Болванъ не зналъ даже, что такое «летальный».

– «Летальный?»… – повторилъ онъ, какъ пупсикъ.

– «Полетитъ, голубчикъ!» – и я свистнулъ. – «Пристрѣлите, не стоитъ мучить. А теперь мы составимъ рапортъ. Чортъ знаетъ… срамить нашу республику… Совѣтовъ!..»

– «Что такое…?»

Но я натянулъ потуже:

– «Послать въ Европу, чтобы насъ подняли на смѣхъ? Мало, что на насъ вѣшаютъ всѣхъ собакъ… мало?!.. Чтобы дураками еще считали?!.. Если делегатскіе болваны не понимаютъ, это не значитъ, что никто тамъ не понимаетъ! За «орловца» выдаемъ – собачку?! На глазахъ всѣхъ «имперіалистовъ»! Здорово шикнули!.. А потрачено нами сколько! Корму, силы, молока, отрубей, яицъ, ухода… когда каждая соринка – потъ рабочихъ! Ублюдокъ, искривленіе позвоночника, сращеніе грудной кости, расплющенная голень, коротконогость… это – рысакъ-орловецъ? Не срамитесь!»

Я его захлесталъ «словами».

– «И вы… завѣдуете совхозомъ?! Простите… ваша профессія, товарищъ?…» – и я стремительно вынулъ книжку.

– «Это не относится къ дѣлу…» – пробормоталъ онъ, изъ краснаго ставши бурымъ.

– «Хорошо. Отъ… политическаго отдѣла есть здѣсь кто-то… По моимъ справкамъ – долженъ быть на мѣстѣ?…»

Упало, какъ гробовая крышка. Побѣжали.

III.

Прибѣжалъ, запыхавшійся, развязный, нѣкто, въ кожаной курткѣ, съ истощеннымъ лицомъ, похожій на галчонка, но въ шпорахъ и съ ноганомъ.

– «Товарищъ..?»

– «Ясный!» – сказалъ товарищъ.

– «То-есть, какъ это… я-сно?» – посадилъ я его на лапки.

Онъ засбоилъ съ пріема.

– «Ну да… «Ясный»… партійная моя…»

– «Какого года?»

Онъ стоялъ, какъ заершившійся воробей передъ собакой: маловатъ былъ ростомъ.

– «Ну… уже пару лѣтъ! Почему это васъ интересуетъ, товарищъ?» – попробовалъ онъ взять в ногу, но я и самъ былъ въ курткѣ, и кожа моя была покрѣпче.

– «Чтобы знать, крѣпка ли дисциплина. Вотъ случай, – показалъ я на жеребенка, – на вашъ компетентный взглядъ… что это? На васъ шпоры, значитъ – понимаете въ лошадкахъ. Что скажете, товарищъ?»

Онъ смотрѣлъ на меня, на жеребенка, – не зналъ, что дѣлать.

– «Осмотрите! Вы отъ политической части, и заключеніе ваше важно. Исходъ, конечно, летальный, но… что вы скажете о… статьяхъ?»

Онъ не колебался ни секунды. Съ видомъ эксперта, для чего-то всадивъ пенснэ, онъ нагнулся надъ жеребенкомъ и постоялъ, руки въ боки. Потомъ, покачавъ головой, – мда, неважно!.. – онъ потянулъ за ножку. Жеребенокъ открылъ глаза, и синій его языкъ высунулся со свистомъ.

– «На животъ не жмите!» – закричалъ я, видя, что этотъ нахалъ кому-то подражаетъ. – «Перитонитъ, больно!»

Меня мутило, но было нужно – «во имя чѣловека» – спасать забитыхъ.

Онъ подавилъ у шеи, взглянулъ на десны, въ обложенное небо, и потрепалъ по гривкѣ.

– «Да, онъ сдохнетъ!»

– «Совершенно вѣрно. А не имѣемъ ли мы характерный случай деградаціи формъ скелета?…» – хватилъ я крѣпко.

– «Да, случай характерный…» – серьезно сказалъ галчонокъ.

– «Да вы, позвольте… въ кавалеріи служили?»

– «Я…?» – оторопѣлъ онъ что-то, и его пенснэ упало. – «Я, собственно, интересовался медициной, фармакопеей… я былъ…»

– «Въ аптекѣ?» – сразу попалъ я въ точку. – «Кстати… вы не знакомы съ…?» – ввинтилъ я такое имя изъ ихняго синклита, что у него зазвенѣли шпоры. – «Онъ тоже интересовался фармакопеей, теперь интересуется анатоміей. Онъ будетъ доволенъ, что у него спеціалисты и по конской части. Какъ ваше… «Чистый»?…

– «Ясный». Товарищъ «Ясный». Я пока сверхштатный…»

– «Только? Ну, теперь, надѣюсь… Сейчасъ актикъ осмотра… Хорошаго они тутъ намъ съ вами чуть, было, не натворили!.. Такой-то экземплярчикъ – послали-бы въ Европу, рысачка-собаку! Непріятно, что дойдетъ до совнархоза… Странно, что не нашлось спеціалиста, изводили средства… Но, дѣйствуя въ ударномъ порядкѣ… А ну-ка, пристрѣлите! – приказалъ я оторопѣвшему галчонку. – Не стоитъ мучить. Ну, вы мастеръ…»

Стоявшіе отскочили, Ситикъ тоже. «Сверхштатный» показалъ зубки, его повело дрожью, и стало его лицо хоречьимъ. Онъ нервно отстегнулъ кобуру и вытянулъ «присягу». Рука его ходила. Все такъ же щерясь, онъ присѣлъ къ жеребенку бокомъ, навелъ въ затылокъ…

– «Подъ ухо» – крикнулъ я, стивнувъ зубы, повернулся – и увиделъ матку!

Кобыла смотрѣла странно. Она, какъ-будто, присѣла, вытянувъ голову, выкинувъ впередъ уши…

– «Возьмите матку!» – крикнулъ я съ болью, – и стукнулъ выстрѣлъ.

Кобыла метнулась съ ржаньемъ, сдѣлала большой кругъ и остановилась, въ дрожи, наставивъ уши. Фыркнула – потянула воздухъ и дико перемахнула загородку. Она круто остановилась передъ жеребенкомъ, замоталась, фыркнула разъ и разъ и, что-то понявъ, склонилась. Она обнюхивала его, лизала окровавленную шею, лизала губы… – и странный, хрипучій стонъ, похожій на рыданье, услышалъ я, душою… Его я помню, этотъ странный звукъ. Виню себя, – забылъ о маткѣ. Увести бы надо…

Не до сантиментовъ было. Я не подалъ вида. Мастеръ качалъ ноганомъ, стоялъ ощерясь, блѣдный.

– «Чистая работа!» – сказалъ я. – «Умѣете, товарищъ «Ясный». Вовремя скакнули, матки строги. Теперь я вскрою, и составимъ актикъ».

Матку едва стащили, свели въ конюшню. Я вскрылъ: гнойникъ: гнойникъ, плевритъ, перитонитъ, – все ясно.

– «Товарищъ докторъ… и вы, товарищъ… прошу обѣдать»! – пригласилъ насъ Ситикъ. – «Тамъ обсудимъ».

Въ знакомомъ кабинетѣ еще висѣлъ дипломъ какой-то, въ золоченой рамкѣ, съ отбитою коронкой; продранные стулья, чужіе будто, стояли сиротливо; дремало кожаное кресло, въ подушечкахъ, – вотъ придетъ хозяинъ, отдыхать. Столъ утащили: былъ простой, изъ кухни. Курячьи кости валялись на газеткѣ, огрызки огурцевъ и хлѣба, револьверъ. Марксъ мохнатый висѣлъ въ простѣнкѣ, портретъ товарища Свердлова, въ вѣночкѣ, изъ безсмертниковъ, – Ситикъ былъ сантименталенъ! – конечно, Ленинъ и рядомъ «Боярыня» изъ «Нивы», въ краскахъ. Туфли бѣжали по полу въ разбродѣ, висѣли на гвоздѣ подштанники. Все – пусто, гнусно, по-цыгански.

Я усѣлся въ кресло и предложилъ товарищамъ – курите: были у меня хорошія кручонки, въ вѣскомъ портсигарѣ. Взяли осторожно, какъ кошка рыбку. А я изобразилъ картинно, какъ «Ильчикъ», мать – «Забота» отецъ – «Ковыль», – погибъ отъ двусторонняго плеврита, отъ круппозной пневмоніи, перитонита, менингита… Рана, при наличіи дефектовъ организма… признаки «орловца» слабы, скелетъ недоразвился… вышло къ счастью, иначе – уронъ престижа, поводъ къ критикѣ хозяйства… что, по справкамъ, есть пара жеребятъ отъ полукровокъ, лучшихъ; что рекомендовалъ бы направить одного въ «Либкнехтово», гдѣ тов. Ситикъ, энергичнѣйшій работникъ, спеціалистъ по коневодству, имѣетъ сознательныхъ помощниковъ; что при осмотрѣ тов. «Ясный» показалъ незаурядное знакомство съ дѣломъ; что…

– «Чѣмъ-нибудь дополнитъ, тов. Ситикъ?»

Онъ сіялъ. Чего же больше? Лучше не напишешь.

– «Геніально!» – промолвилъ «Ясный». – «Вы большой ученый!»

– «Три факультета… перманентная работа въ центрахъ… консультантъ при совнархозѣ… Только въ экстренныхъ случаяхъ, какъ вашъ, куда проѣдешь…» – и я загнулъ покрѣпче: – «А на васъ косятся, тов. Ситикъ» Да, да… Надѣюсь, съ моимъ докладомъ… я вношу реформы въ коннозаводствѣ… вы намъ пригодитесь».

«Ясный» смотрѣлъ подобострастно, дрожали пальцы. Ситикъ – восхищенно. Пошелъ распорядиться.

– «Карточку вашу, тов. «Ясный»?… Завтра ко мнѣ заѣдетъ… я поговорю. Что бы вы хотѣли?»

Онъ прошепталъ мѣстечко. Малый былъ непромахъ!

– «Отмѣтимъ. Только… ни слова! Просьбами заваленъ!.. – я показалъ на горло, – ни слова даже, что знакомы… испортить могутъ!»

Обѣдъ былъ царскій – отбивныя котлеты, куры, борщъ съ пупками, съ печенками, пломбиръ, печкинскія сливы, съ индюшечье яйцо, и – брага, вродѣ самогона. Жрать хотѣлось, но въ этомъ домѣ я не тронулъ ни кусочка: дожирали стариковъ моихъ, прошлое въ меня глядѣло.

Я сослался на строгую діэту, – пробить кишечникъ! – ржаные сухари да рѣдька, да полосканье спиртомъ. Очень удивились и дали рѣдьки. Грызъ ее и плакалъ, подъ примочку. Думалъ, какъ бы стариковъ увидѣть. Къ «доппингу» прибѣгнуть? Нѣтъ вѣрнѣе. И не ошибся. Они исправно жрали. Я подгонялъ на брагу, спиртъ въ резервѣ. Крѣпокъ я на спиртъ. Они совѣли. Я предлагалъ за Коминтернъ, за «міровую», за особъ… Ситикъ былъ въ развалѣ, галчонокъ копошился, зеленѣлъ, овцой воняло отъ его кожанки. Я развелъ имъ, по-сибирски, на 70, долилъ горячей, «по рецепту…» – и мы хватили! У «Ясного» глаза запѣли въ небо. Ситикъ подвалился. А я – подъ рѣдьку. Поднялъ хлыстъ – «даешь Европу!» – и мы хватили, безъ отказу. Галчонка завертѣло отъ «европы», онъ поднялся, зацѣпился шпорой. Я слышалъ только – «о, товарищъ…!» – Куда-то утащился.