Кобадзе достал знакомую всем трубку с головой Мефистофеля и взял в рот, не набивая табаком. Он частенько сосал ее и в полете.

— Наш старый добрый «ил» называли на фронте воздушным пехотинцем, — сказал он. — А этот зовут «Самолет-солдат» — за силу и выносливость, за необыкновенную простоту, за легкость и подвижность. У него замечательный двигатель и мощное вооружение.

— Значит, вы и в зону летали?!

— Приходилось, — лицо у Кобадзе неожиданно помрачнело, черные с изломом брови сомкнулись у горбатого переносья, — во второй кабине.

— Только-то?..

— Что поделаешь! Воину, всю жизнь таскавшему тяжелые стальные доспехи, после трудно без них. Чувство такое, будто тебя голым выпустили на улицу. Вам будет легче, ведь вы еще по-настоящему не привыкли к «илам».

Только такой сильный человек, как Кобадзе, мог откровенно признаться, что ему трудно, и, может, даже труднее, чем будет многим из нас.

Капитан сказал, что не все приезжавшие сюда с тяжелых штурмовиков стали впоследствии хорошими истребителями. А кое-кому и вообще пришлось оставить летное дело.

Я не сразу понял, зачем нужно было капитану пугать нас, он всегда подбадривал молодых летчиков.

— Так что теперь вы, купцы-молодцы, не имеете права летать хуже, чем мы, старые пилотяги, — продолжал Кобадзе. — Теперь преимущество на вашей стороне.

Ах вот оно что! Капитан не хотел, чтобы мы при неудачах говорили, что у нас нет опыта, что старикам легче.

— И все-таки я вызываю вас на соревнование. Знаю, мне будет труднее, но я штурман полка и должен, как говорится, по штату летать только хорошо. Ну как, принимаете вызов? — он выжидательно поднял бровь, прищурился.

— Принимаем, — Лобанов посмотрел на нас. — Верно, ребята?

Летчики согласно закивали.

В тот вечер все вместе поужинали в столовой. За столами много шумели. Кто-то все-таки не удержался и рассказал капитану о случае, который здесь произошел утром.

— Что говорить, машина та блестящая, — живо согласился Кобадзе, — и будет такой грозой для воздушных лазутчиков, какая даже и присниться никому не может. Определенно. Когда я прохожу на аэродроме мимо этого самолета, меня оторопь берет. К нему невозможно привыкнуть, как мы привыкаем к любой другой вещи. Вы это сразу почувствуете, как только увидите машину. И с Яшкиным я знаком. Толковый парень. Орденов у него не найдете, к концу войны он только училище окончил, а вот академических значков целых два. Он и летчик, он и инженер. Впрочем, к такому самолету без образования подходить нельзя. С ним можно только на «Вы».

— Вы нас познакомите с ним?

— Сами познакомитесь. Классный летчик. Большой непоседа. Его здесь зовут Летучим Голландцем.

Когда мы вылезли из-за стола, капитан отозвал меня в сторонку.

— А для тебя, свет Алеша, у меня особый разговор, — его черные глаза хитровато блестели.

— Что такое?

Сердце вдруг забилось чаше.

— Нет, не отгадаешь, лучше и не пытайся. Иди отнеси конспект и пойдем.

— Куда?

— Увидишь.

Мы шли молча. Я дважды пытался заговаривать с Кобадзе, но он вел себя словно глухонемой. Он любил удивить человека, ошарашить. И тут уж ничего не поделаешь… Такой у него был характер.

Миновали один дом, второй, третий, завернули за угол и прошли еще два квартала. Остановились у подъезда невысокого особнячка. Кобадзе нажал на кнопку звонка. Послышались тяжелые, увалистые шаги.

— Иду, иду, дорогой мой, — голос этот мне незнаком, хотя в говоре было что-то родное, ярославское.

Я посмотрел на капитана. Он подмигнул и улыбнулся, готовый насладиться впечатлением от предстоящей встречи.

Дверь открылась, и я увидел в полумраке невысокую, крепкую, полногрудую женщину, подстриженную под мальчика.

— Ах, это вы, капитан! И вместе с ним? А нуте-ка тащите его на свет божий! Сейчас буду с ним расправляться.

Кобадзе взял меня за локоть.

— Пойдем, пойдем! Не упирайся, как бычок, и, пожалуйста, не бодайся.

Я ничего не понимал и считал, что это очередная шутка капитана, но на этот раз не очень-то удачная и уж совсем неуместная.

В комнате я остановился. Женщина повернулась ко мне, и я узнал ее.

— Алевтина Максимовна!

— Она самая. — Моя односельчанка и, если так можно выразиться, авиационная крестница протянула мне полные, по-мужски сильные руки. — Не ожидал?

Мог ли я думать об этом! Последний раз я видел Алевтину Максимовну лет шесть назад. Она приехала на летние каникулы в деревню с чемоданом книг, очень нужных нам, ребятам. Отныне все вечера мы торчали в доме кривого деда Максима, отыскивали в авиационных фолиантах причину поломки нашего планера. И не нашли. И вот тогда она, слушатель инженерной академии, пришла к нам на помощь.

Мы привели ее в сарай, где с зимы висел подвешенный к стропилам планер.

— Все понятно, — сказала Алевтина Максимовна, мельком взглянув на распластанную под крышей птицу из полотна и дерева. — У вас неправильно рассчитана аэродинамическая схема.

— Помогите же нам исправить ее!

— Мальчишки вы мои! Это невозможно. У нас с вами не хватит знаний.

Несколько иными словами, но она сказала нам примерно то же, что еще зимой сказал мой отец, вправлявший моему приятелю вывих, полученный при поломке планера. У нас не было седьмого пера. Вот тогда, после ее напутственных слов, я и уехал с Кирюхой и Сенькой в город, чтобы поступить в аэроклуб, а потом в авиационное училище.

Теперь это позади. Я второй год уже служил в авиационном боевом полку. Кобадзе, конечно, ей рассказал об этом, и об успехах моих, наверно, тоже.

— Да, признаться, не ожидал увидеться с вами, — сказал я Алевтине Максимовне, уже наполовину догадываясь, почему она здесь. — Но я рад безмерно и хочу скорее знать, как же все это произошло? И каким образом вы познакомились с Кобадзе?

— Все узнаешь. Сначала разденься. Вон капитан не ждет приглашения. Вешайте на этот крючок, а теперь проходите к столу.

В прихожей раздался звонок.

— Ну вот и он пришел, — Алевтина Максимовна облегченно вздохнула и пошла открывать. — Не могу привыкнуть не волноваться, когда муж летает.

Я посмотрел на капитана, расположившегося в кресле как у себя дома.

— Что это значит, Гиви?

— Встреча старых друзей, — улыбнулся Кобадзе и пригладил ногтем усы-шнурочки. — Ты доволен?

— И он спрашивает! Но кто еще должен сюда прийти?

— Не опережай хода событий, — капитан взял со стола развернутую газету, но поспешно водворил ее на место. Под газетой оказались тарелки с какими-то закусками.

В комнату вошел седовласый полковник с рыхловатым усталым лицом. Да, тот самый, которого назначили ответственным за нашу группу.

— Знакомьтесь: Спиридон Афанасьевич! — крикнула хозяйка из кухни.

Мы пожали друг другу руки.

— Знаю все о том и о другом, — сказал полковник, приглашая садиться. — И с покойной Ритой Карповой доводилось встречаться. Обаятельнейшая женщина была.

Капитан на секунду прикрыл ладонью глаза. У него были очень подвижные губы. Все чувства, все переживания отражались на них. Я любил следить за губами Кобадзе, когда он говорил, смеялся, кого-то отчитывал или просто молчал, думая о своем. Иногда можно было узнать, о чем он думал. Сейчас они чуть-чуть дрогнули, и я понял: капитану стало грустно. Но это была тихая грусть. Так грустят о давно минувшем, когда рана уже затянулась рубцами и только эти рубцы иногда вдруг начинают слегка ныть к непогоде.

— У тебя есть ее фотография? — спросила Алевтина Максимовна у Кобадзе, расставляя на столе бокалы, но он, задумавшись о своем, не слышал ее.

— Есть, — сказал я, мысленно увидев перед собой огромные, внимательные, ласковые глаза девушки, смотревшие с карточки, которую капитан носил под обложкой партийного билета.

— А то здесь тоже кое-что есть, — Алевтина Максимовна достала с этажерки старенький альбом. — Займитесь пока.

Почти каждая фотография вызывала у капитана фейерверк воспоминаний. Добрая половина коротко стриженных и, может быть, потому кажущихся круглолицыми девчат в военных гимнастерках и пилотках, снятых группами и в одиночку, была капитану знакома. Он называл их по именам, помнил, кто из ребят его полка за кем ухаживал, знал о многих смешные и грустные истории. Среди девушек можно было увидеть и Алевтину Максимовну, и Риту. Мне уже давно было все ясно: Алевтина Максимовна и Рита Карпова служили во время войны в одном полку, вместе летали по ночам на «небесных тихоходах» бомбить вражеские коммуникации. На одном из аэродромов под Бобруйском капитан и познакомился с ними, этими веселыми смелыми девушками. Только не удалось одной дожить до Дня Победы.