— Погодите, — сказала Астрид. — Я тут, кажется, что-то напутала…

Пока она перечитывала лист, придерживая его за верхний край, Филипп задумчиво смотрел на ее колени. Конечно, вот что все время отвлекало его, а вовсе не машинка. Круглые и загорелые колени мадемуазель ван Стеенховен были первым интересным открытием, которое экспедиция сделала в этой стране.

Филипп, например, раньше и не подозревал об их существовании, постоянно видя Астрид в одних и тех же вытертых до голубизны джинсах. Ее костюм никого не удивлял ни в Монтевидео, ни на аргентинском экскурсионном пароходике, где многие туристки тоже были в брюках. Но уже на пристани в Асунсьоне стало ясно, что переводчице придется срочно менять свой гардероб — на нее так глазели, что Филипп не знал куда деваться. Сама-то она, конечно, и ухом не повела — ну, смотрят и пускай смотрят. Может, аборигены просто в восторге?

В гостинице разразился скандал. Портье сделал ей замечание, Астрид стала кричать, что не намерена жертвовать своими привычками в угоду провинциальному ханжеству, что весь цивилизованный мир давно носит джинсы и что у нее, наконец, просто нет ничего другого — в бикини, что ли, разгуливать!

Решили поймать ее на слове. Дино, всегда хвалившийся безошибочным глазомером, побывал в магазине готового платья, и наутро, когда ничего не подозревавшая Астрид прошествовала по коридору в купальном халате, из ее номера были изъяты джинсы и заменены обновками. К сожалению, хваленый глазомер Дино оказался не таким уж точным. Когда Астрид вышла наконец к завтраку, члены экспедиции молча переглянулись. «Ты просто идиот, — сказал потом Филипп итальянцу, — где ты это покупал, в магазине „Все для малюток“, что ли? » — «Э, какая разница, — отмахнулся тот, — зато ты видишь теперь, какие у нее ноги? Кто мог подумать, мамма миа… »

— Да, — вздохнула Астрид, — тут и в самом деле пропущена часть фразы… Ну-ка, Филипп, попытайтесь вспомнить — насчет Роа Бастоса, я вам прочту начало… Филипп, вы слышите?

— Что? Да-да, я слушаю, читайте…

Они проработали еще с полчаса, пока наконец не дотянули очерк до нужного объема. «В нашем следующем „Письме из сельвы“, — отстрекотала Астрид с пулеметной скоростью, — мы расскажем вам, дорогие читатели… »

— Так о чем же мы будем рассказывать в следующем письме вашим легковерным тартаренам, мсье Маду? — спросила она. — Давайте про гигантских тарантулов! Вчера один сидел у меня на оконной сетке. Я прямо, как увидела…

— Мы все-таки этнографы, а не энтомологи. Напишите… м-м-м, ну хотя бы… о ритуальных танцах племени тупиру.

— А оно действительно существует? Потому что если вы имеете в виду тапиров, то это не совсем то, — ехидно сказала Астрид.

— Идите к черту, — огрызнулся Филипп, но все же задумался. — Нет, мне где-то попадалось это название… именно «тупиру», не мог же я спутать? Но проверить не мешает, вы правы. Поезжайте-ка на следующей неделе в Асунсьон и побывайте в двух музеях: «Историко Насьональ», это в парке Кабальеро, и еще в «Сьенсиас Натуралес» — в Ботаническом саду. Возьмите с собой блокнот и подробно запишите все, что сможете узнать о местных племенах.

— Чтоб мне лопнуть, — сказала Астрид. — Ничего себе задание! А может, нам съездить вместе? Мсье Маду, дама вас приглашает…

— Нет, вы поедете сами, — непреклонно сказал Филипп.

Надувшись, Астрид достучала одним пальцем заманчивое обещание рассказать о танцах тупиру, потом отпечатала подпись: «Ф. Маду, ваш специальный корреспондент в Южной Америке». Выдернув лист, она бросила его на стол, к уже отпечатанным, и сунула машинку в футляр.

— Ну что ж, — сказал Филипп, пробегая глазами последнюю страницу очерка. — По-моему, на этот раз получилось вполне убедительно… Я сейчас посмотрю, готовы ли у Дино отпечатки, и вы тогда собирайтесь-ка сейчас на почту, хорошо?

— Только если дадите джип, на велосипеде я туда больше не поеду…

— Хорошо, поезжайте на джипе, — нехотя согласился Филипп. Этот старый вездеход, который они смогли взять напрокат благодаря щедрости доктора Морено, был теперь для него постоянным источником дополнительных забот и тревог. Особенно с тех пор, как выяснилось, что и у Астрид, как у Дино, тоже есть международные водительские права. Водила она хотя и довольно лихо, но как-то очень уж по-любительски.

— И не забудьте переодеться, — добавил он. — Если я еще раз увижу, что вы пытаетесь вскарабкаться за руль в этой вашей юбчонке…

— Великолепная мужская логика! — Астрид даже взвизгнула от восторга. — Насколько помню, наше прибытие сюда ознаменовалось великой Битвой за Джинсы, вы же сами тогда влетели ко мне в номер и закричали страшным голосом: «Как шеф экспедиции — я требую — чтобы вы, мадемуазель, — немедленно сняли эти проклятые штаны! » Я была ошеломлена, и не удивительно, мсье, поставьте себя на мое место! О нет, я не хочу сказать, что меня так уж шокировало само требование, поймите правильно, — но, думаю, боже мой, при чем тут «как шеф экспедиции»? Если бы…

— Ну хватит, хватит, — прервал Филипп, — умерьте свою порочную фантазию, Астрид. Я вовсе не кричал на вас «страшным голосом». И уж, конечно, мое совершенно разумное требование уважать местные обычаи не могло быть выражено в такой… м-м-м… двусмысленной форме.

— Двусмысленной!! Ничего себе! Ворваться к беззащитной девушке с криком «снимай штаны» — это, по-вашему, двусмысленность?

— Мадемуазель, вы забываетесь, — сказал Филипп ледяным тоном.

— С вами забудешься… — Астрид выразительно вздохнула. — Не тот случай, мсье! Ладно, идите готовьте пакет, я сейчас еду.

На почте, как всегда, она провела много времени. Служащий за барьером долго разглядывал плотный конверт из желтой манильской бумаги, читал и перечитывал адрес, потом со старанием алхимика взвешивал пакет на старинных весах, при помощи пинцета уравновешивая его крохотными аптечными гирьками. Потом оклеивал со всех сторон дюжиной роскошных парагвайских марок, разглаживая каждую пальцем, чтобы ни один зубчик не отставал. Потом с грохотом колотил штемпелем на длинной деревянной ручке, похожим на томагавк. Потом еще выбирал из стоечки какие-то штампы, любовно дышал на них и прикладывал с торжественным видом канцлера, скрепляющего большой государственной печатью договор между двумя великими державами.

Прошлый раз эта церемония довела Астрид чуть ли не до истерики, но сейчас торопиться было некуда, и она наблюдала за действиями почтового служащего даже с интересом. Сколько удовольствия можно, оказывается, извлекать из выполнения самых скромных обязанностей… Получив наконец свою квитанцию, Астрид не отошла от прилавка — благо больше в почтовой конторе никого не было.

— Скажите, у вас можно купить столичные газеты? — спросила она.

— Конечно, сеньорита, почему же нет. Если желаете, я могу оставлять для вас каждый день, все три.

— Три, вы сказали?

— Ну да, все — вот вам, пожалуйста, — почтмейстер выложил газеты на прилавок. — «Ла Трибуна», «Эль Паис», «Патриа». Аргентинских мы здесь, к сожалению, не получаем.

Астрид подняла брови: в столице всего три газеты? В Монтевидео их выходит не меньше пятнадцати… шесть или семь вечерних, а утренних еще больше. Какая удивительная страна!

— Как продвигается работа вашей ученой экспедиции? — осведомился почтмейстер. — Мы все здесь очень гордимся, сеньорита, что нас посетили такие почтенные и знаменитые люди науки, и еще из самой Европы…

В голосе бедняги было столько самого искреннего почтения, что Астрид покраснела.

— Сеньор, вы очень любезны, — пробормотала она, — я непременно передам ваши доброжелательные слова… тем, к кому они могут относиться. Потому что сама я, видите ли, не имею к науке никакого отношения. Это крайне любезно с вашей стороны, благодарю вас…

В придачу к газетам она накупила еще кучу открыток с парагвайскими видами, плохо отпечатанных, в грубых, кричащих красках. Открытки были ей совершенно ни к чему, но она подумала, что этим доставит почтмейстеру удовольствие. За три недели, прожитых в Парагвае, она успела полюбить эту удивительную страну и этот еще более удивительный народ. Такой нищеты, как в Парагвае, Астрид не видела еще нигде и никогда; но здесь люди относились к ней как-то совершенно иначе, чем относятся к бедности жители более цивилизованных стран. Здесь она не принимала отталкивающих форм, не вызывала ни горечи, ни озлобления. Так, во всяком случае, это выглядело для постороннего наблюдателя…