Чтобы нам легче было понять всю сущность изменений, которые проводились в армии, Молотков прежде всего обратил наше внимание на международную обстановку, на силы, которые подрывают крепнущий мир, идут на все, вплоть до провокаций и агрессивных вторжений в пределы нашей страны. Рассказал о задачах, поставленных Министром обороны СССР перед всей Советской Армией, перед воинами противовоздушной обороны страны, перед нашим полком, которому поручалась охрана советского неба.

— Мы должны, — сказал он, — повысить бдительность и боевую готовность до уровня современной военной техники и науки, чтобы в любую секунду (уже не минуту, а секунду!) пресечь любую военную авантюру и провокацию, любую попытку врага осуществить внезапное нападение на нашу Родину, на наши великие завоевания. Наши воздушные границы должны быть прочнее самых прочных укрепленных линий на земле. Ведь если в минувшей войне пропущенный через границу самолет — это просто большая неприятность, и не больше, потому что операцию решали сотни и даже тысячи самолетов, то в будущей, если ее нам навяжут агрессоры, — это гибель целого города или даже нескольких городов, это смерть миллионов людей. Это пострашнее Хиросимы!

Молотков сказал, что опорой для инструкторов в переучивании летного состава должны стать летчики, побывавшие в Н-ске. Для этого, может быть, целесообразно к каждому из них прикрепить одного — двух молодых летчиков.

— Ты слышал, — толкнул меня в спину сидевший сзади Лобанов. — Глядишь, и командирами звеньев сделаемся.

— Хватил ты, однако, — усмехнулся Шатунов.

Мы узнали от командира о новой организации труда техников и механиков в эскадрильях.

Многое из того, что говорил командир, требовало разъяснений, и Молотков сказал, что эти разъяснения комсомольцы получат от начальников служб. Он стал называть фамилии начальников. Начальником ТЭЧ[1] был назначен старший техник Осипов, ветеран полка. Начав службу простым мотористом, он дослужился до инженера эскадрильи, а теперь ему поручили едва ли не самый ответственный участок в полку. Осипова специально посылали в другой полк, где ТЭЧ была уже создана. Там он изучал новую организацию ремонтных и регламентных работ.

Старший лейтенант Осипов рассказал нам, что ТЭЧ примерно выполняет те же функции, что и ремонтно-механический цех на заводе, что и наладчики станков и оборудования.

— Через наши руки, — и он показал с трибуны крупные загрубелые руки, — будут проходить все самолеты.

В учебном центре летчикам уже не раз приходилось узнавать цену этим трудовым рукам. Их по праву можно назвать золотыми. Нет, командование не ошиблось, назначив этого угловатого, большеголового и с виду не очень расторопного, но всей душой болевшего за дело человека начальником ТЭЧ, хотя у него и не было диплома об окончании вуза.

— Только ли в руках дело? — опросил инженер Одинцов и улыбнулся уголками тонких, резко, очерченных губ.

— Нет, конечно, — Осипов спрятал руки в карманы. — Теперь прошла пора, когда регламентные работы можно спокойно сделать на стоянке с помощью отверточки, шприца и щупа для проверки зазоров, — сказал он. — Новая, сложная техника требует нового отношения. Для контроля многочисленного самолетного оборудования в ТЭЧ будут сконцентрированы специальные контрольные приборы, различные приспособления и проверочные стенды. Скажу прямо, надеяться на то, что мы их сразу же получим от доброго дяди, не приходится. Тут нужно потрудиться нашим рационализаторам и изобретателям.

Я посмотрел на Мокрушина. Он слушал Осипова с напряженным вниманием, то и дело менял позу, ерошил подстриженные «под бобрик» волосы; темные, глубоко посаженные глаза блестели знакомым мне лихорадочным блеском. На острых скулах выступил румянец — это у сержанта было признаком крайнего волнения.

Осипов говорил, что в ТЭЧ должны прийти такие специалисты, которым любая работа по плечу, которым можно доверить провести операцию на любом современном самолете.

— При отборе людей мы будем учитывать все, — сказал он, — и дисциплину, и политическую сознательность, и теоретические знания, и практические навыки. Но, делая ставку на грамотных, опытных техников и механиков, мы не должны забывать и о молодежи. Укомплектовывать группы надо с умом, чтобы ни одна из них при очередной демобилизации не оказалась малочисленной и недействующей.

Осипов сказал, сколько людей нужно в каждую труппу. Комсомольцы стали поднимать руки, просить, чтобы их направили работать в ТЭЧ.

К трибуне между тем пробрался Лерман, поворочал круглой кудлатой головой, оглядел собрание, недовольно подергал плечами, ожидая, когда шум уляжется.

— Я хочу сказать про стрелков, — начал он простуженным голосом. И все притихли. — В своем докладе командир говорил, что воздушные стрелки могут уехать в бомбардировочную авиацию. Но, товарищи комсомольцы, обязательно ли всем уезжать? Многим из нас и служить осталось всего ничего, а мы будем тратить время на переезды и переучиванье. Мне лично не хочется уезжать из полка, который стал для меня родным домом, от людей, которые стали братьями по оружию. Я прошу командование перевести меня в оружейники, которых у нас не хватает.

Лерману зааплодировали, потому что никто не ожидал, чтобы воздушный стрелок захотел стать «пушкарем», как у нас попросту называли оружейников.

— А как же пятая норма? — упитанный парень, по фамилии Бочаров, заерзал около меня, словно его укусила блоха, запыхтел. Он был воздушным стрелком у заместителя командира полка по летной части Галимова, летал редко, больше отирался в штабе, потому что хорошо чертил графики и схемы. Товарищи его недолюбливали, как, впрочем, недолюбливали всех, кто находился у начальства на обособленном положении.

Лерман услышал реплику собрата.

— Конечно, ремешок придется подтянуть, — сказал он. — Тебе это полезно! — крикнул кто-то с задних рядов.

— Верно, — согласился Лерман, — и многим будет полезно. А то ведь, честное слово, стыдно: едим пятую норму, а делать ничего не делаем.

— Это сейчас, а начнется война — станем в почете, — проворчал Бочаров. — Нет, я поеду.

— Думаешь, тебе там шибко обрадуются? — подал о места голос самый молодой (по стажу) комсомолец в полку Юра Брякин. — Там каждый стрелок еще и радист. А ты на сегодняшний день всего-навсего — воздушный мешок.

— Так вот я и обращаюсь к вам, товарищи воздушные стрелки, — продолжал Лерман, строго посмотрев на Брякина, — так сказать, призываю вас последовать… — он запнулся, краснея от смущения, — призываю подумать над нуждами полка.

Собрание всколыхнуло всех. Выступающим не было конца. Много было спорных, а иногда и неприемлемых предложений. Но руководители полка не спешили с заключением, и в конечном счете оказалось, что верх взяли те, кто стояли на твердых принципиальных позициях.

Прения по докладу были прерваны дневальным, который, просунув голову в дверь и стараясь не замечать сидевшего в первом ряду начальства, гаркнул:

— Полк, приготовиться к вечерней поверке! — Он действовал согласно инструкции.

Все, как по команде, посмотрели на часы. Никто не ожидал, что так быстро пролетит время.

— Еще один совершенно небольшой вопрос, — сказал председатель, глядя в лежащие перед ним листы. — Это займет пять минут. Один из наших комсомольцев, сержант Мокрушин, решил сдать экзамены экстерном на техника самолета и просит у комсомольской организации рекомендацию в офицерское училище.

Председатель стал читать рекомендацию. А я вспомнил, как на прошлой неделе Одинцов проводил технический осмотр на самолетах нашей эскадрильи.

Прощупывая двигатель, инженер не забывал (это было его правилом) «прощупать» и техника самолета. Речь зашла о сроках службы отдельных систем, агрегатов и частей.

Техник Свистунов, обслуживавший самолет Шатунова, затруднялся назвать срок эксплуатации трансформаторного масла, но держался бойко, потому что кончил техническое училище.

— В армии как делается: не знаешь — научат, не хочешь — заставят, — сказал инженер. — Ну а как часто меняются пиропатроны пожарных баков?