На восток от города текла в степь асфальтированная магистраль. Широкая и прямая, обсаженная молодыми березками, она была похожа на спокойную, задумчивую реку. Ночью прошел дождь, асфальт зеркально блестел и струился в лучах только что взошедшего солнца.

Сходство дороги с рекой усиливалось тем, что в ранний этот час встречного движения по шоссе не было, а наш грузовик шел совсем бесшумно, словно плыл по воде.

Час назад на привокзальной площади грузовик был «атакован» шумным отрядом студентов. Узнав, что студенты едут на уборку в один из колхозов нашего района, я попросил захватить и меня. И хотя ребята сидели в кузове тесно, как семечки в шляпке подсолнуха, все же нашлось местечко и для меня.

Пока машина шла по городским улицам, в ней стоял сплошной гомон. Но когда открылась умытая дождем, полная солнца и утренней свежести степь, все притихли. Долго молча смотрели на поля поспевающей пшеницы, на новые шиферные и тесовые крыши нечастых совхозных и колхозных поселков, на бетонные башни элеваторов и зерносушилок. Смотрели по-разному. Одни с задором — «Есть тут где развернуться, показать свою молодую силу!» На удивленных лицах других читалось: «Ой-е-е! Вот это полюшки-поля, как же их сумели вспахать, засеять, сколько же надо машин и людей, чтобы убрать весь этот хлеб?» Третьи заметно приуныли, улыбались натянуто: «Попали в переплет, придется, наверно, потрудней, чем на вступительных экзаменах»… Студенты были первокурсниками, ехали на уборку сразу после зачисления в институт.

Впрочем, недолго пришлось так мчаться. Вскоре грузовик свернул с асфальта на грунтовую дорогу. Здесь надо было держать руль в руках крепко, успеть вывернуть его вовремя: после ночного дождя грязь на дороге разлилась болотом, грузовик то и дело заносило, швыряло из одной колеи в другую. К тому же местность пошла холмистая, и дорога то круто лезла вверх, то стремительно неслась под гору.

В низинах среди непролазных зарослей тальника и смородины текли неторопливые речки. А косогоры становились круче, чаще попадались перелески. Березы растут не густо, не теснят друг друга, между ними полно света и воздуха. Каждое деревцо живет вольно, не тянется жадно вверх, не спешит затенить соседа. Но и не отделяется, не стоит наособицу. А все вместе, ладные, как на подбор, стройные и крепенькие, стоят эти березки, касаясь одна другой зелеными ветками, словно взявшись за руки. Трава под ними невысокая, нет совсем дурменя, зато много цветов. С весны до осени сменяют друг друга нежные подснежники, жаркие огоньки, пунцовые марьины коренья, лесная мальва и степной иван-чай.

Студентам не довелось спокойно полюбоваться этими праздничными березовыми перелесками. Дождь промочил здесь землю сильнее, и машина то и дело застревала в грязи. Ребята, правда, не унывали, выскакивали из кузова прямо в жидкое месиво, выталкивали грузовик.

Подшучивали над шофером:

— Не гордись, брат, не все ты нас везешь. И мы тебя — тоже!

Под одной березой, склонившейся над самой дорогой, засели основательно.

Гибкие ветви скользнули по стеклу кабины, прошумели по железному ее верху, с разлету хлестнули пригнувшихся парней и девчат. Всем показалось — грузовик проскочил очередную дорожную ловушку. И все обманулись: резко дернувшись, машина откатилась назад. Береза опять хлестнула ветками по спинам. Парни заохали, девчата завизжали… Новый рывок вперед, скрежет передачи, бросок назад… Шофер пытался «раскачать» машину, вырваться из ямы. Но единственным результатом отчаянных попыток было только то, что по-настоящему раскачалась береза. Ветки ее так усердно и больно хлестали студентов, что те, наконец, не выдержали, взмолились:

— Стой! Терпенья нет выносить такую порку!..

Шофер и сам понял: никакая «раскачка» уже не могла помочь — грузовик осел в грунт по самый дифер. Попытки ребят вытолкнуть машину на собственных плечах тоже оказались тщетными. Взялись за лопаты. Но в жидкой грязи торчали крепкие корни березы, задевали за дифер, и не так-то просто было их перерубить под машиной. Рубили и топором и лопатами, «вывешивали», как это называется у шоферов, то одну, то другую ось домкратом, подкладывали под скаты сушняк. Возились долго, перемазались в грязи, как черти. Наконец девчатам надоело без толку топтаться вокруг грузовика, и они отправились вперед пешком, на прощанье объявив парням с веселым намеком:

— Соскучитесь — догоните!

Осталась на месте лишь девушка, что сидела в кабине. Она безучастно смотрела, как суетились шофер и студенты. Но и у нее не хватило терпения. Приоткрыв дверцу, она поставила на крыло ногу в коричневой туфельке. Хотела, наверное, сойти на землю, но не решилась: очень уж грязно, не видать сухого местечка. Сказала со вздохом:

— Когда же поедем?

Собственно, она ни к кому не обращалась и не думала никого обидеть. Она произнесла это в задумчивости, как бы про себя. Но простой и наивный ее вопрос ошеломил ребят. И без того они старались, как могли, а тут какая-то чистюлька, которая отправилась на работу в колхоз в туфельках и всю дорогу не вылазила из кабины, боясь замарать ножки, поторапливала их! Поэтому все сразу ополчились против нее.

— Не терпится? Бери тогда лопату, орудуй — может, скорее тронемся!

— Не хочешь? Тогда, пожалуйста, на своих двоих… Тут уж недалеко…

— На шпилечках долетишь, как на крыльях…

Только один, высокий, богатырского сложения студент, которого звали Тихоном, не язвил, не насмешничал, но смотрел он так угрюмо, что от молчаливого его взгляда девушка поежилась. Хотя, оказалось, смотрел он не на нее.

Из перелеска вышла к машине женщина с большим мешком на спине. Точнее сказать, даже не с мешком, а с громадным кулем, один конец которого возвышался над головой, а другой едва не волочился по земле. Куль был набит под самую завязку, но, видать, чем-то не очень плотным и нетяжелым: женщина несла его без особого усилия.

— Степанова вроде машина?.. А-а, и наш Тиша тут! — сказала женщина вкрадчиво-ласковым голосом. — Значит, припожаловал домой…

Но ласковое это «наш Тиша» сделало парня еще угрюмее. Он резко оборвал женщину:

— Заткнись!

— Да ты что, Тиша? — зачастила женщина, натяну-то улыбаясь. — Я ж не в обиду. Это хорошо, что домой, вижу ведь — вместе со студентами нам на подмогу…

— Вы и без подмоги ловко орудуете. Вон какой куль наторкала!

— Уж не зависть ли одолевает? — ехидно спросила женщина. Черные ее глаза, еще мгновение назад масленые, вдруг сделались сухими, колючими. — Так хмеля в осинниках хватит не на такой один куль. Захочешь — побыстрей моего наберешь. При таком-то росте любое дерево можно с земли ободрать.

Это была уже явная издевка. Парень побагровел, шагнул к женщине, взялся одной рукой за край мешка.

— Вот что. Если тебе не молчится, так убирайся-ка ты, Арина батьковна, подобру-поздорову! — парень легонько подтолкнул женщину вместе с мешком. Но то ли не рассчитал своей силы, то ли женщина нарочно это разыграла, только получилось так, что она повалилась на крыло кабины, ухватилась за ногу студентки. Та поддержала ее, сказала возмущенно:

— Безобразие! Разве можно так толкать человека? Да еще мужчине женщину!

— О-о, милочка, разве этот хам различает — женщина ты или мужик! — плаксиво запричитала пострадавшая. — Он сызмала привык безвинных забижать. Отца родного из дому выгонял, а тут…

— Полное безобразие! — еще более гневно произнесла девушка, глянув на парня уничтожающе. От недавней робости перед ним не осталось и следа.

А богатырь-студент заметно опешил, виновато потупился. Но не извинился, а, помолчав, сказал женщине упрямо: