— Алексей Никифоров. Так шо с первого дня отвоевался. Карамазов, — палец, темный от пороха, копоти и машинного масла, показал ботинки рядом. — Того же дня, попал в грудь осколок. Так шо мы их ночью вытягли наверх, присыпали землей, ветками заложили. А к ним и другие прилегли.

Не спеша он перечислял погибших, их посмертные просьбы. Потом спросил о двоих из охранения, что отправились в разное время для связи, да так и не вернулись.

Баженов вспомнил об увиденных трупах; но ведь Грицай остался жив! Он рассказал о Грицае, находившемся в госпитале, а что касается остальных — в часть не прибыли.

— Жаль! Хорошие были хлопцы, — сказал тот же рослый, пожилой, с украинскими свисающими усами старший сержант, не сводя глаз с ботинок без хозяев. — А мы будем: сержант Богун — первый номер, боец Кураков — второй номер. На табачок не богаты? Прямо погибаем без курева.

Баженов вынул из-за пазухи пачку табаку «Ява».

— Вот это удружили! Вот за это спасибочко!.. Вот бумажки бы…

Баженов подал военную газету. Оба скрутили по козьей ножке, прикурили от угольков и глубоко затянулись.

— А я чую — стрельба, — меж двух затяжек говорил Богун. — Сдянули мы — не атакуют. А это из-за вас такой сабантуй родняли по всему фронту!

— Не из-за меня — из-за вас.

Баженов попросил дать две короткие очереди из пулемета. Оба пулеметчика категорически запротестовали. Они стреляют «под шумок», когда фрицы наступают, а сейчас нельзя, накроют. Тогда Баженов сам поднялся к пулемету. Кураков попытался удержать его за локоть. Пришлось прикрикнуть. Ему было стыдно требовать от людей, вынесших весь этот ад, «стать смирно», «слушать мою команду» и прочее.

Узнав, что это нужно, чтобы известить — «жив пулемет», Богун вызвался исполнить приказ. Он раздвинул сучья перед дулом, дал одну короткую очередь, затем вторую и сейчас же спустился вниз. Секунду наверху было спокойно… а потом началось: выли мины, дрожала и сыпалась земля, взлетали бревна. Когда налет окончился, Богун спросил:

— Еще дать?

Баженов не уловил иронии — он только видел шевелящиеся запекшиеся губы Богуна, голоса он не слышал.

Отстегнув фляжку, Баженов вытряхнул из кружки землю, налил водки и протянул Богуну. Тот осторожно взял,

понюхал, впервые улыбнулся, отпил половину и протянул кружку Куракову.

— Пей все, есть еще! — Баженов потряс фляжкой.

Баженов тоже выпил. Он отдал им фляжку с остатками водки и плитку шоколада. Его взгляд упал на приклад незнакомого автомата, лежавшего на второй пулеметной площадке. Баженов вспомнил о главной своей задаче. Он взял автомат, осмотрел его. Пули были меньше винтовочных, но больше обычных автоматных — нечто среднее между винтовочным патроном и пистолетным. На прицельной рамке значилась цифра «800».

— Невредная штука! — сказал Богун.

— Трофей Грицая?

— Два таких было. Один Микола оставил здесь, другой взял с собой.

— Я этот захвачу. Хорошо бы и второй найти — Грицай его не донес.

— Патроны в углу.

Огневой бой усилился.

— Скоро опять начнем молотить, — буднично сказал Богун. — А вы спробуйте этот карабин.

Прижимая к груди карабин-автомат — так Баженов окрестил новое оружие, — он поднялся ко второй пулеметной площадке. Меж веток, маскировавших окоп, он увидел пологий склон, поросший невысокой пожелтевшей травой. Выше на склоне и правее — темный ободок окопов противника, черные силуэты танков. Все поле в ямах — такие роют для посадки деревьев. Много трупов. В крутых изгибах вражеских окопов виднелись гитлеровские солдаты, пулеметчики. Отличная цель! Отсюда можно бы выследить гитлеровского снайпера, стрелявшего по окопу…

Осторожно просовывая ствол меж ветвей и пробуя, надежен ли упор, Баженов заметил, что уложил ствол на пальцы, торчавшие из земли. Он так отшатнулся, что толкнул Богуна, стоявшего позади.

— Ничего. Сергей Васильевич не обидится, що вы с его допомогою справите по ньому тризну. Я тоже не раз справлял. Бачите, скильке лежит хитлеров… Хорошее письмо я его жинци отписал… та и жинкам других тоже, тильке отправиты не с кем. Может, захватите? Хай там знають, як их герои положили свои головы за батькивщину…

Снова Баженов, как в сожженной деревне, ощутил остро саднящую боль в горле, и перед его мысленным взором возникла легонькая старушка с букетом красных роз: «То огонь, огонь…». Он со злобной решимостью передвинул регулятор на стрельбу одиночными, навел карабин-автомат на окоп, выискивая вражеского пулеметчика у станкового пулемета.

— Прицел триста, — подсказал Богун.

Баженов передвинул хомутик прицельной рамки и прицелился.

— Не поспешайте!

Баженов подвел мушку, выделил и плавно нажал на спуск. Пулеметчик боднул головой пулемет и осел в окон.

Баженову даже не поверилось, чтобы так вот просто, с первого выстрела…

— Метко стреляете, товарищ старший лейтенант.

— Хорошо бьет.

— Невредно.

Затем Юрий Баженов стрелял по другой цели, но свалил только на третий раз. Ему удалось подстрелить наблюдателя у танка и второго, убегавшего в свой окоп. Очень хотелось уничтожить вражеского снайпера, да так и не удалось его обнаружить.

Возле окопа разорвалось несколько мин. Богун посоветовал переждать.

Послышался рокот танков, выходивших с исходных позиций. Баженов снова поднялся к брустверу. Десять танков противника, покачиваясь как ваньки-встаньки, спускались по склону, пересекали боевые порядки, переваливались через первый окоп.

Перед танками возникали разрывы. За танками небольшими группами шли гитлеровцы.

Рядом громко застрочил пулемет Богуна. Баженов начал стрелять короткими очередями по офицерам. Двое упали. Но от его ли стрельбы?

«То огонь, огонь»… И он стрелял, стрелял в каком-то яростном раже.

Два гитлеровских танка двинулись в их сторону.

Богун положил рядом с Баженовым три противотанковые гранаты. Вместе с Кураковым они спустили вниз станковый пулемет. Кураков заботливо укутал пулемет шинелью. Богун пригнулся у пулеметной площадки.

Баженов не понимал его предосторожности до тех пор, пока танк не выстрелил. Выстрел был столь оглушительным и сильным, что Баженов даже попробовал, на месте ли голова. Танк стрелял через окоп. Эх, дать бы по ним!.. И, будто услышав Баженова, наша артиллерия «дала». На пути перед этими двумя танками взметнулось множество огненно-дымных вихрей. Над окопом завизжали осколки.

Богун и Кураков звали Баженова на дно окопа.

— Своими осколками заденет!

— Даст танк огнеметную струю! Сожжет!

Баженов понимал, как глупо высовывать сейчас голову над бруствером, а не мог не смотреть. Он впервые видел вблизи огненный забор заградительного артиллерийского огня. Танки поспешно пятились. Их огнеметов можно было не остерегаться — далековато.

Взрывы на этом рубеже прекратились, но огненный заслон возник на рубеже, куда отошли танки. Один из них задымил, из него начали выскакивать фрицы. Баженов стрелял. Второму танку удалось уйти.

Наконец режим артиллерии с огня на уничтожение и подавление сменился на методический и беспокоящий.

Все трое лежали на шинелях и отдыхали. Богун и Кураков курили, Баженов с его привычкой к самоанализу пытался разобраться во многом.

— Что вами движет, когда вы стреляете с такой страстью?

Богун внимательно посмотрел на старшего лейтенанта и сказал:

— Выполняю приказ.

— Нет, меня интересует другое… Личное…

— Помогаю хитлеру! Фюрер обещал своим воякам, каждому по маетку на нашей украинской земле. Так им же долго ждать, а тут я помогаю. Захотив украинской земли — на! Притулись! Послухай, як гуде… Як казав Тарас Шевченко — и вражею злою кровью землю окропяте.

— А вы, Кураков?

— Я? Какой спрос с бывшего шеф-повара? Будь она проклята, война! От страха умираешь по десять раз в день.

— Что-то я не заметил, чтоб вы трусили.

— Раз надо, то надо. Я за Иваном Онуфриевичем, как за каменной стеной!

— Опять? — усмехнулся Богун.