— Просто переверни их лицом вверх! — сказал Дробитель, явно теряя терпение.

Очень сильные пальцы ухватили Евтихия за плечи и рывком подняли его. Совсем близко Евтихий увидел странную физиономию: смуглую, с большим носом, маленькими глазками и вывернутыми темными губами. Борода и волосы существа были оранжевого цвета, очевидно, крашеные: некоторые пряди сохраняли естественный черный цвет.

Затем Евтихия бросили на землю спиной вниз. Он ударился так, что аж дух из него вышел, и пришел в себя лишь спустя несколько минут.

Гномы по очереди останавливались над каждым из пленников и изучающе рассматривали их. Некоторые плевали Фихану в лицо, другие с любопытством толкали ногой в бок Евтихия и не без удовольствия слушали его оханье.

С Геврон обращались немного иначе: рядом с ней они усаживались на корточки, тыкали ее в живот и в щеки, щекотали под мышками, выдергивали у нее волосы и наматывали себе на пальцы. Наконец Дробитель, который, вероятно, был в этом отряде главным, счел нужным прекратить развлечение и велел подчиненным брать пленников и нести их в Центральную Усадьбу.

Связанных подхватили, точно кули с мукой, и взвалили на плечи трем самым сильным из гномов. Евтихию достался Убийца Камней — убежденный расист и ненавистник чужаков. Он то и дело больно щипал свою ношу и радостно смеялся, слыша, как Евтихий вскрикивает.

Гномы не шли, а бежали к горам, так что пленников раскачивало и трясло. Евтихий закрыл глаза, опасаясь, что его стошнит. Пару раз он все-таки приподнимал веки и сразу же снова зажмуривался: никогда в жизни ему не доводилось видеть, чтобы трава так подпрыгивала!

Наконец безумная скачка на плечах гномов закончилась; всех обступила внезапная прохлада, в которой угадывалась, даже сквозь закрытые веки, приятная полутьма.

Соприкосновение с твердой почвой было хоть и желанным, но в первые мгновения довольно болезненным: гномы бесцеремонно избавились от своей ноши, попросту покидав опутанных сетями пленников на землю.

Евтихий сел, с опаской приоткрыл глаза. Первое, что он увидел, было смертельно-бледное лицо Фихана. Геврон, напротив, была вся красная, распаренная, как будто она только что стирала белье в горячей воде. Они находились в большой каменной пещере, свет в которую проникал сквозь отверстия в потолке. Послышался скрежет — огромные каменные ворота закрылись.

После этого с пленников сняли сети, однако руки освободили только Геврон и Евтихию. Фихан остался связанным. Все трое, шатаясь, поднялись на ноги.

— Зря ты это делаешь, — сказал Дробителю гном, которого именовали «Покатыш». — Лучше бы оставить их в сетях, пока мы не прибудем к кхачковяру.

— Кхачковяр не одобрит жестокого обращения с бессловесными, — отозвался Дробитель. — Мне-то, думаешь, по душе такая мягкость? По мне, так лучше мгновенно в отвал! Но — могут быть полезными. Кроме того, суровость к бессловесным вредит натуре.

— По-моему, некоторые из них — словесные, — заметил Покатыш.

— Словесные? Это другое дело, — кивнул Дробитель. — Со словесными дозволена жестокость. Но сперва надлежит определить меру словесности. Возможно, иные обладают зачатком интеллекта.

Покатыш задумался:

— А как, согласно новым законам? Ну, если учитывать интеллект?

— По-моему, при наличии зачатка интеллекта следует развить интеллект до предельно возможного уровня, а затем уже дозволено применять жестокость, — сказал Дробитель.

— Умно, — присвистнул сквозь зубы Покатыш.

Он снял перчатки и хлестнул Фихана по плечам:

— Вперед! И ты, — он махнул в сторону Геврон, — тоже вперед!

Евтихий чуть было не спросил: «А я?», когда его толкнули в спину, так что он споткнулся и поневоле пробежал несколько шагов.

Их гнали по длинным переходам, которые, однако, ничем не напоминали тоннели Кохаги: здесь было сухо, светло благодаря колодцам в потолке и, главное, — это были просто подземные ходы, вырубленные в скальной породе. Они не выглядели ничем иным. Они не притворялись отдельным миром, со своими законами, со своей природой, лесами, полянами, замками.

У первого перекрестка большая часть гномов отделилась от отряда. С пленниками остались только шестеро: по двое на каждого.

Они миновали подземное озеро, переправились по мосту над темным водным потоком, затем, согнувшись, прошли по очень низкому коридору — низкому даже для гномов, — и наконец оказались в гигантской пещере, все стены которой были изрыты отдельными пещерками — жилищами. Вход в каждое из них закрывал пестрый лоскутный занавес. Многие, впрочем, стояли нараспашку: убранный в скатку занавес крепился к потолку ремнями. Это позволяло разглядеть внутреннее убранство: лежанки, состоящие из кучи одеял, вырубленные прямо в скальной породе полки со всяким добром, низкие каменные столики — и подушки, бесконечные подушки самых причудливых форм, разбросанные решительно повсюду.

Впрочем, долго глазеть по сторонам пленникам не пришлось. Дробитель вывел их в центр площади, где имелся большой каменный столб с множеством металлических колец. Этот столб оказался последним, что они увидели прежде, чем им завязали глаза.

Всем троим надели железные ошейники и посадили на цепь: не было сомнений в том, что столб как раз для того и служил, чтобы к нему приковывали пленников, чужаков и преступников. «Интересно, побывал ли здесь Моран? — подумал Евтихий. — Припомнить все, что о нем рассказывают, — так вполне возможно… А коли к этому столбу приковывали тролля из высших, из Мастеров, то для меня в том тем более никакого позора нет».

Евтихий услышал голос Дробителя:

— Мы не жестоки к бессловесным. Вот подушки, чтобы вам не стало холодно. Если вам зададут вопросы, отвечайте честно. Были ли к вам жестоки? Нет, к вам никто не проявлял жестокость, потому что вы были сочтены бессловесными и не доказали обратного. Ясно?

— Где? — хрипло спросил Евтихий, слепо водя лицом вправо-влево. — Где подушки?

— На полу. Нащупайте, если у вас хватит интеллекта, — строго произнес Дробитель.

Евтихий опустился на корточки и стал шарить вокруг себя руками. Он явственно ощущал на себе чужие взгляды. У него не было сомнений в том, что гномы пристально наблюдают за его поведением.

Евтихий чувствовал, как в нем закипает злоба. Кажется, они забавляются! Схватили ни в чем не повинного человека, посадили на цепь и устроили себе потеху! Здорово.

Он попытался приподнять повязку, закрывавшую ему глаза, чтобы рассмотреть происходящее, но гномы строго следили за соблюдением всех правил: едва лишь край повязки сдвинулся, как его больно ударили по пальцам. Затем гномы принялись переговариваться между собой. Совершенно явно они обсуждали пленников, сравнивали их между собой, оценивали их поведение и внешность.

До Евтихия доносились слова:

— Тощий!

— Патлы!

— Уши, несомненно… форма и запах.

— Сам понюхай, если не веришь.

— Пальцы легко ломаются.

— Кости плохо выдерживают такой рост.

— Сидит в кривой позе.

— Сидит, когда можно лежать.

— Лежит, скрючившись.

— Ляжки недурны, если подкормить.

Не столько слова, сколько интонации убедили Евтихия в том, что говорившие оценивали пленников не с точки зрения работорговли, а с какой-то совершенно другой точки зрения. Может быть, научной. Или юридической. Гномы честно пытались классифицировать добычу, чтобы подобрать для всех троих подходящее место на социальной лестнице. А вовсе не для того, чтобы повесить им на шею ценники и выставить на рынок. Во всяком случае, Евтихию очень хотелось бы в это верить.

Подушки были шелковые, набитые высушенной травой. Прикасаться к ним казалось Евтихию верхом блаженства. Он сперва действительно сидел, и притом в неловкой позе, а после расслабился и растянулся. Очевидно, это решение вызвало у наблюдателей одобрение: они весело загудели, один даже хлопнул другого по плечу.

Позднее пленникам принесли поесть. И не ерунду какую-нибудь, а сытный мясной суп с клецками.

Неожиданно Евтихий поймал себя на мысли, что ему нравится эта игра: существовать вслепую. Не знать, что лежит в ложке, которую подносишь ко рту. Не видеть, куда садишься, пытаться угадать цвет подушки под рукой. Слышать голоса, но не подозревать о внешности говорящих. Мир звуков становился все богаче, оттенков и интонаций существовало в нем великое множество.