Как, — самоограничения? Да есть ли что-нибудь «свободнее» поэзии? Кто свободнее поэта, художника?

Не надо забывать простую истину: свободен лишь тот, кто умеет ограничивать свою свободу. Стихи, поэзия — частный пример, особенно наглядный.

Поэт, действительно, свободен… в выборе. Каждый раз, для каждого данного случая (данного стихотворения) поэт сам, свободно, избирает его законы, избирает, что угодно: размер или безразмерность, выбирает звук, тон, ритм (главное — ритм); но непременно что выбирает, на чем-то одном останавливается, и уже выбранному вольно подчиняется, ибо в противном случае его создание рассыплется у него в руках, как песок.

Стихи учат дисциплине. Стихотворение может быть — когда оно свободно. Анархия, произвол — исключают самое его бытие.

Выбираемые поэтом для каждого стихотворения законы порою очень сложны. Даже внешние, сразу видимые, уходят корнями вглубь, — тем глубже, чем прекраснее стихотворение. Ведь каждое можно раскрывать до бесконечности.

Легко определить, по каким правилам стихосложения и с какими от этих правил отступлениями написано тютчевское:

Не очень трудно, пожалуй, заглянуть и дальше, уловить секрет магии некоторых строк. Но вряд ли могут быть в полноте вскрыты законы этого стихотворения и, главное, тайна их чудесного единства.

Каким было оно — не написанное! Но зачем жалеть о том, чего нет на свете; будет радоваться тому, что есть, радоваться и этому стихотворению, хотя оно зачато и рождено в первородном грехе.

Мой разговор о «писании стихов» затянулся; мне уже хочется перейти к законам прозы (и ее беззакониям). Но это совсем другая тема.

В небольшую изящную книжку Изд-ва «Христианской Молодежи» вошел ряд статей Вл. Соловьева, напечатанных в III томе полного собрания его сочинений (посмертного) под общим заглавием «Духовные основы жизни».

К Соловьеву несомненно пробуждается интерес. Давно уже стали появляться, в различных эмиграционных центрах, «сборники» Соловьева. Это, большею частью, несколько статей, выбранных по собственному вкусу и склонности, под одной обложкой изданных и снабженных отдельным предисловием: то о половой любви, то о красоте, то о чем-нибудь еще.

Само по себе переиздание книг философа, такого нужного нам сейчас, такого «современного», — прекрасное дело: в СССР книги его запрещены и частью уничтожены, здесь их почти не существует. Конечно, произвольные «сборники», по личному вкусу составленные, дают мало: весь смысл Соловьева в его цельности, и вне цельности к нему, как следует, подойти нельзя. Но, тем не менее, это разрезывание писателя в случайных отдельных изданиях — невинно. Я хочу говорить не о нем: намечается другое, более обдуманное, расчленение Соловьева, выборка не по вкусу, а по плану. Известная группировка лиц, желая в собственной своей идеологии опереться на все растущий авторитет писателя, делает соответственные выборки с соответственным предисловием.

Это уж «борьба за Соловьева». И это, по отношению к нему, уже настоящее «раздранье риз»: его «сверху тканые, цельные» ризы так разделять, не разодрав, нельзя.

Следы подобной борьбы — с Соловьевым за приобретение Соловьева — можно заметить и в сборнике Y. М. С. А., о котором говорю.

Изд-во «Христианской Молодежи», долго занимавшееся выпуском книг мирно стертого содержания с уклоном к протестантизму, в настоящее время определенно примкнуло к русской группе православных церковников и обслуживает, главным образом, ее. Эта группа и сделала попытку, при составлении сборника, представить Соловьева в виде наиболее к себе близком.

Едва уловимо, посредством двух тонких приемов, — выделения «Основ жизни» из всего Соловьева и окружением их, — православное издательство достигает уже измененного облика Соловьева, уже чуть-чуть обернутого в известную сторону. Попробуем вскрыть эти приемы.

«Духовные основы жизни» — конечно, все тот же, подлинный Соловьев. Статьи чисто религиозные: о «молитве Господней», о Церкви и государстве… Э. Л. Радлов делит литературную Деятельность Соловьева на три периода и «Основы жизни» относит к первому, «когда Соловьев естественно желал выяснить с большей отчетливостью вопросы религиозные и церковные». Но отметим и не забудем, что в том же самом, — первом, — периоде Соловьевым написан известный его труд «La Russie et l'Eglise universelle» [10], и тогда же произошел разрыв его со славянофилами, т. е., по отметке Радлова, «некоторое сближение с католичеством и отдаление от православия».

Называя вторым периодом — переход Соловьева к вопросам «мирским», к политике, — Радлов тотчас же спешит прибавить: «В сущности, здесь никакого перехода не было; это тоже служение одной идее, но в иной ее форме…»

Да, именно — «перехода не было». Даже тут не было, не говоря уже о каких-нибудь переходах, о какой-нибудь раздельности, различности идей в «Основах жизни» и в «Eglise univer-selle». Главная соловьевская идея была, для него, уже почти не «идеей»: он не только «мыслил» о всеединстве: он его носил и ощущал в самом себе.

Но составители сборника Y. М. С. А., оторвав «Основы жизни» от примыкающих к ним работ Соловьева (как бы предлагая их в виде центра всего соловьевского миросозерцания), еще делают маленькое предисловие. Оно сразу начинается рекомендацией Соловьева: «близкого по духу к тем идеям, которыми вдохновляется деятельность Христ. Союза Молодежи». На той же, единственной, страничке предисловия четырежды подчеркивается православие. Нет ничего естественнее, после этого, как взять «Основы жизни» под чисто православным углом зрения, и везде, где Соловьев говорит «Церковь» — читать: православная Церковь. Между тем всякому, знающему Соловьева, помнящему о периодах его деятельности, о разрыве со славянофилами и «Eglise universelle», — ясно, что и тут Соловьев под словом Церковь разумел Церковь вселенскую.

Однако этой легкой гримировки «еретика» под истинно-православного составителям сборника мало. Они-то знают, сколько в нем подозрительного «мирского» духа. Недаром он так любил повторять: где Дух — там свобода… Недаром (во второй период) сквозь цензуру — но ярко — писал свои статьи «О подделках», о палачестве и т. д.

И вот, в конце книги, приложено: «Содержание речи, произнесенной на высш. женск. курсах в СПБ. 13 марта 1881 г.».

Решительно никаких видимых оснований и мотивов для такого приложения — нет. «Речь» (или ее конспект) не связана с содержанием книги ни темой, ни даже временем: она возвращает нас на несколько лет назад. Как речь — не выделяется из ряда других лекций Соловьева на тех же курсах и уж, конечно, по характерности и значительности не сравнима с его знаменитой речью, произнесенной в Кредитном О-ве через 15 дней, — 28 марта того же, 1881 года. Чем объяснить неожиданное «приложение»?

Только одним: желанием «закруглить уже намеченный в предисловии национально-православный облик философа, прибавив соответствующий политический штрих. Для этого не годилась ни речь 28-го марта, ни — еще менее! какая-нибудь из блестящих религиозно-политических статей Соловьева. Пришлось поискать среди профессорских лекций, и выбор пал на этот конспект: в нем есть фразы, в которых можно усмотреть что-то вроде… осуждения «революции». И в борьбе за Соловьева, в стремлении притянуть его на свою сторону, запереть в своем лагере, составители книги не остановились даже перед тем бессвязным видом, который она получила, благодаря «приложению».

Я думаю, борьба за Соловьева только начинается. Ее тактика — непременно вот это «раздранье риз», расчлененье, разделение неделимого соловьевского «всеединства». Определение, национал-православные, консервативные группировки будут делать все возможное, чтобы загримировать Соловьева «под своего». Наши церковники, — если позволено так выразиться, — хотят украсть Соловьева у мира. У того «мира» — с его порывом к свободе, с его движением, с падениями и восстаниями, — которому Соловьев по праву дан. И — признаемся! — это предприятие может иметь успех. Церковники могут украсть Соловьева у мира, могут уже потому, что у мира Соловьев «плохо лежит». Он современен и легко сослужил бы нашей современности большую службу. Но «мир» этого почти не сознает и помощью Соловьева не пользуется. Не то — другая сторона, которая отлично понимает, как важно опереться на Соловьева. Сборник «Хр. Молодежи» не первая, и даже не самая яркая, попытка захватить эту чужую, но дурно хранимую, собственность. Легко было бы указать и на другие…