Едва Грим умолк, раненый задрожал — то ли от гнева, то ли от ужаса. Он почти обезумел. Его и без того бескровное лицо стало пепельно-серым, затем посинело, все тело сотрясал кашель. Все, что ему удалось — это издать несколько невнятных звуков. Тогда он попытался объясниться знаками. Грим его явно понял.

— Очень хорошо, — сказал он. — Скажи, кто тебя ранил, и я не стану называть твое имя штабс-капитану Абд-эль-Кадиру.

— А эти люди? Они ничего не скажут?

— Ни слова. Кто тебя ранил?

— Юсуф Дакмар! Да лишит его Аллах своей любви и милости!

— Вот черт! — взорвался Джереми, забыв, что нельзя говорить по-английски. — Да, это редкостная свинья! Юсуф Дакмар, сын повара, который умудрялся по четыре раза продавать армии овец: пригонял их в лагерь, получал расписку, угонял среди ночи и их же приводил опять! А мы были слишком заняты — учили наших турецких братьев правилам хорошего тона. Тот самый тип, которого я как-то турнул из лагеря… Надеюсь, он это помнит. Готов спорить: у него и до сих пор ноет хребтина. Грим, старина, отведи меня к нему, вот уж ему устрою!

Но Грим что-то мурлыкал под нос и барабанил по покрывалу пальцами, точно играл на пианино.

— Этот человек не араб? — спросил раненый, вновь охваченный тревогой.

— Скажешь тоже! — расхохотался Джереми. — Я арабов знаю как облупленных. Я с детства был последним негодяем, таких еще поискать надо! Я водопроводчик, который вынул пробку из арабской ванны… Понимаешь по-английски? Славно. А знаешь, что такое английская соль? Видел, как действует? Может, на себе испытал? Я один из тех соленых ребят, что прошли через Вирсавию, когда у турок воды было хоть залейся, а мы помирали от жажды. Нет, вода была, но такая грязная и вонючая… в такой даже свиней не моют. Слыхал об анзаках? Ну, так я из них. Теперь ты узнаешь, что предстоит скорпиону, который тебя ужалил. Лежи себе и думай об этом, приятель. Завтра утром я покажу тебе его рубашку.

— Пожалуй, нам пора, — заметил Грим. — Суть вопроса я ухватил. Остальное соберем в другом месте.

— Из этого парня еще много чего можно вытянуть, — возразил Джереми. — Затычка вытащена. Теперь он будет изливаться, а ты слушай.

Грим кивнул.

— Конечно. Но мне от него не слишком много нужно. Не хочу, чтобы его пришлось арестовывать. Понял?

— Тогда пошли, — ответил Джереми. — Я пообещал ему рубашку.

За ширмой Нарайян Сингх стоял как статуя: глухой, немой и неподвижный. Даже его глаза, лишенные выражения, сосредоточенно смотрели на противоположную стену.

— Много ли ты услышал? — спросил его Грим.

— Я, сахиб? Я больной человек. Я спал.

— Видел сны?

— Как тебе будет угодно, сахиб.

— В госпитале душно, не так ли? Думаю, ты быстрее восстановишь здоровье на свежем воздухе. Само собой, отсюда тебя никто не гонит… Но как насчет того, чтобы слегка поразмяться? Не особо надрываясь?

У сикха заблестели глаза.

— Сахиб, ты знаешь, как мне нужны упражнения!

— Я поговорю с врачом. Если он подпишет новую справку, доложишь мне нынче вечером.

— Атча, Джимгрим сахиб, атча!

Подобно большинству квартир, занятых британскими офицерами, дом, где поселились майор Рождер Тикнор и его жена Мэйбл, был реквизирован у арабов, но единственное его достоинство состояло в том, что жить в нем можно было бесплатно. Грим, Джереми, маленький доктор Тикнор со своей еще более миниатюрной женушкой и я сидели вокруг столика из сосновых досок, освещенные трепещущим огоньком керосиновой лампы. В доме неподалеку пили, шумно отмечая Пурим, иудеи-ортодоксы, облаченные в пурпур, зеленое и оранжевое, в шляпах с полями, отороченными лисьим мехом, так что можете определить точную дату нашей встречи, если вам это интересно. Было девять вечера. Мы вдоволь наговорились об ураганном броске анзаков через Палестину, оспаривая блеск всемирно известных имен и воздавая честь другим героям, оставшимся непризнанными и невоспетыми. Во время одной паузы, которые часто возникают в подобных беседах, до сих пор молчавшая Мэйбл Тикнор задала вопрос. То была решительная, бледная, крошечная женщина — таких через полчаса после знакомства, неожиданно для самого себя, начинаешь звать по имени. Этакая мамочка для неприкаянных бродяг, что способны и добиться всего на свете, начав с нуля, но не способны придумать, чем ее соблазнить, даже если ей вдруг этого захочется.

— Послушай, Джим, — быстро проговорила она, по-птичьи повернув голову к Гриму, сидевшему слева от меня. — Что ты скажешь о человеке из Сирии, которого Рождер отвез в кэбе в сикхский госпиталь? Если Рождеру придется платить за него по счету, я откажусь от бриджей для верховой езды. За свои деньги я имею право знать. Расскажи, в чем там дело.

— Можешь покупать себе бриджи, Мэйбл, — ответил он.

— Ну уж нет, Джим! Ты вечно соришь деньгами. Половина твоего жалованья уходит на негодяев, которых ты отправляешь в тюрьму. Но за этого типа отвечаем мы с Рождером. Мы его нашли.

Грим рассмеялся.

— Я могу занести его содержание в графу «оплата информации». И без угрызений совести подпишу бумагу.

— Ты способен выжать кровь из камня, Джим! Не томи, рассказывай!

— Мне платят как за то, что я раскрываю тайны, так и за то, что храню их, — ответил Грим, широко улыбаясь.

— Конечно, — не оробев, отозвалась она. — Но я знаю все тайны Рождера, а он, обрати внимание, врач! Я права, Рождер? Ну, давай! Слуг здесь нет. Никто не подслушивает. Погоди, я принесу чай, а затем мы все внимание.

Она готовила чай по-австралийски, в котелке — простой и скорый способ, из-за которого средства от мнимой диспепсии от Аделаиды до залива Карпентария всегда пользуются спросом.

— Тебе придется все рассказать, Джим, — вмешался Джереми.

— Мэйбл надежна, как железная крыша, — подхватил ее муж. — В дождь шумит, но не течет.

Но ни один мужчина и ни одна женщина не в состоянии бы разговорить Джеймса Шюлера Грима, если только ему самому этого не захочется. Мэйбл Тикнор — одна из тех честных маленьких женщин, от которых у мужчин секретов не бывает, и она уже привыкла, что каждый встречный поверяет ей свои тайны. Но Грим — не каждый встречный и просто так никому ничего не рассказывает. Глядя, как он облокачивается на стол, готовясь начать речь, я задумался. Что он ожидает получить от Мэйбл Тикнор? Он использует свои знания, чтобы получить то, что ему нужно, подобно тому как господа попроще щедро платят звонкой монетой.

— Это тайна, — начал он, как только Мэйбл выплеснула содержимое котелка в огромный бурый чайник. — Я жду Нарайяна Сингха, он должен вот-вот прийти. Он принесет письмо. Письмо он отберет у сирийца, который ранил человека, лежащего в госпитале.

— О, черт! — вмешался Джереми. — Ты хочешь сказать, что послал сикха за рубашкой Юсуфа Дакмара?

Грим кивнул.

— Это мое дело, — возразил Джереми.

— Да какого черта, Джереми? — отозвался Грим. — Ты промчался бы по базару, точно слон по посудной лавке. Нарайян Сингх знает, где его найти. Если сириец вздумает драться, его просто-напросто сдадут сикхскому патрулю за нападение на человека в форме. А к тому времени, когда его доведут до каталажки, письмо будет здесь, на этом столе.

— Все равно, ты выставил меня на посмешище, — не унимался Джереми. — Этот Юсуф Дакмар — просто засранец. Я о нем все знаю. Два эскадрона неделю питались дрянными сухарями из-за того, что этот прохиндей пять раз продал нам одно и то же мясо. Клянусь, я этого так не оставлю!

— Итак, как я говорил, — продолжал как ни в чем не бывало Грим, — у кого-то в Иерусалиме есть письмо — предположительно, от Фейсала. Но когда Фейсал что-либо пишет, он подписывается своим именем, между тем как под тем загадочным письмом стоит шифр. Так вот. Сиди бин Таждим — тот парень, что лежит в госпитале, — по-своему честный малый. Он пылкий сторонник Фейсала. А единственный способ утопить человека вроде Фейсала, честнее которого на свете нет и которого никому не провести, — это убедить его верных сторонников, что ради его блага им надлежит следовать определенным курсом. Игра старая, как мир. Задурите голову какому-нибудь Сиди-бин-Таждиму байками о евреях, убедите его, что именно из-за евреев Фейсал не может получить свое королевство — и этот Сиди ввяжется в любую авантюру, где можно будет надрать евреям задницу. Понятно?