— Товарищ лейтенант! Товарищ прапорщик! Застава к торжественной встрече героев-пограничников построена!

Мюллер со скупой улыбкой кивнул Федору:

— Без напряжометра. Чай, не по телевизору выступаем. — Он оглядел строй: — Здравствуйте, товарищи солдаты.

— Здравия желаем, товарищ прапорщик! — гаркнули бойцы.

Только после этого в ход пошли дружеские объятия и рукопожатия.

Сидевший в своем кабинете Мансур услышал радостный галдеж и подошел к окну. Он тоже обрадовался, увидев Жердева и Мюллера. Те вернулись побледневшие, похудевшие, но живые, здоровые, а это главное. Сейчас, заметив, как Аскеров приветственно машет рукой, они направились к нему.

Мансур быстро приготовил свое «фирменное блюдо» — чай. Он был большим докой по этой части, и это невольно подчеркнул Мюллер, попивая одну пиалу за другой. Чувствовалось, соскучился по такому. Гансыч сидел усталый и обмякший, довольный, как путник, добравшийся до родного дома. Рассказывал Мансуру и Никите:

— Освобожден подчистую. За отсутствием состава преступления. Еще банкет мне устроили на прощание. Вот уж не думал, что в тюрьме так хорошо. Прямо отпускать не хотели. И вообще, когда народ напивается, все очень даже хорошие люди.

— Так тебя, Гансыч, не по амнистии выпустили?

— Я же говорю: за отсутствием состава преступления. «Не виноватая я». А знаешь почему? Это все из-за черного джипа. Из-за него, паскуды. Чуток им обидно, что не они его прижопили, но все равно благодарны. Хотя и завидуют — жуть.

Замкнувшийся в себе Жердев сказал:

— Слышал я, у Амира героин нашли в доме…

— Хренову тучу, — докончил за него прапорщик и обратился к Мансуру: — А я знал, что вы с Константином достанете этих гадов, знал. Вот так мне сердце подсказывало.

От избытка чувств у него перехватило горло, поэтому он говорил осипшим голосом. Мансур, рассмеявшись, подошел к нему и ободряюще потрепал по плечу, мол, ладно, все позади, все хорошо закончилось.

— Ну а с тобой чего стряслось? — обратился он к насупившемуся Жердеву.

— Чего, чего, — пробурчал лейтенант. — Перед тобой военный инвалид-сердечник. Комиссован по полной.

— И дальше что будет?

Жердев натянуто улыбнулся и пожал плечами, разве легко признаться в том, что жизнь враз опрокинулась и никогда уже прежней не станет. Хмыкнул:

— Предлагают работать в военкомате, да не по мне с бумажками чикаться.

— Верно, — кивнул Мюллер. — На тебе мешки таскать можно.

— Я им то же самое говорю. Мое дело — бегать, лазить по горам, стрелять, бойцов гонять. А врачи говорят — все, голубчик, отбегался, у тебя стенокардия. Теперь вот жду решения комиссии. Недели две, а то и больше. И самое обидное, что ничего у меня не болит, — с жаром заговорил Никита. — Как раньше чувствовал себя, так и сейчас чувствую. Кочергу узлом могу завязать.

— А развязать сможешь? — улыбнулся капитан.

— И развязать смогу.

— Но мы тебя все равно нагружать не будем. Кочерге ничего не грозит.

— Нагружайте, бога ради, все у меня нормально.

— А с вами-то что, товарищ капитан? — Мюллер в присутствии других офицеров обращался к Мансуру только по уставу. — Кому я место на нарах освободил?

— Вполне вероятно, что и мне. Нынче я отстранен и нахожусь под подозрением. Так что и черный джип не произвел должного впечатления.

— Дураки хуже моджахедов, — сокрушенно вздохнул прапорщик.

— Особистов тоже понять можно. Разберутся.

Жердев и Мюллер переглянулись, не зная, кому первому затронуть волнующую всех тему. Решился прапорщик:

— Товарищ капитан, тут у нас вопрос возник — заставу долбить будут?

— Думаю, да.

— Так давай используй всю нашу дурь на полную катушку. Мы с Никиткой хоть инвалиды, но еще кой на что сгодимся. А, лейтенант?

— Запросто, — подтвердил Жердев. — Покуражимся напоследок. И чего только они там, в отряде, думают? Или опять нехватка посмертно награжденных?

— Не знаю, что и ответить. Туда Клейменов поехал. Он же теперь исполняющий обязанности начальника заставы. Поэтому все вопросы к нему.

Хотя полковник Гонецкий встретил его очень радушно, Клейменов рядом с начальником штаба чувствовал себя неуверенно, держался скованно. Гонецкий, заметив это, предложил ему не сидеть в кабинете, а пройтись по территории городка — мол, на свежем воздухе и думается лучше.

— Одного не понимаю, — сказал Гонецкий. — Аскеров уверен, что атаковать будут вас. А ты с ним не согласен, что ли?

— Да не то чтобы совсем. В целом я с ним согласен…

— Значит, согласен. Сегодня обстреляли одиннадцатую, слышал об этом? — Клейменов кивнул. — Мы должны поддержать их — к ним помощь подойдет на час позже, чем к вам. А не дай бог что начнется — мы к вам быстро вертушки, броню, все бросим. Согласен?

— Согласен.

— Получается, ты и с Аскеровым согласен, и со мной, — удивился полковник.

— Не знаю. С вами больше.

Начальник штаба пытливо и даже сочувственно посмотрел на капитана.

— Константин, я понимаю, что Аскеров, хоть и отстранен, все равно, по сути, начальник заставы. Наверное, ты и с этим согласен. Скажи, пожалуйста, почему ты все время по жизни пасуешь?

— Не понял, товарищ полковник.

— У тебя опыта боевого побольше, чем у Аскерова, считай, с Афгана. Есть орден Красного Знамени, орден Мужества, медали. Другой на твоем месте уже давно бы заставой командовал.

— Я командовал, — с явным оттенком обиды ответил Клейменов. — Только у меня ЧП было, вы же знаете, боец постирался в бензине.

— А другой в это время закурил, я помню. Не о том речь.

— Неурядицы у меня семейные, — сухо сказал капитан.

Полковник понял, что откровенности от Клейменова не добиться, и больше ни о чем его не спрашивал. Только давал указания по поводу действий заставы.

Направляясь к Адамову, Ратников совершенно не предполагал, как будет себя вести во время беседы с особистом. Не то что у него был совсем уж неуправляемый характер. Просто он обычно придерживался одной из двух линий поведения: либо замкнется, односложно отвечая на вопросы начальства, либо поймает кураж и будет валять дурака, как это случилось в тот раз с Ириной Сычевой, когда ее муж их застукал. Уже подходя к штабу погранотряда, Владимир понял, что сегодня у него как раз игривое настроение, что ему ужас как хочется подтрунивать над напыщенным Борисом Борисовичем, иронизировать. Об упорном молчании и речи быть не может.

Так он и держался в кабинете Адамова. Вопросы майора слушал, наморщив лоб, иногда просил повторить их. Отвечал многословно, что называется, растекаясь мыслию по древу. Вот, например, принялся перечислять пункты распорядка дня:

— Подъем. Зарядка. Завтрак. Утренний развод. Занятия с личным составом. Отрабатываем действия по боевой тревоге на случай внезапного нападения…

Тут уж Адамов не выдержал и, побагровев, грубо прервал его:

— Лейтенант, ты чего мне тут впариваешь, чего ты дурачка из меня строишь?!

— Вы спросили, что происходит на заставе, просили рассказать все до мелочей. Я вам и докладываю.

— Помру я тут с вами. Ты что — дурак или просто так?! Прекрасно же знаешь, что меня интересует.

— Товарищ майор, мне будет легче отвечать, если вы будете задавать конкретные вопросы, а не общие.

— Хорошо. Вот тебе конкретный вопрос: Аскеров должен был платить за невесту калым. Тебе это известно?

— Так точно.

— А сейчас эта проблема вроде как решена. Так, во всяком случае, я слышал. Мансур что — заплатил Шарипову всю требуемую сумму?

— По-моему, Назар от калыма отказался. В смысле, ему никто и не предлагал, а теперь он отказался по своей воле.

— Очень сомнительно. Если знать здешние обычаи.

— Почему бы и нет? Я бы свою дочь отдал такому отважному капитану без всякого калыма.

— Ратников! — повысил голос Борис Борисович. — Ты, может, думаешь, что ты уже у мамы в Москве? Нет, ты пока находишься здесь. Хотя могу обрадовать: поступило распоряжение о твоем переводе — к маме.