Первым, что бросилось ему в глаза в этой спальне, была нога Фредди. Это была очень красивая нога, свисающая с кровати. А на ноге была изящная туфелька на очень высоком каблуке-шпильке. Очевидно, Фредди спала. Беллами вдруг подумал, что было бы забавно подойти к ней и чмокнуть ее в носик. Он сделал шаг, потом другой, приближаясь к кровати… И остановился с застывшим лицом, тупо глядя на лежавшую неподвижно… слишком неподвижно… Фредерику. Он уже был уверен в том, что она мертва. А потом оцепенение прошло. Беллами тихонько присвистнул сквозь зубы и автоматически взглянул на часы; они показывали четверть двенадцатого. Он подошел ближе. Теперь он мог рассмотреть повернутое к стене лицо Фредди.

«Да, — подумал он, — нельзя сказать, что она выглядит прекрасно… Впрочем, кто из задушенных когда-нибудь хорошо выглядел?» А в том, что Фредди была задушена, не было сомнений.

Беллами отступил от кровати и сбросил свое пальто на ближайший стул, положил на пальто шляпу, а потом прошел в ванную.

Открутив кран с холодной водой, он ополоснул лицо и руки, закрутил кран и тщательно протер его носовым платком. После этого он вернулся в спальню и прежде всего надел перчатки, которые извлек из кармана пальто.

Остановившись у кровати, он окинул Фредди долгим, изучающим взглядом. На ней было черное вечернее платье, очень элегантное, которое при других обстоятельствах несомненно было бы ей к лицу. С той стороны, где нога свисала с кровати, подол задрался. Сделанная недавно прическа почти не растрепалась. Поверх платья на Фредди был надет меховой жакет из горностая; жакет распахнулся, его полы лежали на кровати по обе стороны от трупа.

На прикроватном столике, возле которого стоял Беллами, лежала шляпка — маленькое, изящное творение из черного бархата. Такие шляпы женщины надевают, отправляясь вечером туда, где ношение шляпки требуют правила этикета. Беллами мрачно взглянул на нее, а потом снял с правой руки перчатку. Приподняв рукой в перчатке откинутую полу жакета, он провел другой рукой по меху, а затем запахнул жакет на теле Фредди. Коснувшись рукой ее лба, Беллами снова надел перчатку.

Его внимание снова привлек прикроватный столик. Стоявшая на нем лампа была зажжена, и в ее свете Беллами углядел на полу, между столиком и кроватью, авторучку и листок бумаги. Наклонившись, он поднял оба предмета. Насколько он мог вспомнить, авторучка была той, которой обычно пользовалась Фредди, а то, что он принял за лист бумаги, оказалось остатками отрывного блокнота, в котором осталось всего два листка. Бумага была матовой, с пепельным оттенком. На верхнем листе рукой Фредди было написано несколько слов. Беллами бросилось в глаза его имя. Он склонился над остатками блокнота и прочел:

И все. Видимо, Фредди начала писать ему записку, но не закончила ее. Что-то отвлекло ее внимание, она выпустила блокнот и авторучку из рук, и они упали рядом с кроватью. Беллами положил ручку туда, где нашел ее, вырвал верхний листок из блокнота, сложил его и сунул в карман. После этого блокнот тоже вернулся на прежнее место.

Затем он вышел из спальни и по коридору прошел в столовую. Из стоявшего там серванта он вынул небольшой серебряный поднос с тремя стаканами. Один из стаканов Беллами поставил на сервант, а затем, сняв перчатки, смахнул два оставшихся стакана на пол. Стаканы разбились, а осколки Беллами оставил лежать на полу. Убрав поднос обратно в сервант, Беллами вынул графин с виски и сифон с содовой, взял третий стакан и перенес все это в спальню. В стакане он смешал виски с содовой и попробовал смесь. Затем с этим стаканом он подошел к кровати, поднял холодную руку мертвой женщины и прижал к стакану ее пальцы. Потом, отпустив руку, он приподнял ее голову и поднес стакан к ее губам. Убедившись, что на стакане остался след помады, он поставил его на ночной столик, где уже стояли графин и сифон. После этого он прошел в ванную и выпил воды.

Пройдя в столовую, он натянул на руки перчатки и вернулся в спальню. В этот момент в углу комнаты зазвонил телефон.

Беллами даже не взглянул на аппарат. Он надел пальто, взял шляпу и, взглянув последний раз на мертвую Фредерику, вышел из комнаты, оставив свет включенным. Через коридор, гостиную, столовую и кабинет Уэнинга он вышел из квартиры, провожаемый трелями не перестававшего звонить телефона. Дверь, ведущую из кабинета в служебный коридор, он лишь притворил, оставив замок на предохранителе.

Никем не замеченный, он тихо сбежал с лестницы и через черный ход вышел в переулок. Там по-прежнему шел дождь, и было очень темно. Подняв воротник, чтобы защитить себя от пронизывающего ветра, он без спешки прошел по проходу между домами на Маунт-стрит, а потом через Шепард-маркет вышел на Пикадилли. Задержавшись на минуту, чтобы закурить, он внимательно посмотрел по сторонам, а затем отправился к себе домой, на Халфмун-стрит.

Беллами лежал на кровати, бездумно глядя в потолок. Спустя какое-то время он неожиданно для себя осознал, что замерз и что в комнате очень холодно. Он встал, включил электрокамин и набросил на плечи свое пальто с меховым воротником. На кровать он больше не ложился, а, придвинув к камину кресло, сел в него, выудил из кармана сигарету, табак из которой наполовину высыпался, и, закурив, стал думать о Фредерике. Мыслей было много. Он перебирал их, сравнивал, сопоставлял, пытаясь соединить их в логически связанное единое целое. Но это ему не удавалось. Однако при всех условиях существовало соображение, которое должно было лечь в основу любой гипотезы.

Если на свете существовала женщина, предельно далекая от любых обстоятельств, которые могли бы привести к ее убийству, то такой женщиной, несомненно, была Фредерика Уэнинг. И тем не менее она была убита. Кто-то убил ее.

Теперь о Фредди можно сказать: «Женщина, которую убили…» Беллами глубоко затянулся, задержал в легких дым, а потом медленно выпустил его голубоватым облачком.

«Женщина, которую убили…»

Его мозг обыгрывал эту фразу. Если женщина умерла насильственной смертью, то в большинстве случаев она сама, вольно или невольно, в какой-то мере виновна в своей гибели.

Если поводом для убийства явилась ревность, значит, женщина своим поведением эту ревность мотивировала. Убийство с целью грабежа предполагает, что у жертвы было нечто столь ценное, что жажда обладания им оправдывала риск, на который шел убийца. Но какой мотив мог иметь место в случае Фредерики Уэнинг? Беллами напрягал свое воображение и в конце концов пришел к заключению, что единственным мыслимым поводом к убийству Фредерики могла быть месть.

Эта мысль заставила Беллами задуматься о том, как по сути дела люди мало знают друг о друге. И именно те, кто считает, что знает абсолютно все о жертве, об образе ее мышления, эмоциональном складе, привычках, слабостях, об окружающих ее людях, о среде, в которой она живет, то есть родственники и близкие друзья, обычно больше остальных бывают поражены фактом убийства. И только после этого к ним приходит осознание того, как мало знали они о жертве, о тех специфических, интимных, а подчас и зловещих обстоятельствах, сопутствующих ей и приведших к трагическому исходу.

К тому же, в случае преднамеренного убийства, правда зачастую оказывается невероятнее любых придуманных фантазий. Многие люди, имеющие отношение к преступлениям — расследующие их или пишущие о них, — охотно утверждают, что убийство — мотивированное преступление, что оно имеет свою причину и является результатом логически связанной последовательности событий.

Но в действительности не так уж редки и безмотивные убийства. Подобные преступления с точки зрения нормального здравого смысла кажутся нелогичными, а иногда и попросту бессмысленными. Недавно он сам читал в какой-то газете о подобном происшествии, случившемся в одном из ночных клубов: некий мужчина подошел к совершенно незнакомому ему человеку и размозжил ему голову, ударив бутылкой шампанского. Алогичный поступок, который, однако, был совершен. А какую реакцию вызвал бы романист, описавший подобное убийство в своем произведении? Скорее всего недоумение или смех.