Ланя в ответ на шуточки лишь краснела, а Шура бойко тараторила:

— Ищи, ищи! Только мы сами проверим, подходящие ли найдутся.

И все-таки не чувствовала Ланя не только любви к своему делу, а и особой увлеченности. Но не было бы счастья, да несчастье помогло.

В группе телят у Лани было несколько слабеньких, которые содержались в отдельной загородке. Девушка кормила их особо, и телочки постепенно набирали силу. Но одна из этих телочек была больная и настолько исхудала, что остались буквально кожа да кости, она слегла и не поднималась. Шура сказала, что при соревновании телку эту в расчет принимать не надо. Однако Ланя не захотела получать скидку. Она решила телку во что бы то ни стало выходить. Готовила сенной навар, бегала в сепараторное отделение, выпрашивала там обрат, приносила из дому, от своей коровы, цельное молоко, заводила пойло-болтушку и поила свою подопечную почти насильно. Отбирала для нее буквально по травинке самый лучший клевер да викоовсяную смесь. И телка начала оживать. Особенно запомнилось Лане, как Мышка встала на ноги. В ту ночь, уже под утро, девушке приснился тревожный сон. Будто пришла она в телятник, а Мышка, еще вчера встречавшая ее веселым мычанием, неподвижно лежит в углу на соломе. Передние ноги у нее странно, как палки, вытянуты вперед, и голова лежит между ног. Глаза жутко поблескивают, точно ледяшки.

Ланя проснулась в страхе. Обнаружив, что находится дома и рядом сладко спят сестренки, а в окошко заглядывает большущая, во всю раму, луна, девушка поняла: весь этот ужас ей померещился. Только почему? Не стряслось ли в телятнике на самом деле чего худого?

Соскочить бы, побежать на ферму, узнать, что там происходит. Но сон был настолько отчетливым, а страх так велик, что у девушки не хватило мужества сделать это. Целую вечность, казалось, лежала она, как на угольях. Зато, едва вспыхнула под потолком не выключенная с вечера лампочка (начала работать электростанция — значит, уже пять часов!), Ланю будто вихрем сорвало с постели. Она мигом оделась и сломя голову побежала в телятник.

Мышка была жива! И не просто жива, а выглядела ничуть не хуже, чем вчера. Издали она заслышала шаги Лани, замычала призывно. А когда Ланя перелезла к ней в загородку, вдруг начала подниматься. Девушка подхватила телку, помогла ей. Мышка стояла на своих четырех! Она даже пошла к кормушке и не упала!..

— Милая ты моя скотинка. А я-то страху натерпелась! — возбужденно воскликнула Ланя. — Уж теперь-то мы оживем. Оживем!

Весь день Ланя чувствовала душевный подъем. И вечером, закончив работу, впервые отправилась домой без груза усталости на плечах. Бежала притопывая, чуть не приплясывая на ходу — точь-в-точь как Шурка.

Дома ждала тоже приятная новость. Только Ланя переступила порог, как услышала требовательный голос Доры:

— Снимай пимы, не топчи, не следи зря по избе!

— Кому ты говоришь? — спросила Ланя, оглядываясь по сторонам. Ей показалось, что сестренка наставляет кого-то из своих школьных подружек, пришедших в гости.

— Известно кому, тебе.

— Мне?

— Ну да, разувайся у порога. А то я мыла, мыла, а ты пойдешь в пимах…

— А верно… — лишь тут заметила Ланя, что половицы влажно блестят. — Кто тебя надоумил вымыть?

— Сама надоумилась.

— И корову мы с Доркой на речку сгоняли, и сена ей бросили, — вмешалась Дашутка.

Ланя поставила пимы в угол под лавку, босиком подошла к сестренкам, обняла их обеих вместе.

— Помощницы вы мои! Так бы всегда…

— А мы всегда будем!

Не очень-то поверила Ланя этому обещанию: пока дело кажется игрой, станут стараться, а надоест — бросят. Но Дора с Дашуткой день ото дня хозяйничали все прилежнее. У Лани поубавилось хлопот, стало больше свободного времени. Главное же — общие обязанности по дому помогли сближению сестер.

Но несчастье, говорят, приходит без зова. Придя однажды на ферму, она не услышала мычания Мышки, которым та всегда встречала ее последние дни. Девушка кинулась в загородку — телка лежала в углу, неловко закинув голову на спину.

— Мышечка, что с тобой?

Телка была жива. Это Ланя видела по тому, как тяжело вздымался и опускался неестественно вздутый живот.

— Объелась, что ли, дурочка? Вставай, живо!

Ланя попыталась согнать телку с места. Она знала:

если животное объелось, началось вздутие, то нельзя ему лежать, и надо его поднять и гонять, гонять беспощадно.

Мышка не поднималась, не обращала внимания на окрики.

— И подхлестнуть нечем!.. — Девушка пошарила глазами, нашла обрывок веревки, которым завязывались ворота в загонку, хлестнула телку раз, другой. Та даже не дернулась. Ланя, не отдавая отчета, что делает, схватила телку за шею, потянула, попыталась поднять. Не подняла. А когда отпустила — голова Мышки упала на пол. Лишь теперь сообразив, что ничем помочь не в состоянии, Ланя кинулась к ветеринару. Пока бегала, телка сдохла.

Это было чудовищно несправедливо. Так болела, столько причинила хлопот, а когда поправилась — ни с того ни с сего сдохла. Нелепица какая-то!

Ланя не видела, как телку выволокли из телятника, как ветеринар, доискиваясь до причины гибели, вскрывал ее. Она забыла, что надо кормить телят, совсем обеспамятела и стояла в загонке, навалившись на жерди, почти повиснув на них. Опять, как на проклятую, обрушилось горе. А еще радовалась, что все шло хорошо, вот загадала на счастье, — выздоровеет ли Мышка, — и выздоровела. А стоило только порадоваться — и опять… Страшно так жить, когда вслед за каждой маленькой радостью валится на тебя несчастье!

— Пищевое отравление! — раздалось рядом с Ланей сердитое восклицание. — Чем ты ее кормила? Отвечай!

Ланя очнулась: перед ней стоял бригадир. Лицо его было искажено гневом.

— Мышку чем кормила?.. — испугалась Ланя.

— Разве сдохла еще какая телка? Этого не хватало!

— А разве Мышка отравилась?

— Ветеринар обнаружил отравление. Чем кормила, спрашиваю?

— Ну чем… Так же, как и всегда… Сеном, силосом… Тыквы давала…

Когда Мышка начала выздоравливать, Ланя, чтобы ускорить это выздоровление, стала приносить из дому морковь, свеклу и другие корнеплоды, которых на ферме не было. А последние дни подкармливала тыквой.

— Тыквой?! — заорал бригадир, будто только и ждал такого «разоблачительного» признания. — Из дому таскала? Вот и приволокла отравленную!

— Кто ж ее отравит? — вовсе перепугалась Ланя.

— Кто, кто? Откуда мне знать! Может, яду никто не подсыпал, но загнила она, бактерии размножились — вот и отравление. Каждый станет из дому всякую дрянь таскать — все стадо погубить можно!

— Я же не нарочно… Я как лучше хотела… И тыква вроде ничуть не гнилая была…

— Не нарочно! Всякий разгильдяй не нарочно дело губит!

Долго бы еще, наверное, строжился бригадир, да пришел зоотехник, положил ему руку на плечо:

— Нельзя потише?

Бригадир метнул на зоотехника свирепый взгляд. Казалось, и на него набросится с руганью. Однако сказал тихо и горько:

— Пойми — жалко же до чертиков.

— А Лане, думаешь, не жалко? Сам видел, как старалась…

— Старалась, да… — Бригадир, несомненно, хотел добавить, что перестаралась, но сдержался. — Эх, что теперь говорить! — воскликнул он горестно. Нахлобучил на глаза шапку и вышел из телятника.

— Что верно, то верно, никакие слова телку не воскресят, — вслед бригадиру, но уже явно для Лани сказал зоотехник. — Впредь только надо осторожнее быть, чтобы не повторилась такая история. Впрочем, об этом еще поговорим. — И зоотехник, наказав девушке повнимательнее наблюдать за другими телятами, а в случае чего — немедля звать его, тоже ушел.

Ланя принялась за работу. Но что ни делала, никак не могла отогнать мысль: беда всегда подстерегает ее. И со все возрастающим беспокойством, почти со страхом, смотрела теперь на телят. Отойдет какой-нибудь бычок от кормушки — ей уже чудится: заболел, не будет больше ни есть, ни пить, пока не подохнет. А глянет на другого — мерещится того страшнее: объелся уже, раздулся, как пузырь. И девушка в тревоге начинала гонять «пузыря», который просто поел немного больше обычного. Прикладывала ладонь к морде, к холодному «зеркальцу» того бычка, который, казалось, температурит.