— Мистер Холмс, — тяжело дыша, выдохнула она. — Мне надо увидеть мистера Холмса.

— Боюсь, сейчас его нет дома, он ушёл по делу, — сказал я, поддерживая её под руку и провожая в переднюю.

— Мне надо его увидеть, — не обращая внимания на мои слова, продолжала она. — Я должна предостеречь его.

— Предостеречь? — переспросил я, невольно сжимая её руку.

Она смерила меня недоверчивым взглядом.

— Кто вы?

— Я доктор Уотсон, близкий друг Шерлока Холмса.

— Я должна увидеть его, доктор Уотсон. Он в большой опасности.

— Вам лучше подняться наверх, в тепло, и рассказать мне всё, что вам известно, — решительно произнёс я.

Несколько мгновений спустя молодая женщина уже сидела на краешке кресла перед камином, держа в дрожащих белых руках стаканчик с бренди. Её тонкое лицо, освещённое пламенем камина, было болезненно бледным, на лбу и щеках проступали следы въевшейся городской копоти. Тем не менее эти печальные приметы не портили её красоту. Манеры её отличались прирождённым достоинством, а тёмные живые глаза излучали возвышенную одухотворённость. Я заметил также, что одежда её, хотя старая и поношенная, была хорошего качества.

Сделав глоток бренди, гостья поёжилась.

— Подвиньтесь ближе к огню, прошу вас, — сказал я.

— Я дрожу не от холода, доктор Уотсон, а от страха.

— Чего же именно вы боитесь?

— Его. Гренфела!

— Гренфела?

— Да, если это его настоящее имя, в чём я сомневаюсь, — с некоторым оживлением произнесла она, и глаза её засверкали.

— Вы сказали, что пришли предупредить Шерлока Холмса. О Гренфеле?

При упоминании имени Холмса она стала беспокойно озираться по сторонам, словно надеясь увидеть его.

— Шерлок Холмс… да. Где же он?

— Как я уже сказал, его сейчас нет дома.

— Тогда уже слишком поздно.

— Может быть, вам стоит начать с начала? В отгадывании загадок я не столь искушён, как мой друг.

Повернув ко мне бледное лицо с влажными от слёз глазами, она кивнула.

— Меня зовут Селия Лидгейт. Мне двадцать пять лет. — Она горько улыбнулась. — Знаю, что выгляжу я гораздо старше, — таковы последствия жизни, которую я вынуждена вести. Я не всегда так выглядела, доктор Уотсон. Когда-то я была очень хорошенькой и носила красивую чистую одежду. — Сделав ещё один глоток бренди, она уставилась на огонь. — Когда мой отец был ещё жив. Он был художником, его звали Обри Лидгейт.

Она помолчала, ожидая моей реакции на произнесённое имя, но я никогда прежде его не слышал.

— Он не был великим художником, — продолжала она, — но зарабатывал портретами достаточно, чтобы обеспечить комфортную и счастливую жизнь нам обоим.

— А ваша мать?..

— Она умерла родами. Отец заменил мне её. Он был замечательным человеком, доктор. — Голос её заметно дрожал, и я видел, что она изо всех сил старается держаться. — Два года назад глубокой ночью наш дом загорелся. У отца была привычка спать в студии на верхнем этаже дома. Там он оказался в огненной ловушке, пожарная команда не смогла спасти его оттуда… Всё было в дыму и страшном жару. Я слышала, как он… как он кричал.

Молодая женщина умолкла и, спрятав лицо в ладонях, беззвучно зарыдала. Я наклонился к ней и осторожно прикоснулся к её плечу.

— Не плачьте, — тихо произнёс я, понимая всю беспомощность своих слов.

Казалось, звук моего голоса немного успокоил её. Подняв голову Селия утёрла слёзы рукавом и продолжала рассказывать.

— Пожар лишил меня и отца, и дома. Мне удалось спасти несколько ценных вещей, книг и драгоценностей, но всё остальное сгорело в огне — все отцовские картины, всё-всё. И вот я оказалась в мире совершенно одна, без денег, семьи и дома.

— А как же ваши друзья?

— У меня нет друзей. Моим единственным другом был отец. Только он был мне нужен.

Сердце моё переполнилось жалостью к этой хрупкой несчастной женщине.

— При отце я занималась хозяйством, — продолжала она. — Я даже помогала ему в студии, но не освоила никакой профессии, поэтому оказалась плохо подготовленной к самостоятельной жизни. Чтобы на что-то жить, мне пришлось одно за другим продать все уцелевшие украшения. Поэтому вы видите меня в таком состоянии. Последние два года мне удавалось выжить, снимая угол и принимая подаяние.

Она вновь умолкла, и в лице её что-то изменилось — мягкая линия скул заострилась, в глазах зажёгся недобрый огонёк.

— До того, как я встретила Джона Гренфела, я считала свою жизнь достаточно тяжёлой. Но после этой встречи она превратилась в ад. Какое-то время я посещала благотворительную миссию близ Шутаз-хилл, неподалёку от моего жилья. Это просто старая миссионерская организация, которая проводит молебны, раздаёт бесплатный хлеб и суп. Именно там я с ним и познакомилась — примерно месяц тому назад. Будь проклят тот день, когда мой взгляд остановился на его порочном лице! Поначалу он был очень добр ко мне — одному Богу известно, как не хватало мне в жизни доброты. Он был первым человеком после отца, с кем я смогла говорить. Гренфел рассказал мне, что, как и я, потерял своё положение из-за невезения и козней врагов. Он говорил, что это не продлится долго. О, на первых порах он обращался со мной так хорошо… — Селия отрывисто рассмеялась. — Я влюбилась в него, доктор Уотсон. Такова моя судьба — полюбить демона.

Она улыбнулась, но в улыбке сквозила пустота, а на глазах у неё были слёзы. Я предложил ей свой носовой платок.

— Прошу вас, продолжайте!

При всём сочувствии, которое я испытывал к этой молодой женщине, попавшей в столь затруднительное положение, я не мог не волноваться за Холмса. Поэтому я с нетерпением ожидал, когда она объяснит, какая же опасность ему угрожает.

— Вскоре Джон Гренфел переехал ко мне. Мне в моём простодушии это казалось естественным. Мы были изгоями жестокого мира, и понятно было, что нам следует держаться вместе. Мы стали любовниками. — Умолкнув на время, она заглянула мне в глаза. — Это вас шокирует, доктор Уотсон?

— Мисс Лидгейт, я…

— А меня, боюсь, уже ничто не может шокировать. Бедность притупляет чувствительность. Прожив почти два года в ужасных условиях, лишённая человеческого участия, я с радостью откликнулась на предложенную привязанность. — Губы её скривила презрительная усмешка. — Но чтобы выяснить, какой жестокий и порочный человек завладел моим сердцем, не понадобилось много времени. Он стал бить меня, доктор Уотсон. Бил при малейшем поводе к неудовольствию.

Я знал, как глубоко в сердце человека может укорениться порок, но, несмотря на это, каждый раз при встрече с ним я испытывал огорчение и гнев.

— Больше он к вам не прикоснётся, — тихо произнёс я, положив руку ей на плечо.

— Вы не представляете себе степень его коварства! Когда мне с ужасающей ясностью открылась истинная природа этого человека, я поняла, что его гнев, питаемый какой-то потаённой ненавистью, толкает его к полному безумию. Я случайно обнаружила, что Гренфел разрабатывает против кого-то некий дьявольский план. Он старался хранить это в тайне, но однажды вечером, сильно напившись, не смог удержаться от хвастовства и рассказал мне, что задумал погубить Шерлока Холмса.

— Пожалуйста, продолжайте, мисс Лидгейт!

Было ясно, что дальнейшие события не предвещают ничего хорошего.

— Он затаил на Шерлока Холмса какую-то ужасную злобу и намерен погубить его. Гренфел разработал некое механическое приспособление, которое поместил внутрь одной книги из моего любимого собрания. Мне не удалось выяснить, как оно действует, знаю лишь, что действие его губительно.

— Вот ваша книга, мисс Лидгейт. — Я указал на растрёпанный том, лежащий на химическом столе Холмса. — Находящийся внутри механизм должен был направить в сердце читателя вот это, — добавил я, указывая на лезвие, воткнувшееся в потолок.

— Какой ужас!

— К счастью, этот план провалился.

— Но Гренфел собирается убить мистера Холмса сегодня ночью!

— Что?

— Он сказал мне сегодня вечером, что намерен выманить его с Бейкер-стрит и убить. Он угрожал расправой и мне, если я хоть кому-то расскажу. На случай, если я попытаюсь помешать его планам, он запер меня в моей комнате, связав меня и заткнув рот кляпом. Чтобы освободиться, мне понадобилось несколько часов, потом я со всех ног побежала сюда. Но всё напрасно — мистер Холмс ушёл, и он теперь во власти Гренфела!