать из-за боли. - Я почувствовал, как продавился матрас, после чего на мои губы легли его, горячие и уверенные. - Не желаю доставлять ему боль, хватит и его поганой семьи.

После этого он покинул покои, что стали нашими. Не побоюсь этого слова - наши. Я более не вернулся в ту коморку, где очнулся, войдя в это тело. Теперь я спал на одной кровати с Мироном. Слуг прибавилось, и доктор постоянно был при мне, вечно кружил и обследовал. И я постепенно начинал овладевать своим телом. Иногда мог заставить подрагивать веко, иногда чуть сильнее делал вдох.

Согласно моему состоянию, все чем "я" являюсь, довольно сильно́ для оболочки и пока нет в теле достаточно хорошего канала, дабы принять меня целиком, власти над ним у меня не будет. А частями я права не имею, так как это не позволит мне выполнить условие. И именно поэтому приходится покорно ждать, когда переход будет свершен полностью, дабы я смогло овладеть им полностью и просто встать с кровати.

Дальнейшие мои деньки были однообразными - пробуждение сознания, мытье, кормление, массажи, обследования, кормление, массажи, переодевание, кормление, опять массажи и возвращение супруга, его монолог со мной и спать. На утро все тоже самое, отличается только в виде пищи, содержании разговора и все больше и больше смелости у муженька - он начинает прижимать меня к себе все чаще, крепче и на всю ночь, гладит лицо, слегка целует.

Не так давно я стал замечать, что нахождение его рядом способствует налаживанию каналов куда как быстрее, чем в его отсутствие. Как только это стало очевидным, я начинаю непосильную работу, трудоемкую и очень аккуратную - всю ночь леплю каналы, усиливаю пропускную способность и начинаю понимать, что кончики пальцев чувствуют шелк простыней! И не только! Я могу чуть сдвигать пальцы, слегка, совсем чуточку. Но это уже победа, а значит вскоре я стану либо ходячим-зрячим, либо условие выплывет.

Супруг каждый вечер исповедуется передо мной. У него много идей, много планов. Его тревожит политическая картина в мире, небольшие волнения на севере и как ни странно, а самым большим по баллам тревоги является затишье в моем родовом гнезде. Если мое семейство не ведет сейчас никакой войны или банальной потасовки, то это очень и очень опасно. Вообще, согласно словам супруга, моя семейка очень и очень воинственная, склочная и страдают от них все. Собраться скопом и побить - не вариант. Мой папашка сделал самый шикарный ход конем, а именно - поженил большинство своих чад с чадами соседей, чем быстро разбил весь костяк возможного сбора "всем скопом". Вот и не могут его усмирить: вроде как родич шалит.

Дни летят, я лежу. Жду. Тело начинает слушаться, я оттаиваю, потихонечку. Душевные беседы-монологи супруга приобретают все более тревожный окрас. Семейка моя, не найдя никакого другого занятия, вдруг устремилась в сторону моего нового дома. Все чаще и чаще звучат вопросы, когда же долгожданные внуки будут. Я вместе с супругом полностью согласен - маразм заразен. Тело, что не способно самостоятельно до туалета добраться и ложку ко рту поднести, определенно не переживет беременность. Но…да, маразм заразен.

Еще несколько дней и вот он решающий вечер. Мирон заходит какой-то потерянный. Садится напротив ложе в свое любимое кресло и долго смотрит на меня. Я лежу и ощущаю, как ему тяжело, о чем-то заняты все его мысли. Хочу утешить, я ж не чурбан какой. Все понимаю - есть дни хорошие и не очень. Обид на него у меня лично нет. Да, сделал больно, но такова судьба этого тела. Это его путь. А я здесь временный гость. Когда будет выполнено условие, я новь полечу вперед, буду выполнять свою работу и исправлять чьи-то ошибки, оберегать кого-то или жить за кого-то.

- Муж мой, - тихо заговорил Мирон, а я превратился в слух, отбрасывая свои мысли, - жаль, что мы так и не познакомились. Скорее всего, когда ты проснешься, то станешь полноправным правителем. И, возможно, меня не будет рядом.

Он замолчал, а я замер. Что-то произошло. Серьезное. Настолько, что он, прикрыв глаза, откинувшись на спинку кресла, несколько минут просто сидел молча и думая о своем.

- Жалею только о том, что ты меня не узнаешь и не родишь моего ребенка. А все остальное - я принял это с радостью. Это моя жизнь…прости, но я не пошел на поводу требований зачать тебе малыша, пока ты в таком состоянии. Я не захотел рисковать тобой и сегодня была объявлена война. Они готовы, а мы не очень. Мы никогда не будем готовы к войне - слишком маленькое княжество, небольшое население и бедные земли. У твоей семьи все более радужное.

Он открыл глаза, аккуратно встал и подошел, присел на край кровати. Осмотрел мое безмятежного выражения лицо, потянулся рукой, провел пальцем по губам.

- Как же я хочу услышать твой голос, почувствовать вкус твоих поцелуев. - Он наклонился и его губы прижались к моим, а голос прошептал, - как же хочу услышать твои стоны наслаждения, слова, теплые и громкие. Очнись, прошу тебя.

Здесь у меня всю сущность тисками сдавило, свернуло. Хотелось заорать, подорваться с места, обнять его, заставить эту боль в глазах пройти. Я не вижу условие, не вижу память тела, но так хочется его порадовать и снять часть груза. Но…ни на миллиметр, даже ранее движимые пальцы и те одеревенели, словно это явный запрет. Словно все далее разворачивающееся идет по сценарию приведшему к данному месту предыдущими событиями и менять ничего нельзя.

Несколько дней Мирон приходил, рассказывал что-то из прошлого своего, из ежедневных обязанностей, но к теме войны не возвращался. Я же понимал его очень хорошо. По тому, как он ворочается по ночам и не может уснуть, по его болезненному взгляду, по отчаянию что он не способен предотвратить происходящее, могу сказать одно - дела плохи.

Сегодня Мирон пришел днем. На нем были доспехи. Решимость на лице. Он пришел, осмотрел меня и подойдя ласково поцеловал.

- Прощай мой любимый, когда ты проснешься, увы меня уже не будет. Но, - он нежно улыбнулся, - мои верные люди позаботятся о тебе. Уже все устроено. Мы задержим их на границе малого хребта и когда они прорвутся, вас уже здесь не будет. Вы уйдете далеко в горы, в святилище, куда им хода нет. В том месте излечиваются все болезни, и ты откроешь там свои прекрасные глаза, начнешь свою жизнь. Найдешь себе достойного супруга, сильного и способного защитить, присоединишь мои земли к его и защитишь мой народ. Прощай мой любимый спящий супруг.

Он отошел, церемониально поклонился и вышел быстро из покоев надев на голову шлем. Признаю…я плакал. Он мне понравился. Эти беседы, словно с душой моей говорил…я плакал навзрыд, кляня одеревеневшее тело. Я был готов сорваться с места наплевав на поток условия.

Дабы успокоиться, мне потребовалось трое суток. За это время супруг уже прибыл на границу в расположение оборонительных войск. Скажете, что он отчаялся раньше времени? А вы бы не отчаялись, зная, что на вас идет армия в двадцать тысяч человек, при том, что на вашей стороне всего две? И эта армия не глупые пехота со щитами, а матерые волкодавы, что спокойно по горам ходят и не падают, строй держат. Он ушел на смерть, дабы закрыть пути для вторжения, дабы все успели уйти. Из всех областей его родного дома. И поднять белый флаг не получится, так как мое семейство не признает сдачу в плен. Они идут подраться!