— Хм…. А как вы поняли, что все сделано как положено? У вас есть доказательства, что он не дезертир? Боюсь, его обвинят в дезертирстве и предадут военному суду. Вероятно, это лишь формальность, но это придется сделать, знаете ли, прежде чем его уволят. Если не удастся доказать, что он виновен в дезертирстве, его оправдают.

— Сколько времени это займет? — спросил Джереми. В его голосе звучал вызов, и это означало: дебаты закончены, начинается драка. Неподходящий тон для решения проблемы.

— Не могу вам сказать, — заявил бригадир. — Мой вам совет: держитесь тише воды, ниже травы, пока не вернется офицер административной службы.

Это был дельный совет, но Грим, стоя позади бригадира, тщетно делал знаки Джереми. Немногие австралийцы ведут себя мирно, когда мира нет. А если близится бой, они готовы его принять.

— Я вас помню, — негромко произнес Джереми, издав сдержанный смешок — он прозвучал подобно боевому кличу в микрофон. — Вы были майором стрелков, которых направили к иорданским хайлендерам. Прекрасная часть, никакого наступления без поддержки. Насколько я помню, вы потеряли двоих — одного змея укусила, другого расстреляли за мародерство. Я прав? Значит, вас произвели в бригадиры… Не тот ли вы штабной, которого послали наказать полк анзаков за то, что парни ввязались в бой без приказа? А мы вас турнули! До сих пор помню, как вы драпали, боясь, что вас подстрелят, ха!

Грим выбрал единственно правильную в таких обстоятельствах линию поведения. Шея бригадира побагровела, и Джереми надо было срочно спасать.

— Обратите внимание, какое жгучее солнце, сэр… Солнце и перенесенные трудности малость выбили парня из колеи. Он страдает от приступов бреда. Может, мне подержать его здесь, пока его не осмотрит врач?

— Хм… Ну, да, пожалуй. Позаботьтесь, чтобы он не пил виски. Скверно. Скверно. Какая жалость…

И троица поспешно удалилась, стараясь сохранить потерянное лицо.

— Рэмми, дружище, — со смехом произнес Джереми, снова растягиваясь на постели. — Не кисни. Верни этого бригадира, и я расцелую его в обе щеки, только держи его покрепче. Слушай, а если врач окажется из тех типов, что выдают пилюли номер девять от контузии, переломов, диспепсии, боли в коленях и ползучего зуда? Если он поклянется, что я чокнутый? Что тогда?

— Грим найдет такого, который поклянется в чем угодно, — ответил я. — Но, вообще-то, у тебя слишком цветущий вид. Нужно облегчить эскулапу задачу. Залезешь под одеяло и сделаешь вид, будто что-то тебя беспокоит.

— Заткнись! Тогда он закует меня в гипс и велит отправить в госпиталь. Как насчет зубной боли? Годится? За это не сажают на хлеб и воду?

Итак, мы выбрали зубную боль. Джереми подвязал челюсть полотенцем, потыкав щеку булавкой, чтобы помнить, с какой стороны у него болит зуб. Но он зря старался. Грим придумал кое-что получше. В госпитале для сикхов он разыскал врача-австралийца — причем это был единственный, кроме Джереми, австралиец в Иерусалиме, и они так мило беседовали, поднимаясь наверх, что было ясно: доктор уже знает всю историю.

Аутопсия, кажется, он так это окрестил, была бурной. Мы только и говорили, что о боях в Газе, о захвате Назарета, когда немецкий генштаб драпал по дороге пешком и в пижамах, о трехдневной схватке у Неби-Самуила, когда австралийцы и турки десять раз отбивали друг у друга один и тот же холмик, а противники, измученные жаждой, пили по очереди из одной фляги, в то время как вокруг рвались снаряды, выпущенные с обеих сторон. По рассказам, это смахивало на войну в Палестине в добрые старые времена: каждая из воюющих сторон делает ход, соблюдая при этом строгую очередность.

Когда они перебрали всю кампанию с начала до конца, понаделав на моей постели карт из щеток, бритв и прочего барахла, разговор пошел про Австралию. Правда, тоже о боях: собачьих, кулачных между погонщиками быков на долгой дороге из Северного Куинсленда, о беспорядках в Перте, куда подаются ловцы жемчуга с Барьерного Рифа, дабы промотать заработанное, о стычках в больших сараях для стрижки овец, когда члены профсоюза возражают против найма неквалифицированных рабочих. Можно подумать, Австралия — это одно большое поле боя, и там от зари до зари ничего не происходит, кроме драк.

Доктор был одним из тех жилистых, смуглых, маленького роста крепышей с крупными веснушками и карими глазами, которые ошеломляют смесью добродушной домовитости и способности, которая с ней совершенно не сочетается, — способности оказываться в самых неожиданных местах. Подобные типы встречаются повсюду, и рядом всегда будет жена, которая боготворит своего мужа и соорудит из жестяных канистр и упаковочных ящиков такой дом, что многие дамы, никогда не покидавшие насиженных мест, умрут от зависти. На стене неизменная картинка с коровами по колено в воде, и неважно, полон их кошелек или пуст: здесь что-то всегда припасено для гостей и предлагается попросту, без извинений. Таким людям можно спокойно довериться, только не позволяйте им помогать вам буквально во всех ваших делах. Фамилия доктора была Тикнор. Славный малый.

— Послушайте, Грим, — сказал мистер Тикнор, — в сикхском госпитале есть пациент, который должен вас заинтересовать. Он из Дамаска, араб, человек Фейсала. Не позволял отправить его в еврейский госпиталь — клялся, что это еврей пырнул его ножом, и другие евреи доведут дело до конца при первой возможности. Если бы мы с Мэйбл не пошли за покупками, они бы там так и шумели, а бедняга тем временем отдал бы концы. Мэйбл первая заметила толпу — я был в лавке Нуреддина. Она проложила себе дорогу зонтиком, затем кликнула меня, и я поспешил на помощь. Евреи пытались мне втолковать, что я не имею права забирать этого малого в сикхский госпиталь. Это и в самом деле так. Я его перевязал, усадил в кэб, и мы поехали — мы с Мэйбл и наш пострадавший. Поскольку я платил за кэб, я не видел причин, по которым Мэйбл должна была идти пешком. Конечно, раз уж мы его забрали, переводить его оттуда нельзя — парень слишком слаб. Но армия за него не заплатит, так что я послал счет евреям, а они его вернули с неприличной припиской на полях. Может, я смогу когда-нибудь получить деньги от Фейсала, иначе окажусь в убытке.

— Я это улажу, — заверил Грим. — И что плетет твой араб?

— Чтоб я понял… Клянется, что еврей ударил его ножом. Но эти парни из Дамаска горазды во всем винить евреев. А он только что оттуда. Думаю, он из офицеров Фейсала, хотя и не в форме. Вероятно, послан с тайным поручением. А что, если вам сходить и взглянуть на него? Только мой вам совет: держитесь подальше от дежурного врача. Он вечно лезет не в свое дело. Ничего ему не говорите.

— Разумеется. А как насчет Джереми? Что вы напишете в заключении?

— А для чего вам это нужно?

— Хочу помочь ему избавиться от неприятностей, из-за которых его увольнение может отложиться. Думаю, не стоит писать, что он сумасшедший?

— Сумасшедший? Все австралийцы сумасшедшие. Тут и справка не нужна. Вы его арестовали?

— Пока нет.

— Тогда вы опоздали. Он страдает от дурной пищи и пребывания на солнце. Воздух Иерусалима для него вреден, парень склонен кидаться в драку, если с ним спорят. Это в крови. Его следует отпустить, и рекомендую в течение двадцати минут отправить его к офицеру по делам личного состава, пусть возьмет отпуск за свой счет. Если вы знаете генерала, который пошел бы против офицера по делам личного состава, я покажу вам того же генерала в бегах. Пари не желаете?

— А если не удастся? — спросил Грим.

— С тем салагой, что сидит в отделе? Он подмахнет все, что я суну ему под нос. Он трижды в неделю заходит к нам с Мэйбл, чтобы отведать ее лепешек с сиропом. Готов поспорить — подпишет. К тому же, он порядочный малый. Его вытащил с линии огня в Газе австралиец, и он этого не забыл. Он подмахнет все, кроме чека, чтобы помочь анзаку. Уверен. Да, а вы прогуляйтесь до нашей мясной лавки, Грим. И побеседуйте с арабом. Сиди бин чего-то там… забыл, как его зовут. Лежит на койке номер девятнадцать, слева, в длинной такой палате близ патана, которому отхватило обе ноги. Его ни с кем не перепутаешь. Я напишу медицинскую справку для Джереми и пойду следом. Ох, подождите! Не желаете нынче вечерком заглянуть к нам с Мэйбл и поужинать с нами? Мы кухарки не держим, так что не отравитесь… Решено. Я предупрежу Мэйбл, что вы придете. Тру-ту-ту!