— Да, не придется, — повторил Семенихин, стараясь не замечать нашей растерянности. — Полку приказано перебазироваться на другую точку.

— И далеко? — вырвалось у меня.

Подполковник строго посмотрел мне в глаза, он не любил, когда перебивали, но мысль о Люсе, встреча с которой оттягивалась на неопределенное время, заставила меня повторить вопрос.

— Наш старый аэродром не приспособлен для взлета и посадки реактивных самолетов. Его нужно удлинять, для чего пришлось бы отводить в сторону железную дорогу и сносить деревню. Но это не главное, и государство могло бы выделить средства. Беда в том, что аэродром рядом с городом. Мы взлетаем прямо на дома. В войну и сразу после войны жители могли мириться с шумом и грохотом над головами, учитывая еще и то, что полеты на штурмовиках проводились главным образом днем и в хорошую погоду. Но теперь другое время и для жителей и для летчиков.

Армия оснащается новой техникой, с помощью которой можно дать сокрушительный отпор любому агрессору. Вы получаете самолеты, на которых будете летать и днем, и ночью, и в солнечную погоду, и в дождь, и в снегопад.

Представьте, на что станет похожа жизнь многих тысяч людей, когда над городом все время будут реветь турбины самолетов.

Выход только одни. Жители города имеют полное право на спокойную жизнь.

— А может, жителей в другое место? — неуклюже сострил Лобанов. Но на это не обратили внимания.

Теперь мы с нетерпением ждали, когда подполковник назовет место нового базирования, ведь от этого многое зависело в жизни летчиков и техников, а он все говорил о каких-то побочных обстоятельствах, хотя они нас уже мало интересовали. Он, видимо, делал это специально, чтобы нас подготовить к сообщению, которое, как мы чувствовали, должно быть не из приятных.

И вот это место названо. Далекий лесной гарнизон в пятистах километрах от нашего милого родного города и в пятидесяти от крупного областного центра.

Сообщение было встречено очень шумно, но невесело.

Семейные заговорили о переезде и о трудностях, которые были связаны с переездом, их интересовали условия жизни на новом месте, а холостяки, известно, больше беспокоились о том, как и где они теперь будут проводить свободное время, — вопрос немаловажный.

— Ты, однако, вовремя женился, — сказал мне Лобанов с завистью. — Ведь оттуда, хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь.

— Ты вечно с глупыми прибаутками.

Что я мог ответить еще! Ведь он не знал, как Люся мечтала работать хирургом и учиться, как об этом же мечтала и ее мама. Да и неизвестно, как ко всему они отнесутся. Согласится ли Люся, дипломированный врач, поехать в этот «лесной гарнизон» (одно название чего стоит!), где, наверно, и работы не найдет.

В общем, мне было над чем подумать. Краем уха я прислушивался к тому, что рассказывал подполковник. Оказывается, он уже был в «лесном гарнизоне».

Поселок, где нам предстояло жить, располагался в верховьях той же реки, которая протекает в Люсином городе. Этому больше всего обрадовались рыболовы Шатунов и Лобанов.

— Место не очень обжитое, но и не глухомань. Сообщение с областным центром по реке, пароходы ходят каждый день, есть и дорога, но очень неважная, проселочная. Переезд на точку будет в первых числах апреля, как сойдет лед. Речное пароходство выделило полку специальный теплоход и самоходную баржу. Можете не беспокоиться, никого не оставим.

В этот вечер мы долго не ложились спать, писали домой письма, говорили о жизни, мечтали. Переезд в общем-то не очень расстроил людей, к нему относились как к делу довольно обычному. Да, пожалуй, так оно и было. Жизнь военных людей — это жизнь на колесах.

Семенихин пробыл у нас три дня. Приходил на полеты. Мы отрабатывали атаки и фотострельбу по одиночному неманеврирующему бомбардировщику. Результатами остался доволен, а лейтенанта Лобанова поставил в пример за то, что все атаки у него были не похожи одна на другую.

Вечерами он беседовал с каждым в отдельности, расспрашивал об учебе, обстоятельно записывал в блокнот наши просьбы и пожелания. А их оказывалось немало, особенно у семейных, и все они так или иначе были связаны с переездом.

Меня он вызвал в кабинет, предоставленный ему полковником Бобровым в первый же день.

— Вы что же не докладываете командованию об изменениях в биографии? — он встал и подал мне руку, прищуренные глаза весело лучились. — Поздравляю, как говорится, с законным браком. Очень рад. Правильно сделали. Пора.

«Уже узнал. Как это только ему удается!» — подумал я, обрадованный участием.

— Вашу жену я немного знаю, — продолжал подполковник. — Мы познакомились в госпитале, когда я приходил к инженеру Одинцову. Мне еще от нее попало за внеурочное посещение. Строгая, — он засмеялся, не спуская с меня пытливого взгляда, стараясь понять мое настроение. — Смотрите, лейтенант, будет вам попадать. Ну да вы вон какой здоровый медведь. Возьмете в охапку, она и пикнуть не сможет.

Он придвинул мне стул и сам сел рядом:

— А если все-таки не удастся справиться — нас кликните, поможем. Обязательно поможем. — Он смотрел так выразительно, так остро, умно и заботливо, точно знал, что меня тревожит.

— Вот я и хочу воспользоваться вашей помощью, — начал я. — А вдруг она не захочет уезжать из родного города, от папы с мамой, от хорошей работы куда-то к черту на кулички?

Подполковник задумался, погладил лысину.

— Не захочет, говорите? И что же предлагаете?

— Я не предлагаю, я только хочу, чтобы она поехала.

Подполковник положил большую белую руку мне на колено.

— Она поедет, — он сказал это так, как будто уже разговаривал с Люсей.

— Большое спасибо, товарищ подполковник! — Слова замполита почему-то вселили в меня уверенность. Он не мог ошибиться. Такие, как он, знают, что говорят.

— Это ее благодарить будете, а не меня. У вас, наверно, есть еще какие-нибудь пожелания или просьбы?

— Абсолютно никаких. Подполковник поднялся.

— Ну тогда считайте, что обо всем договорились… Да, чуть не забыл, — он жестом попросил меня задержаться. — Вашего бывшего механика Мокрушина восстановили в комсомоле. Или вы это знаете?

— Нет, впервые слышу.

— Ну, можете поздравить его. Помните, я говорил вам: если Мокрушину дорого звание комсомольца, он обретет его.

Да, я это помнил: и аварию самолета, происшедшую прошлым летом по вине Мокрушина, и комсомольское собрание, на котором его исключили из комсомола. Тогда он так и не понял, не осознал свою ошибку. Потом, уже позже, Мокрушин каялся, что противопоставил себя коллективу, и дал мне слово заслужить доверие товарищей. Я помнил его работу в техническом кружке над прибором Одинцова, как он руководил авиамодельным кружком в нашей подшефной школе. Да, он вполне достоин звания комсомольца.

— Теперь он прошел большую жизненную школу, — сказал я. — Будет служить Родине честно.

— И я так считаю, — подполковник посмотрел мне в глаза: — Возьмете его к себе в экипаж?

— Обязательно.

Уходя, я думал о нашем замполите: умеет он взять нужный тон в разговоре, умеет вызвать на откровенность и всегда добирается до самой сути.

Со стороны это было похоже на детскую игру: Лобанов и Шатунов изображали собой истребителей, идущих парой к рубежу перехвата воздушной цели.

Я — противника, перелетевшего государственную границу.

В конце улицы, по которой мы шли, располагался важный объект, там мне нужно было сбросить атомную бомбу. Но истребителям приказали сбить меня до того, как я доберусь до этого объекта.

И они старались вовсю.

— Давай оттягивайся, начинаем работать, — командовал быстрый на решения Николай.

— Понял, — спокойно ответил идущий слева Михаил. Он замедлил шаги, чуть отстал — занял место ведомого.

Так они шли некоторое время за мной. Один долговязый и длиннорукий, другой кряжистый и коротконогий. Оба с серьезными возбужденными лицами, с волей и решимостью бойцов во взглядах. «Такие лица у ребят, наверное, были бы и тогда, когда перед ними оказался бы настоящий вражеский стратегический бомбардировщик», — подумал я, ретируясь задом.