Я снова ее догнал. Тут она сама обернулась ко мне, глаза ее сердито сверкали.

– Оставьте меня в покое! – воскликнула она. Голос у нее был резкий, испуганный.

– Не оставлю, пока ты не расскажешь мне все о моей матери! – в свою очередь крикнул я.

– Никогда!

– Тогда я буду здесь стоять, пока нс расскажешь, – со злостью заявил я. – Она тебя любила, она подарила тебе эту брошку. Это была единственная вещь, которая у нес осталась от моего отца. У меня же нет ничего, решительно ничего. А у тебя сохранились все ее вещи, которые по праву должны были бы принадлежать мне, а ты не желаешь поговорить со мной каких-то пять минут.

– Дело совсем нс в этом, – грустно сказала она.

– В чем же тогда?

– Неужели вы не можете понять, что мне не хочется о ней говорить? Неужели не можете оставить меня в покое?

– Нет, не могу, – сердито сказал я.

– Ну пожалуйста, – просила она.

– Ради всего святого! – крикнул я, хватая ее за плечо. – Ну, говори! – Я начал ее трясти. – Почему мою мать заперли в этой комнате?

Ее серые глаза налились слезами.

– Нет! – рыдала она. – Я не могу. Это невозможно!

Я снова ее встряхнул. Она смотрела на меня, из ее широко открытых глаз струились слезы. Она, казалось, не могла заставить себя говорить, но потом едва слышно сказала:

– Неужели вы не понимаете? Это она убила мою мать.

– Я тебе не верю, – сказал я.

– Пожалуйста, позвольте мне теперь уйти, – тихо плакала Кити.

– Нет, – сказал я. – Я этому не верю. Ты говоришь мне неправду. Зачем ей нужно было это делать? Она же тебя любила. Это ясно сказано в ее письме.

– Возможно, – сказала она. В голосе ее прозвучала печаль. – Она была такая милая. Приводила меня сюда на холмы, рассказывала сказки. Говорила, как называются деревья, цветы, птицы. Я очень ее любила. А потом… – Голос ее задрожал, и она замолчала. – Боже мой! Как это было ужасно! – И она разразилась рыданиями.

Я заботливо усадил ее на землю посреди вереска:

– Что было ужасно?

– Ну, теперь можно и рассказать, – спокойно проговорила она. – Она не могла нести ответственности за то, что сделала. Я в этом уверена. Но после этого… После этого я стала ее бояться.

– Ты хочешь сказать, что она была невменяема? Кити кивнула:

– Я не хотела, чтобы вы об этом знали. Но я ведь должна была отдать вам это письмо. Я обещала это сделать, если у меня будет такая возможность. Я должна была вам его отдать, правда?

– Конечно, – сказал я. – Пожалуйста, расскажи мне, что тогда произошло. Я предпочитаю знать все.

Знаю, что тебе это тяжело, но пожалуйста, ты ведь можешь меня понять?

Она кивнула. Но какое-то время сидела молча, ничего не говоря, и смотрела на морс. Я сел на землю подле нее, пытаясь увидеть в обращенном ко мне профиле девочку с косичками, которая гуляла за руку с моей матерью по этим холмам. Она, должно быть, была красивым ребенком. И сейчас она была очень хороша: широкое открытое лицо с высокими скулами, маленький, чуть вздернутый нос. Когда смотришь на такие лица, вспоминаются чеховские пьесы. Может быть, она тоже мечтала о своей Москве, постоянно откладывая поездку, которая так и не состоялась.

– Мне было четыре года, когда мы с мамой приехали жить в Крипплс-Из, – начала она. – Я хорошо помню, что ваша мать – она называла себя мисс Нирн – сначала меня не любила. И я тоже не любила ее. Возможно, наше присутствие вызывало у нее неприязнь – тогда я, конечно, не понимала почему, но неприязнь эту чувствовала. А потом однажды я упала – играла в одной из старых построек и провалилась. Это было недалеко от Кениджек-Кастла. Я гонялась за ящерицей и свалилась в какой-то глубокий колодец с гладкими отвесными стенками; ободрала коленку, мне было больно, я кричала и плакала, думала, за мной никто никогда не придет. Мама постоянно куда-то уезжала, дома была только мисс Нирн. Было уже совсем темно, когда она меня нашла. Она принесла меня домой, перевязала коленку и стала рассказывать сказку, чтобы меня успокоить. Но я крепко заснула, не успев ее дослушать. Поэтому, естественно, на следующий день мне захотелось услышать конец. Так и повелось, что каждый вечер перед сном она рассказывала мне коротенькие истории про зверей и птиц, которых мы видели днем. Рассказывала и о писки-гномах, о шахтерах, работавших в наших горах. – Кити печально посмотрела на меня. – Вы понимаете, мы с ней обе были одиноки. А она так много знала.

– Да, – сказал я. – Она была учительницей до того, как вышла замуж за моего отца.

Кити кивнула и снова устремила взгляд на море:

– И еще она рассказывала мне о своем сыне, который был несколькими годами старше меня. Она очень часто о вас говорила. Выдумывала целые истории. Вообще, она жила в своем собственном мире грез и иногда позволяла мне туда заглянуть. Мне это очень нравилось. Вскоре она стала заниматься со мной по-настоящему. Я ходила за ней повсюду. Помогала ей доить коров и ухаживать за садиком, который она развела возле дома. После ее смерти я пыталась содержать его в порядке. В память о ее доброте. Но потом началась война, и у меня совсем не было времени. Боюсь, что теперь этот садик никогда уже не возродится. Боже мой, как бы я хотела, чтобы всего этого никогда не было! – воскликнула она с неожиданной страстью.

– Почему она продолжала здесь жить? – спросил я. – Ну, после того, как старик женился на твоей матери.

– Право, не знаю.

– Может быть, из-за тебя? Потому что она была одинока и вся ее неизрасходованная любовь сосредоточилась на тебе?

– Возможно, – медленно проговорила она. – Она смотрела на меня как на свою родную дочь. Поначалу все было хорошо, пока у мамы была своя машина и никто не мешал ей веселиться. Но потом наступила депрессия. Мне кажется, мама потеряла много денег. Тут и начались скандалы. Маме нужно было чем-то заняться, и она вспомнила, что у нее есть дочь. А я постоянно была с мисс Нирн. Мне кажется, мама стала ревновать. Во всяком случае, когда они начали ссориться, я… боюсь, я встала на мамину сторону. Вы понимаете, я начала взрослеть, стала меньше зависеть от мисс Нирн и больше интересоваться окружающим миром. Мама всегда была красиво одета и говорила о реальных вещах и о реальных людях, боюсь, что в основном о мужчинах. Я стала меньше времени проводить с мисс Нирн и больше – с мамой. А мисс Нирн постепенно от всего отдалилась, ушла в себя. – Кити снова обернулась ко мне. – Я так об этом сожалею. В какой-то степени я была виновата, но ведь я была еще ребенком и не понимала, что чувствуют взрослые люди.

Она нерешительно замолчала, и я спросил:

– Сколько времени все это продолжалось, до того как погибла твоя мать?

– Семь лет. Это случилось в понедельник. Точного числа я не запомнила, но был один из понедельников октября за год до войны. Мама собиралась отправить меня в школу. Мисс Нирн против этого возражала. Был страшный скандал. Мама по-всякому ее обзывала. А потом пришел отчим и велел им перестать. Это было после ленча. Мисс Нирн ушла в свою комнату и не выходила. Отчим сам отнес ей наверх чай. В тот вечер мама пошла погулять с Питером – это был ее пес, старый Лабрадор. Она его очень любила. Вскоре после этого вышла из своей комнаты и мисс Нирн. Я помню, как она выходила из дома. Я была в кухне, а она прошла мимо, не говоря ни слова, бледная и взволнованная. Я видела, как она направилась в сторону скал. Помню все это очень хорошо, потому что я тогда раздумывала, стоит мне побежать за ней и поговорить или не стоит. Вы понимаете, я должна была уехать, отправиться в школу, все это решилось как раз в тот день. И мне было жалко с ней расставаться. – Голос девушки понизился до шепота. – О, как я жалею, что не побежала за ней! – Кити ненадолго замолчала. – Примерно через час ее нашел на берегу старик пастух, который у нас тогда служил. Он привел ее домой в состоянии шока. Ее отвели в ее комнату. Ей было очень плохо, она ничего не помнила. А мама так и не вернулась. Ее искали всю ночь, а нашли только утром. Нашли на дне старой заброшенной шахты, скрытой в кустах. Вон там. – Она указала на полукруглую каменную стенку за главным стволом шахты Уил-Гарт. – Стенки тогда там не было. Про эту шахту все давно забыли. Мне кажется, отчим тоже про нее не знал, а ведь ему даже тогда были известны все шахты в округе.