Или не расстраивать мать, не огорчать Ланю, не дергать зря себя, не позориться понапрасну перед односельчанами, а пойти без всяких-яких в медицинский?.. Тоже стыдно. Как на него будут смотреть профессор, преподаватели? Вот, скажут, размазня. Стоит ли на такого силы и средства тратить!.. Ох, черт, дернуло же за язык! Разболтал то, о чем следовало помалкивать. Трепло!

Нет, не мог не рассказать… Не по душе быть врачом…

Одолеваемый этими противоречивыми мыслями, Максим бесцельно брел по улице. И оттого, что мимо по асфальту неслись нарядные разноцветные «Волги», «Москвичи» и «Победы», что по тротуару без конца шли, то и дело обгоняя его, по-городскому торопливые люди, у него от непривычки стало вовсе смутно на душе. Он свернул в сквер и, найдя укромное местечко, сел на скамейку, стал и так и этак обдумывать положение. Но сколько ни думал, принять бесповоротное решение не смог. Пошел на телеграф, послал матери телеграмму: «Институт приняли»…

Приняли — это сущая правда. А поступит ли, и в какой, в медицинский или сельскохозяйственный, — дело другое. Прояснится, когда он зайдет к профессору в конце августа.

Пока что в Дымелку Максим решил не ехать. Все дни томительного ожидания он провел у дяди в Новосибирске. И явился снова к ректору медицинского.

— Что же надумал? — спросил профессор не без любопытства.

— Решил от медицинского отказаться.

— В сельскохозяйственный пойдешь?

— Если примут нынче.

— А если нет?

— Буду поступать на будущее лето, — твердо ответил Максим.

Директор взял телефонную трубку.

— Сельскохозяйственный? Андрей Иванович? Вот передо мной стоит тот товарищ, о котором я вам говорил… Да, да, уже с производственным стажем — моторист колхозной электростанции. Круглый отличник. Мы его приняли, а он отказался. Решил бесповоротно — только к вам! Даже в том случае, если вы его в этом году не примете… Не только решительность похвальна. Любовь к избранному делу все соблазны одолела — вот что главное. Стоит, стоит взять паренька! По-моему, будет добрый инженер-механик… Конечно, я сужу как врач, с точки зрения психологической…

Закончив телефонный разговор, профессор положил Максиму руку на плечо.

— Матери передавай душевный привет. И желательно, чтобы не сваливал всю вину на меня. Знаю, Зина с умом, поймет, но все-таки давнему другу обиду простить труднее, чем юному сыну.

И вот Максим в другом институте. На уборку урожая первокурсников послали в родной колхоз, в Дымелку.

Это не было случайностью. Максима встретила в городе Александра Павловна, приехавшая на сессию крайисполкома. Она добилась, чтобы группу студентов, в том числе непременно и дымельских ребят, направили к ней в колхоз.

Так Максим с Тихоном очутились опять дома. Отношения между ними по-прежнему сохранялись натянутыми.

В армии Тихон пробыл мало. После гриппа у него получилось осложнение на уши. Его демобилизовали. Вернувшись в Дымелку, парень не приставал больше к Лане.

После армии Тихон весну работал в колхозе на тракторе. Потом взял расчет и как в воду канул. Были слухи, что он уехал в город, а в какой — неизвестно. Максим и Ланя не интересовались этим.

Судьба, однако, снова свела их на одной дорожке. И хотя Ланя сделала ясный выбор и уже не стояла между ними, взаимная неприязнь от этого не уменьшилась.

Только не со стороны Тихона угрожала теперь Максиму главная опасность. Явилась она в образе красавицы Аллочки. Той самой, которая училась в школе вместе с Максимом и Ланей и на которую заглядывались все юноши. Опасность эта обнаружила себя еще по весне.

Ночью прошел шумный и быстрый, первый за эту весну дождь. Он размыл последние островки жухлого снега, которые еще прятались в тени возле домов и заборов. И солнышко, наверное, радуясь тому, что исчезли все приметы зимы, вышло из-за туч необыкновенно сияющее.

Да и все в природе ликовало. Жаворонки звенели не только в небе, а, казалось, и на земле, на лужайках среди кустов, где сквозь мочало прошлогодней травы уже пробивалась молодая зелень. На березах выкинулись первые крохотные листочки.

Воробьи и те стали будто наряднее. Суетливо перепархивая с места на место, топорщась и подпрыгивая, они чирикали на все лады, ухитряясь порой издавать такие мелодичные звуки, каких никогда не услышишь от них в другое время года.

Все живое радовалось весне. У одного, лишь Максима Орехова было смутно на душе. Максим вышел за село, бродил по березовому колку, ничего не видя вокруг, нигде не находя себе места. И как неожиданно закрутилась эта душевная непогодь! Ведь еще ночью не было, кажется, человека счастливее его, Максима!

Перед дождем беспомощно влюбленный Максим провожал из клуба Ланю. Беспомощно, ибо надеяться на выручку со стороны в таких делах не приходится, а сам парень никак не мог собраться с духом и сказать Лане все, что таилось у него на сердце.

Обнаружилось это еще в марте. Денек стоял такой же солнечный, как сегодня. Даже более яркий, потому что кругом сверкали свежие, еще не тронутые затайкой снега. Но с крыш уже капало вовсю.

Максим решил заглянуть на досуге на ферму к Лане, пригласить ее вечером в кино. Но не суждено было этому случиться. И все из-за Алки, дочки колхозного бухгалтера Репкина.

Певунья, плясунья, хохотунья, Алка Репкина вскружила головы всем дымельским парням. И не диво было вскружить, если без Алкиного участия не обходилась ни одна постановка в клубе, ни один концерт. Она и стихи и прозу читала лучше всех, она была главной героиней всех пьес. Только Максим, в отличие от других парней, не выражал своего восхищения Алкой, не пытался завязать дружбу, наоборот, чувствовал себя с ней скованно.

Алку в душе задевало это. Но до поры до времени она тоже никак не проявляла своих чувств. До поры, потому что понадобился лишь небольшой толчок, чтобы она «завелась».

— Всех ты парней очаровала-околдовала, — подкольнула однажды Алку Аришка. — Один Максим тебе неподвластен.

Алка вспыхнула.

— Захочу, и Максима зачарую. Еще такой ли послушный будет! Уж если у матушки полы моет и супы варит, то у меня ножки станет мыть, — объявила она заносчиво.

Аришка недоверчиво усмехнулась, сказала язвительно:

— Похвальбушка ты, девка.

Тут уж Алка вовсе оскорбилась.

— А вот увидите: на поводу вам этого Максима приведу!

Эта Алкина угроза дошла до ушей Максима и Лани. По-разному восприняли они ее. Ланя будто пропустила мимо, лишь в глазах у нее появилась настороженность. Максим же почувствовал себя неловко, словно был в чем-то виноват. Он попытался откровенно поговорить с Алкой. Встретив ее у того же колхозного клуба, смущенно начал:

— Послушай, Алла, неужели верно?..

— Все верно! — призналась она, даже не выслушав, о чем пойдет речь.

— Но нельзя же…

— А почему нельзя? Надо по любимому вздыхать тайно? — играя глазами, опять перебила его Алка. — Почему нельзя прямо признаться, что девушка любит парня и все сделает, чтобы он был ее?

Максима ошарашила такая откровенность. Он даже попятился, как от удара. А Репкина, торжествующе смеясь, пошла в клуб.

После этого Орехов счел за лучшее не затевать с Алкой никаких разговоров. Он стал обходить ее стороной. И это ему удавалось вплоть до памятного мартовского дня.

Ланю незадолго перед этим перевели в доярки. Но по пути на молочную ферму Максим заглянул все же в телятник, потому что Шура продолжала работать телятницей и парень часто заставал подруг вместе.

На этот раз Максиму пришлось удивиться. Обыкновенно в телятнике у Шуры были чистота и порядок, а теперь в помещении стояла промозглая сырость, резко пахло прелой соломой. С потолка тяжело падали на спины телят крупные зеленоватые капли. Телята были мокрые, зализанные. Никогда еще не видывал Максим у Шуры такого беспорядка. Сначала это озадачило парня, а потом он сообразил, в чем дело.

Телятник был новый, но при постройке не хватило тесу на крышу, и ее осенью покрыли наспех соломой. Зимой на крышу навалило метровый слой снега. И теперь при первой же затайке сквозь солому стала сочиться зеленоватая капель.