— Давай спать, Марта. Мне завтра чуть свет тащиться через пол-Франции в Шенонсо снимать этого сноба Коссе-Бриссака и его дурацкую коллекцию, а тут твой идиот-соотечественник…

Мадам Рейно выпустила дым и, обиженно поджав губы, стряхнула пепел.

— За столько времени выпала свободная суббота, еды накупили, чтобы никуда не выходить, и надо же убить целый день на твоего идиота-одноклассника! — не унимался Жюль Рейно.

— Почему это он идиот? — не выдержала мадам Рейно.

— А кто же еще? Маршан обвел его вокруг пальца как мальчишку, а он и в ус не дует!

— Что же ты не объяснил ему в чем дело?

— Да? Я должен был ему объяснять? А кто перевел разговор на другую тему? Кто начал хвалиться новой квартирой?

— Это ты добычу учуял, дорогой. Сенсацией запахло?

Жиль Рейно вздохнул и пожал плечами.

— Ты же сам делал репортаж из галереи Маршана на бульваре Клиши для своей передачи «Парижские меценаты» про открытие выставки какого-то там Кошонери, американца голландского происхождения! — Начиная злиться, мадам Рейно всегда говорила как по писаному. — Забыл? А я хорошо помню разглагольствования твоего драгоценного Маршана про зазнайку америкоса, который якобы принципиально не покидает свое хрустальное бунгало на побережье, дескать, в других местах, а особенно в Европе, у него случаются приступы суицида! Я тебе сразу сказала, что никакой это не Кошонери, а мой одноклассник Арни Кохенеринг! Он с детства таких кругленьких чудиков рисовал… А ты мне не верил!

— Марта, что ты от меня хочешь?

Но Марту несло, она не слышала мужа, а как будто диктовала статью.

— Маршан уверял, якобы он чуть не разорился, накупив его полотен в Нью-Йорке. Зато здесь успех потрясающий: коллекционеры раскупают как на аукционе…

— Ну и что? И пусть себе раскупают.

— Раскупают-то на бульваре Клиши, а про таинственный зал на улице Темпль не ведает ни одна собака. Арни же сам признался, что посетителей нет, все деньги он спустил на угощение парижских приятелей, с которыми познакомился через хитромудрого галерейщика. — Она выпустила дым через нос. — Понятно, что это подручные Маршана. Они расхваливают Арни на все лады, но пока на улице Темпль не продано ни одной картины! А Маршан уже предложил ему шесть тысяч за все двадцать семь полотен. Я уверена, что, если мы предложим ему чуть больше, то…

— Марта, ты прекрасно знаешь, я терпеть не могу авангардный примитивизм.

— Да никто не заставляет тебя развешивать шедевры Арни по стенам! Мы спокойно перепродадим все тому же Маршану!

— Ты с ума сошла?! Ты уверена, что он у нас купит?

— Конечно. — Марта старательно выдула колечко и неторопливо выдала очередную длинную фразу: — Маршан сразу сообразит, что иначе вся его легенда, которую он ловко придумал, воспользовавшись разницей во французской и голландской орфографии, легенда про напыщенного гениального американца, который вот-вот наложит на себя руки, будет разоблачена с экрана!

— Чушь.

— Вовсе нет. — Марта изогнулась и извлекла из-под кровати кипу газет и журналов. — А я тебе говорю, что роскошная сенсация. Вот, смотри, как ловко Маршан составил объявление про открытие выставки: «Галерея Маршана приглашает на выставку известного в Европе и Америке живописца Кошонери». Адрес не указан, все же знают, где уже тридцать лет находится его галерея, а отсутствие последней буквы «г» в фамилии, ведь «н» в конце слова по-французски не произносится, всегда можно объяснить опечаткой, присмотрись, между точкой и «н» пробел, которого вообще-то быть не должно. — Она сунула газету мужу под нос. — Учти, это единственное объявление об этой выставке! А потом сразу пошли сплошные отзывы и рецензии, твой телевизионный репортаж. Я уверена, что ни в одном из них адрес выставки так и не был указан. «Кто в Париже не знает Маршана»!

— Марта, — Жюль раздраженно отшвырнул газету, — я хочу спать, а ты вещаешь про орфографию! Я не собираюсь ни торговать картинами твоего приятеля, ни разоблачать Маршана!

— Почему?

— Потому что мне не нужны сенсации-однодневки! Потому что Маршан прочно занимает свое место. Его галерее тридцать лет! Я против него — мальчишка!

— Ты известная телевизионная фигура!

— Да я без году неделя фигура по сравнению с Маршаном! — Жюль даже вскочил с кровати и гневно заметался по комнате. — Дура! Про твоего Кошерина или как его там забудут через месяц! И Маршан преспокойно вернется к своей деятельности, потому что любой художник был бы счастлив иметь при жизни такую славу, которую Маршан создает твоему однокласснику! Твой дружок не составит исключения, даже узнав, что им пользуются, а я испорчу себе репутацию дешевым скандалом! Мне не нужно, чтобы про меня говорили: «А, это тот самый Рейно, который пытался разоблачать Маршана, великого коллекционера и мецената»!

— Браво. — Марта хлопнула в ладоши. — Блестящий спич! Жаль, я не включила диктофон. Спокойной ночи. — Она затушила в пепельнице сигарету и отвернулась от супруга. — Лелей, холь свою репутацию, а я завтра сама переговорю с Маршаном. И, если что, легко опубликую «жареный» фельетончик в том же «Фигаро» под своей девичьей фамилией, я имею полное право выступить в защиту соотечественника.

— Не смей! Я запрещаю тебе!

— Просто ты не хочешь, милый, чтобы заговорили о моей статье! Тебе не нравится, что у меня тоже есть имя в прессе! Ты с удовольствием напялил бы на меня паранджу и запер в четырех стенах! Деспот.

— Все, закончили дебаты, — выдохнул Жюль и полез под одеяло. — Марта, ты пишешь чудесные романы, ты великолепный автор, ты совершенно гениально уверила нашего гостя Арни в любви к соседке с шестого этажа. Кто, кроме тебя, сумел бы убедить взрослого человека забраться по веревке на балкон к «прекрасной незнакомке»?

Марта несколько раз томно вздохнула, но не повернулась.

— Вот и действуй в том же направлении, развивай его «лав стори». А я сам переговорю с Маршаном, предложу ему войти в долю и выкупить картины твоего приятеля не за шесть, а, скажем, за шестнадцать или за двадцать шесть тысяч. Зачем грозить, скандалить, когда можно по-дружески снять сюжетик про встречу заокеанского художника с его первой школьной любовью? Трогательно, по-семейному…

— Ты все-таки гений, Жюль. — Марта повернулась к мужу и потрепала его по пухлой щеке. — Я была уверена, что ты обязательно найдешь нужный ход. — Зараза, подумала она, только нервы мотаешь, все равно же вышло по-моему.

— Детка, пожалуйста, не предпринимай без меня никаких резких движений. Просто не отпускай нашего Арни от себя, он же наверняка потащит завтра на свою выставку «прекрасную соседку». Сходи туда, посмотри, что за птица…

— Не конкурентка ли… — в тон мужу сказала Марта и лукаво посмотрела ему в глаза.

— Хоть бы и так. Главное, чтобы наш Арни продолжал пребывать в неведении относительно успеха собственной выставки в галерее на бульваре Клиши. Иначе он сам сделается нашим конкурентом, моя умница.

Арнульф видел остановившиеся расширенные глаза Ирен. В них бушевала темнота вечности, по нежной коже лица вспышками пробегал румянец, она прерывисто дышала, и он чувствовал, что сейчас, именно в это мгновение, она наконец-то перестала волноваться и, отдаляясь от реального мира, не осознавая своей власти над ним, Арнульфом, единственным свидетелем и виновником ее перевоплощения, по-звериному вскрикнула, разрывая этим звуком последние эфемерные покровы той самой сакральной бездны, где нет ни условностей, ни правил, ни человеческой речи, ни мыслей о будущем.

Она дрожала, пульсировала, билась, танцевала в его руках, она вбирала его всего в себя, и они оказывались единой первобытной тварью, которая и существовала только ради того, чтобы быть единым организмом. Организмом, содрогающимся от вспышек молний и биения энергий, хрипящим, рычащим, плачущим от воплощения желанной полноты бытия, и счастливо смеющимся сгустком материи, комком всех этих атомов, молекул, спиралей космического праха, внезапно ожившего и жаждущего вечной, бесконечной жизни…