Другое дело — самки человека. Перемены даются им труднее, привыкают они дольше, зато на века, следовательно, перемещения из Истинного Мира в Петербург и обратно может оказать на существо женского пола убийственное воздействие. А что если Деянира после таких дел возьмет да и запьет? Или того хуже пристрастится к наркотикам? А ведь у нее еще нет детей. Порода, конечно, так себе, жидковатая, но здоровая и прочная и для размножения пригодная. Нет, рисковать Деянирой Джурич Моран никак не мог. Невзирая на свою знаменитую безответственность.

Поэтому он решил рискнуть собой. В конце концов, рассудил Моран, терять-то нечего! Все уже потеряно. Если девочка ничего не напутает и воспользуется правильными материалами, то вышитая картина превратится в портал. В открытые ворота. И Морану останется лишь ступить в них и оказаться по правильную сторону бытия. Ну, во всяком случае, Моран крепко на это рассчитывал.

Но прошла неделя, а Деянира все не возвращалась. Пауза затянулась. Неделя превратилась в десять дней — то есть в почти две недели. Морана глодала тревога. Чтобы отвлечься, он брался за книгу, но прочитывал страниц пять из Достоевского и бросал том — в ступнях его ног начиналось невыносимое жжение. Не в силах усидеть, Моран вскакивал и метался по комнате: окно-дверь, окно-дверь, стол-диван, стол- диван. Синяк себе набил, приложившись раз десять об угол коленом. Ничто не помогало — зуд беспокойства оказывался сильнее. Как-то раз Моран выскочил босыми ногами на снег и пробежал вокруг квартала. Только это немного охладило его ступни и позволило остаток дня провести дома безвылазно.

Вечером в дверь позвонили.

Не вставая с дивана, Моран метнул в прихожую тапком и безнадежно гаркнул:

— Открыто!

Он уже и думать перестал о Деянире. Ожидал увидеть очередного клиента и заранее приготовился напугать его. Пусть сразу отдает себе отчет в том, с кем связался и во что все это может вылиться.

Увернувшись от летящего тапка, Деянира феечкой воздушно проскользнула в квартиру. Она нащупала выключатель, скользнув по обоям ладошкой, уверенно и быстро, — ш-ш-шур! — включила свет и тут-то и увидела, что Моран вытянулся на диване, как труп, а на животе у него стоит огромная алюминиевая кастрюля с подогретым вином. В вине плавали здоровенные куски лимона.

— Привет, — сказала Деянира. — Давно не виделись. Ну что, как тут у вас дела?

Моран перевел на нее хмурый взгляд.

— А как, по-твоему, у меня дела? На твой просвещенный взгляд?

— Вы пьянствуете в темноте один, — ответила девушка. — Не очень-то хороши ваши дела, Джурич Моран.

— Ну и чего же ты хотела? — Он слабо шевельнулся, куски лимона заплюхали о стенки кастрюли.

— Для начала, давайте я разолью по чашкам, — предложила Деянира.

Моран приподнял голову.

— Не вздумай хозяйничать у меня на кухне! Ты, рептилия!

— Уже хозяйничаю! — подала голос из кухни Деянира. — Ой, у вас тут китайские есть!..

Скоро — практически мгновенно — она вернулась с двумя идеально чистыми китайскими пиалами. Моран понятия не имел, где она их отыскала и как ухитрилась вымыть так быстро.

Вообще видел их впервые.

— Старые, — уважительно проговорила Деянира, любуясь ими. — Шестидесятых годов, наверное. Винтаж.

— Отвратительное слово, — буркнул Моран. — Почему бы просто не говорить «старье»? Совершенно вы не любите русского языка. Наливай.

Она сняла кастрюлю с Морановского живота и, не пролив ни капли, выплеснула остатки вина в пиалы. Кастрюля отправилась на кухню, — все так же мгновенно и ловко, — а Моран и ахнуть не успел, как они с Деянирой уже сидели на диване рядком и степенно тянули вино.

— Хозяйничать ты умеешь, — заметил Моран. — Из тебя получился бы отменный мародер.

— Кто? — Деянира засмеялась. — Кто из меня бы получился?

— Мародер, — повторил Моран. — Вот кто разбирается в вещах и знает им цену. Три четверти содержимого ваших музеев собрано мародерами.

— Вы думаете, все музейные работники умеют разливать глинтвейн и мыть китайские пиалы?

— Иначе грош им цена, — сказал Моран твердо. — И учти, когда я говорю о расценках на людей, я имею в виду ровно то, что говорю.

— Э… А если проще? — спросила Деянира.

— Подумай. Ты же умница. Отличница в школе и все такое.

— Работорговля, — сказала Деянира.

— Точно.

— Вы торговали людьми?

— И продавал, и покупал. И не только людей. Троллей, пару раз — эльфов, а уж сколько я купил и продал разной скотины, начиная с черепах!..

— Понятно.

— Ты никогда не пробовала? — поинтересовался Моран.

— У нас не принято. Хотя теперь, наверное, уже принято. В узких кругах.

— У тебя бы получилось, — сказал Джурич Моран. — Вообще у тебя потенциал что надо. Имей в виду, это не лесть.

— Просто вы редко общаетесь с женщинами, — сказала Деянира.

— Ну, у меня бывали женщины, самые разные… И потом, ты не забыла? Ты ведь ущербная.

— То есть? — Она подняла светлые брови и задержала их в высшей точке очень надолго.

— У тебя нет хвоста, — пояснил Моран. — Что превращает тебя в особу многообещающую, но напрочь лишенную женской притягательности. Итак, вернемся к моему заказу. Как продвигается работа над картиной?

— Пока не очень, — призналась Деянира.

— Ты принесла?

— Да… но показывать особо нечего. Мама бдит. Все время входит в комнату. Один раз чуть не застукала.

— Покажи.

Деянира сказала:

— Вот сейчас допью вино и покажу.

Моран залпом осушил свою пиалу.

— Я уже допил, — сообщил он.

— Подождете.

Джурич Моран закричал:

— Да как ты смеешь! Я клиент, а клиент всегда прав!

— Клиент всегда виноват, — возразила Деянира. — Все, на что он имеет право, — это жаловаться, плакать и требовать назад свои деньги.

— У тебя есть хватка, — признал Моран, глядя на нее искоса. — Ты уверена в том, что ты — не мужчина?

— Уверена.

— А врач тебя проверял?

— С рождения.

— Врачи тоже ошибаются.

— Это были разные врачи. Все ошибаться не могут.

— Могут, — убежденно сказал Моран. — Но я склонен верить тебе на слово. В конце концов, важно не анатомическое строение, а мироощущение… Давай сюда гобелен.

— Это не гобелен. Это вышивка. И я ее еще не закончила.

Деянира сбегала в прихожую и принесла оттуда маленькую сумочку, из которой вытащила маленький сверточек. Одно быстрое неуловимое движение тоненьких девичьих ручек — и маленький сверточек превратился в довольно обширное полотно, расшитое яркими нитками.

Моран расправил его на столе, навис сверху. Долго рассматривал. Скрывая волнение, Деянира допивала вино. Наконец Моран перевел на нее полные ужаса глаза.

— Ты не подчеркнула уздечку у лошади. Вот здесь и здесь.

— Работа не окончена, — напомнила Деянира холодно.

— А тут? — Палец Морана уперся в полустертую фигурку слуги, идущего рядом со всадником. — Этого парня ты вообще размазала по всему полотну.

— Я еще не работала над ним, — объяснила Деянира.

— Но он же смазан! — завопил Моран. — Он окончательно погиб! А тебе не приходило в голову, что он, может быть, чрезвычайно важен? Вот так ты относишься к людям? Как к мусору? Получилось — вышила, не получилось — размазала и выбросила из головы? Но ведь он — личность, человек, у него есть какая-то своя судьба. И кроме того, он может играть роль в сюжете.

Деянира молча взяла полотно и принялась его сворачивать. Моран отчаянно вцепился в край.

— Не уноси!

— Я ведь предупреждала, что до окончания картины еще далеко.

— Эту вещь нельзя выносить из дома.

— Вы правы. Мне следовало оставить вышивку в своей комнате. Но я думала, что вы разумный человек и поймете: раз работа не закончена, судить о ее качестве еще рано.

— Я не человек, — напомнил Моран.

— Вы поняли, что я имела в виду.

— Послушай, Деянира, если ты так безжалостна, то для чего ты пришла сюда? Поиздеваться?

— Если вам это так интересно, — сказала Деянира, — то я пришла к вам из жалости.