Зинаиде Гавриловне не понравилась фамильярность Ивашкова. Кивнув из вежливости в ответ, она хотела уйти. Пасечник приметил это, сразу переменил тон.

— Ну, ну, не хмурься, Гавриловна! — сказал он уже серьезно. — У меня лекарство есть. От твоей болезни самое верное. Подойди-ка, погляди…

Откуда у пасечника могло взяться какое-нибудь противотуберкулезное средство? Разве городские врачи выписали ему что-нибудь, как бывало раньше? Но у него же была гипертония. Однако Зинаида Гавриловна подошла. Ивашков протянул ей рамку с медом, ткнул в соты коротким, будто обрубленным пальцем.

— Знаешь, что это?

— Странный вопрос! Мед, конечно, сотовый.

— Мед узрит малый ребенок. А что еще?

— Вощина, наверное…

— А еще?

— Что за экзамен? — пожала плечами Зинаида Гавриловна.

— Э-э, самого главного не увидела! Вот это зеленовато-желтое, вроде клея… Знаешь, как называется? По-научному прополис, по-народному уза. А то просто так и зовется — пчелиный клей. Пчелы его с почек всяких собирают, стенки улья и щели обклеивают.

— Спасибо за лекцию.

— «Спасибо» потом скажешь, как излечишься. А объясняю я тебе все наглядно потому, что сильнее этого самого прополиса лекарства против чахотки, извиняюсь, против туберкулеза, нет.

— Неправда!

— Правда истинная!

Пасечник рассказал, что у него сестра болела чахоткой, была уже при смерти. Но лекарка посоветовала употреблять этот самый прополис. Сестра перемешивала его со сливочным маслом, ела, когда хотела и сколько пожелается. И через две недели встала на ноги, через месяц по магазинам уже стала ходить, а через два и вовсе забыла, что болела.

Зинаида Гавриловна не верила ни в какие россказни о магической силе всяких домашних снадобий. Но ей известно было, что не только мед, а и другие продукты пчеловодства обладают целебными свойствами. Даже пчелиный яд употребляется в медицине. Почему же не мог оказаться полезным прополис? В медицинских пособиях, правда, читать ей об этом не доводилось. Но ведь и наука не все еще секреты открыла.

— И ничего больше не добавлялось? — поинтересовалась Зинаида Гавриловна. — Случается, говорят одно, а на деле оказывается другое. Такого намешают, что…

— …ноги протянешь! — досказал за нее Ивашков. — Нет, дело честное. Сестра тоже сомневалась поначалу. В клинику к профессору даже ходила за советом. Он ей сказал: если прополис не излечит, так и не погубит.

— Странно все-таки.

— Странного тут мало, а тайное что-то есть. Вот, к примеру, заберется в улей мышонок, пчелы его зажалят, обклеят этим прополисом — иссохнет он весь, а не гниет даже на жаре. Такая сила!

— Да, удивительно. Если, конечно, все правда.

— А чего мне врать — ведь не деньги с тебя брать.

— А если… — заколебалась Зинаида Гавриловна.

— Если хочешь, сегодня же такое лекарство приготовить можно.

— И честно, ничего больше не подмешаете?

— Сама, своими руками все делай, если сомневаешься. — Ивашков осмотрел ульи, наскоблил, насобирал кусок прополиса.

— Лечись, месяца на два хватит!.. Вкус противный, горчит крепко, но тут уж ничего не поделаешь.

Со смешанным чувством надежды и недоверия, смущения и решительности несла Зинаида Гавриловна домой это лекарство. Сама бы она никогда не порекомендовала лечиться вот так, полагаясь, в сущности, лишь на честное слово малознакомого человека. Но на себе проверить… Сколько медиков рисковало жизнью, проверяя новые препараты и способы лечения! Почему же ей нельзя сделать это?

Прошла неделя, другая. Это было удивительно, просто поразительно, однако это было так: Зинаида Гавриловна почувствовала, что здоровье пошло на улучшение. Минула третья неделя. Теперь уже стало несомненно: прополис обладал чудодейственными свойствами. Зинаида Гавриловна посвежела, пополнела. Кашель, который она раньше с трудом сдерживала, теперь уже не мучил ее, дыхание стало свободнее…

— Веселее жить становится? — довольно улыбнулся Ивашков, когда она зашла на пасеку поблагодарить его.

— Спасибо! Чувствую себя значительно лучше.

— Через месяц, много через два — все заживет, — горделиво объявил пасечник.

— Резвиться хочется, — пошутила Зинаида Гавриловна.

— Побаловать иной раз не грешно…

В ухмылке пасечника, в словах его Зинаиде Гавриловне почудилась какая-то двусмысленность. Она поспешила перейти на серьезный тон.

К осени Зинаида Гавриловна чувствовала себя уже совершенно здоровой. Но чувствовать — одно, а убедиться — другое. Она поехала в город, проверилась в диспансере. Диагноз был неожиданный: очаги не только зарубцевались, но и рассосались.

И опять не удержалась Зинаида Гавриловна, сразу же по приезде зашла поделиться радостью с пасечником. Жил он теперь уже не на пасеке, а в Дымелке. С первыми холодами, когда ульи ставились в омшаники и за ними уже не требовалось постоянного догляда, пасечники всегда перебирались на зиму в деревню.

— Теперь уже можно сказать без колебаний: ваш прополис спас мне жизнь, — лучась радостью, сказала Зинаида Гавриловна, едва переступив порог избы, где так же одиноко, как и на пасеке, жил Ивашков.

Он тоже, по-видимому, обрадовался доброй вести. Быстро поднялся из-за стола, за которым сидел с толстой книгой в руках. То, что он сидел с книгой, Зинаида Гавриловна увидела еще с улицы — на окнах не было занавесок. Ивашков жил, будто нарочно, подчеркнуто открыто. Не только окна ничем не занавешивал, но и дверь никогда не закрывал на крючок. Живу, мол, не таюсь, глядите, заходите в любую минуту. Но когда Зинаида Гавриловна вошла, пасечник почему-то мгновенно запрятал книгу в ящик стола, а на стол вытащил другую. Зинаиде Гавриловне показалось, что сначала в руках у него был том медицинской энциклопедии, а потом оказался однотомник Пушкина. Одно было несомненно: удовольствие он не разыгрывал.

— Ну-ну, хвались, хвались! — проговорил он с веселым рокотом в голосе, оглядывая ее с головы до ног.

— Не хвалюсь, Петр Петрович. Правда это, — стараясь держаться спокойно, но чувствуя, что все-таки не вполне владеет собой, сказала Зинаида Гавриловна. — Не знаю даже, как вас благодарить!..

— Бабочка, если мужику приглянется, отблагодарить его может запросто… А ты мне приглянулась давно.

— Перестаньте, пожалуйста!

— Вот оно как! Сама ж сказала — жизнь спас, отблагодарить не знаю как. А на Руси заведено — долг платежом красен.

Пасечник шагнул к Зинаиде Гавриловне, одновременно протянув руку к выключателю, сделанному не впростенке у стола, как бывает обычно, а на косяке двери. Свет погас. Зинаида Гавриловна шарахнулась вон. Но ее поймали крепкие руки.

— Отпустите, слышите! Я закричу…

— Кричи, ежели дура. Я ж тебя не насилую. И не на улке поймал, сама пришла.

— Говорю — отпустите!

— Отпущу — убежишь. А потолковать с тобой надо. — Руки по-прежнему жестко держали ее, но голос Ивашкова стал совсем другим. Ласково рокочущий басок говорил: — Приглянулась ты мне, Зинаидушка. Давай сойдемся… Чего молчишь? Ты вдова, я одинокий, ладно будет… Обиделась, что ли? Чего тут обижаться, черемуху всегда гнут, когда к ягоде тянутся.

— Перестаньте сейчас же! Отпустите, вам говорят!

— Ну вот заладила! Теперь, раз все сказал, могу и отпустить. Только подумай, о чем я тебе толковал. Ежели ответа не хочешь сразу дать — обожду.

Зинаида Гавриловна выбежала на улицу. Только за калиткой немного овладела собой, пошла тише. Но успокоиться не могла. Ругала себя за излишнюю доверчивость, за то, что так вот необдуманно, повинуясь первому душевному движению, пошла вечером к одинокому мужчине. Рада была, что все обошлось подобру. Решила: никогда больше нога ее не ступит за порог этого дома. Но ласковый, рокочущий басок Ивашкова почему-то все время звучал в ушах.

Неделю спустя, когда Зинаида Гавриловна снова работала в медпункте.

Ивашков пришел туда.

— Надумала, сойдемся? — спросил без всяких околичностей. — Чего ломаться-то? Ты не девка, я не парень. Характером схожи. Не уважаю баб-трещоток, надежды на них нет. А ты нешумливая, как и я. Будем жить, не выпячиваясь, зря не каркая и по-вороньи сырок не теряя.