— Пожалуй! — соглашается Ааду.

— Начальником штаба назначаю Ааду, — говорит Хиллар, вернувшись в убежище. — Его приказы во время моего отсутствия — закон для каждого, обсуждению не подлежат. Удаляться из расположения штаба категорически запрещаю. Всем понятно? Пеэтер пойдет со мной!

Провожаемые завистливыми взглядами, Хиллар и Пеэтер отправляются в путь. Они молча шагают между молодыми березками, временами останавливаются, прислушиваются и трогаются дальше.

Вот они уже в лесу. Незаметно для самих себя они начинают двигаться крадучись. Хиллар подает знак остановиться; озабоченно нахмурив лоб, достает из-за пазухи карту, изучает.

— Карта никуда не годится! — качает головой Пеэтер. — Весь остров обозначен на ней слишком схематично.

— Все же чудно: одно дерево нарисовано размером гораздо больше других.

— Поди разберись, в чем тут дело. Разве же здесь мало деревьев? И важно ли какое-то дерево, если бункеры вовсе никак не отмечены на карте? Ни склад, ни другой…

Хиллар сует руки в карманы, делает несколько шагов взад-вперед, затем останавливается перед Пеэтером и спрашивает:

— Пытался ты разгадать, кто хозяева этого склада провизии?

— Думать можно по-всякому, но… — Пеэтер пожимает плечами. — Не от чего оттолкнуться! След. Это еще ни о чем не говорит. Он может быть и очень давним. И продукты — Яан прав, — при известных условиях продукты могут сохраняться свежими очень долго. Все это еще ни о чем не говорит.

— А это? — Хиллар достает из кармана пустую смятую пачку из-под сигарет. На пальцы изумленного Пеэтера сыплются крошки табака.

— Обрати внимание: «Прима»! И пачка довольно новая, совсем мало выгорела. Я нашел ее снаружи, возле погреба.

Пеэтер долго не произносит ни слова. Наконец говорит:

— Это да, это уже зацепка. — Он медленно снимает очки. — Ведь никто из нас не курит. Даже тайком. Старший пионервожатый, если бы он вдруг оказался здесь, курит только «Беломор», начальник лагеря курит, но редко и тоже папиросы. Впрочем, он бы вряд ли пришел вместе с ребятами…

Позавчера весь день моросил дождь, а эта пачка ни капельки не намокла… Следовательно…

Свой вывод Пеэтер оставляет все-таки про себя. Хиллар не пристает. Теперь они приглядываются ко всему вокруг с особым вниманием. Но, кроме синиц, они не встречают на своем пути ни одного живого существа. Над их головами таинственно шепчутся кроны деревьев.

Перед ребятами открывается крохотная полянка. На одном краю ее растет с десяток черемух, а на другом краю выше елей поднимается раздвоенная крона старой кудрявой березы. И — они не верят собственным глазам — под березой растет раскидистая сирень.

Возле куста сирени оба испуганно останавливаются. Под сиренью на земле лежит пробитая пулями, поржавевшая красноармейская каска. Теперь они замечают между кудрявых веток сирени столбик с обтесанными гранями. В горле першит.

— «Бесстрашный ко-мандир Андрес Ви…релайд… павший… мужественно за-щищая ро-дину», — медленно читает Хиллар вырезанные на дереве слова.

Закусив губу, Пеэтер осторожно поднимает каску и водружает ее на столбик. Взгляды мальчиков встречаются. Оба выпрямляются и отдают пионерский салют. Едва ощутимый ветерок тихо шевелит листья сирени и восьми черемух, посаженных в ряд…

Молча уходят ребята с полянки. «Тий-тий-тий! Тий-тий-тий!» — грустно звучит им вслед песенка синиц.

Вдруг Хиллар раздувает ноздри. И принюхивается. То же повторяет и Пеэтер. В воздухе едва заметно пахнет дымом!

Волнение обоих нарастает. Больше сомнений нет: где-то что-то горит. Запах дыма становится все более ощутимым. Ребята чувствуют, как колотится в груди сердце. Вперед! Высокий лес неожиданно кончается, словно край его был выровнен под ниточку. Впереди еловая чаща. И теперь уже ясно видно: над чащей лениво поднимается голубоватый хвост дыма.

— Ползком! — тихо командует Хиллар и трогает Пеэтера за плечо, чтобы придать ему смелость. Медленно, с неожиданным спокойствием Пеэтер снимает очки и старательно прячет их в карман.

День жаркий, но человек, сидящий перед входом в бункер на деревянной колоде, видимо, не страдает от жары. На нем глубоко надвинутая засаленная ушанка, заношенный шерстяной свитер. Из-под шапки на шею и уши свисают длинные волосы с проседью. На лице, заросшем чуть ли не до глаз длинной, но жидкой бородой, торчит короткий, мясистый нос, обожженный солнцем.

Человек старательно высмаркивается, делает маленький глоток из фляжки, оглаживает левой рукой усы и снова берет лежащий на коленях нож. Это финка с выточенной из карельской березы рукояткой и длинным, тонким лезвием. Человек раздраженно ковыряется ножом в котелке, который он держит на коленях, и наконец, подцепив кусок шпика, оправляет его в необыкновенно толстый, красногубый рот и жует, быстро двигая челюстями. Сунув в рот в придачу к шпику размоченный в соусе кусок сухаря, человек поднимает от котелка глаза. Он словно бы и не смотрит ни на что, но в то же время как бы видит все.

Он вытирает жирные пальцы о свитер, проводит два-три раза лезвием о штанину и поднимается. Ссутулившись, скрывается в чернеющем отверстии входа.

В бункере на нарах развалился грузный, неопределенного возраста большерослый мужчина. На груди его лежит затрепанная книга без обложки. На бородатом лице отупение и усталость. Он хмуро смотрит в потолок. Из нескольких узких бойниц под потолком проникает в бункер слабый свет.

— Мог бы иногда привести в порядок свое гнездо, тюрбанфюрер! — говорит, входя, тот, что давеча закусывал, и шарит взглядом по неприбранному помещению. — Вонища тут у тебя, аж дыхание захватывает… И давай вставай. Скоро выходить на связь, сейчас Старик придет!

— А не пошел бы ты, Левша, к черту! — отвечает лежащий, но все же поднимается и набрасывает заменяющий одеяло коврик на соломенный матрац. — К чертям эту противную нору! Все равно сгниешь тут заживо, в этой болотной трущобе.

— Это ты лучше скажи ему, — ворчит Левша и отворачивается.

Человек, названный тюрбанфюрером, сплевывает, почесывается и садится к столу, сколоченному из необструганных досок. Небрежно сдвинув на край стола тарелку, ложку и остатки еды, он закуривает сигарету. Раздраженно затянувшись несколько раз, он бросает на дверь мрачный взгляд.

Опустив руку в карман пиджака, в дверях стоит высокий тощий мужчина. У него плешивая голова, под носом тонкой полоской чернеют старательно подстриженные усики, улыбка обнажает крепкие зубы. Он улыбается, но в то же время его жестокие, холодные глаза бдительно сверлят лицо сидящего у стола мужчины. Мрачность того сменяется под взглядом пришедшего растерянностью.

— Опять плохое настроение, господин штурмбанфюрер? — спрашивает Старик с иронией.

— Да-а, тюрбанфюрер Хусс сопит уже неделю подряд… — хихикает Левша злорадно. — Сопреет совсем на своем матраце, хотя бы проветривал себя иногда, навозная душа.

— Чего же ты хочешь, танцевать я перед тобой должен, что ли? — рычит Хусс и смотрит Старику в глаза. — Тут даже забудешь, какая разница между летом и зимой. Болота да топи, топи да болота. Как волк в лесу.

— Если ты солдат — выполняй приказ и не брюзжи! — резко прерывает его Старик, но тут же меняет тон и прибавляет с усиленным пафосом. — И не забывай святую нашу присягу до последней капли крови бороться против красной чумы! Мы великие борцы…

— К чертям болтовню! — прерывает его Хусс и цинично улыбается.

— Поумнел, ой как ты за это время поумнел, господин штурмбанфюрер! Уж не хочешь ли ты переметнуться к большевикам? Твоя рожа им наверняка не понравится, сразу поднимут тебя высоко… за шею!

— Пугаешь?! — спрашивает Хусс и зло смеется. — Что тут заживо сгнию, что там повесят, один черт! Тьфу, испугал ты меня, точно!

Оба меряют один другого взглядами. Резким движением Старик выхватывает из кармана портсигар. Закурив, выпускает несколько колец дыма и холодно замечает: