Пришлось ему доложить старшине, что рядового Кулазова нет в казарме и не известно, куда он исчез.

— Он в автопарк ушел, — сказал старшина. — Я разрешил.

— Вчера он больше четырех часов там возился! — невольно вырвалось у Чебыша.

— Надо, значит, — убежденно сказал старшина. — Работа у парня ответственная. Не картошку он возит… — И старшина распорядился: — Придет из парка — вы его уволите.

Когда Генка пришел в казарму, было часов одиннадцать. Заметив, что Чебыш сердито нахмурился и затем отвернулся от него, он удивился:

— Ты чего?

— «Чего, чего», — передразнил Чебыш. — Все давно в городе, а ты вечно где-то копаешься. Видать, не ждет Лена — вот и не торопишься…

— Не ждет? — Генка помахал перед лицом товарища пальцем. — Брось такие штучки… Отнесу письмо. Расплакался… Надо же было машину подготовить.

— Вчера хвастал — наладил, — напомнил Чебыш.

— Наладил. А сегодня попробовал, как она на ходу.

— Всегда ты… — Владимир не договорил, потому что Генка уже ушел умываться и переодеваться.

Только в первом часу дня чистому, улыбающемуся и довольному Генке Чебыш вручил увольнительную и письмо.

— Ответ не забудь принести, — наставлял он. — Объясни, почему сам не пришел. Не всегда девчата нашу службу понимают.

— Ясное дело. — И, лихо метнув к виску ладонь, Генка выпятил колесом грудь: — Разрешите идти, товарищ сержант?

В воскресенье у дежурного по роте забот намного меньше, чем в обычные дни. Чебыш скучал. Казалось, что время тянется медленно-медленно. Это, наверное, потому, что он очень ждал письма от Наташи. «Вдруг обиделась: две недели от меня никаких вестей, — беспокоился он. — А может, обойдется? Отдаст Генка письмо — подобреет она… Не забыл бы только ответ принести».

У Генки увольнительная была до восьми часов вечера, потому что в это время Чебыш сменялся с дежурства и они должны были получить продукты для всей команды, что работала на разминировании, а затем сразу же ехать назад в пригородный поселок. Владимир был уверен, что раньше восьми часов Кулазов не вернется.

Но каково же было его изумление, когда в восьмом часу в казарму заявился Генка. Рукава мундира у него были завернуты, руки в смазке. Чебыш шагнул было к нему.

— Ты чего?..

— Подожди объясню. Вот руки помою только.

Но Чебышу не терпелось узнать, какую же весть принес Генка, и он пошел за ним следом в туалетную комнату.

— Ответ на письмо принес? И чего ты такую рань?

Генка повернул кран, пустил воду.

— Понимаешь, какая ситуация… Засели ребята. Не могут наладить машину — и все тут, — сказал Генка. — До слез мучаются, а не получается у них…

Чебыш смотрел на Генку, будто он появился с другой планеты.

— Какие ребята? Какая машина? Что ты мелешь?

Генка, возбужденный, размахивая руками так, что о них слетала мыльная пена, принялся объяснять «ситуацию». Из его непоследовательного рассказа Владимир понял, что где-то на дороге испортилась чья-то машина и Генка помогал ее наладить. Чебыш буквально остолбенел, когда узнал, что его друг все это время провозился с чужой машиной.

— Выходит, ты ни Наташи, ни Лены не видел? Не был там? — упавшим голосом спросил Чебыш.

Генка смыл с рук мыло, вытер их полотенцем.

— Так получилось… — Он вернул сержанту письмо. Непритворно вздохнул: — Пока с машиной возились, и не заметил, что время вышло. И сам понимаешь, в таком виде…

Чебыш в сердцах сплюнул.

— Черти тебя гоняли к этой машине! Что там, шофера не было? Суешь нос…

Чебыш очень рассердился на Генку. Клял себя, что связался с ним, и сожалел, что не послал письмо Наташе с кем-нибудь другим.

Остаток дня он не разговаривал с Генкой.

В поселок они возвращались поздно вечером. Чебыш сидел, прижавшись в угол кабины. Генку длительное молчание, видимо, тяготило.

— Дуешься? — спросил он.

Чебыш не ответил.

— Из-за ерунды сердишься.

— Ерунда! — возмутился Чебыш. — Ничего тебе поручить нельзя. Прицепился к чужой машине…

— На ней горючее везли.

— Ну и что из этого?

— В колхоз везли. Пора-то какая… Сев у них. А тут с горючим застряли. Понимать надо… Сразу видно — не жил ты в деревне. Я вот знаю — там иной раз день-два все дело решает.

Чебыш глянул на Генку, буркнул:

— Она тебе не простит этого.

— Кто?

— Лена.

— Любит, так простит, — ответил Генка. — Она у меня понятливая… Письмо пошлю. — И, на секунду повернув к Владимиру лицо, продолжал: — Ты тоже пошли Наташе. Напиши ей, что Генка во всем виноват. А я ей уж объясню.

Чебыш вздохнул, промолчал. Нет, нельзя было на Генку сердиться.

Желтоватый свет фар выхватил из темноты гладкую, серую полоску асфальта.

— Как думаешь, все мины ребята уже вытащили? — нарушил молчание Генка.

— Наверное, — отозвался Чебыш. — Да ты не радуйся. Возить их все равно тебе в карьер.

— Ну, это мы мигом. — Генка пристукнул ладонью по рулевому колесу. — Машина — как часы. Денек, может, два — и все мины будут в карьере.

— Переедем в другое место, — сказал Чебыш. — Теперь все лето придется разминированием заниматься. Надо ведь…

— Конечно, надо, — мотнул Генка головой. — До осени как следует поработаем.

— А осенью?

— Осенью Лена техникум заканчивает. И Наташа тоже. А мы — службу. — И опять Генка повернул на секунду к Чебышу лицо. — Ты куда поедешь? Домой с Наташей?

— Не думал еще.

— Мы вот уже решили. Ко мне в колхоз поедем. Она на ферму, я — на машину. Председатель обещал мне, мол, как домой вернешься, я тебя, Генка, посажу на самую лучшую машину.

Генка замолчал. Он сидел, положив на руль большие крепкие руки, и настороженно всматривался в убегающую далеко вперед дорогу. А навстречу шли и шли машины, груженные досками, бревнами, арматурой, кирпичом…

Мороз так плотно затянул рисунком окна, что, несмотря на полдень, в кабинете командира полка было сумрачно. Командир — седеющий полковник — побеседовал с молодыми солдатами, которые прибыли из школы радистов, и объявил им, кто куда назначается.

— Вы, товарищ Николин, на четвертую батарею пойдете, — сказал полковник круглолицему, с едва приметным пушком на верхней губе солдату. — Батарея в сопках стоит. Не зная дороги, ее трудно отыскать. Поэтому пойдете с почтальоном Тиховым. Сейчас он в библиотеке.

Тихов оказался лобастым солдатом, похожим на цыгана. Когда Николин вошел в библиотеку, он не спеша укладывал в вещевой мешок толстые пачки писем.

— Вы Тихов?

На Николина глянули большие черные глаза.

— Допустим. А что?

— Я Алексей Николин. Радист…

— Знаю, — перебил почтальон. — Командир звонил. Письма сложу и отправимся. Помогите.

Николин присел рядом с почтальоном и начал торопливо бросать письма в мешок, но Тихов сердито отстранил его руку:

— Ну-ну, аккуратней, брат. Это не дрова.

Писем было много, и Алексею даже не верилось, что они для одной батареи. Он сказал об этом почтальону.

— Удивляться нечему, — ответил Тихов. — Сейчас каждый солдат семилетку или десятилетку окончил. Строчат писем столько, сколько время позволяет. Ну и ответов получают соответственно. К примеру, мой дружок Коля Князев получает в день по полтора десятка писем: родные пишут, товарищи, девчата. Чтобы отвечать на них, хоть личного секретаря заводи.

Сложив письма, они вышли из библиотеки. На улице было ветрено и морозно. Под ногами скрипел сухой снег.

— Вы с лыжами в ладах? — спросил Тихов.

Николин утвердительно кивнул головой.

— Добре. Летом-то я на четвертую пешком хожу, прямо через сопки, а зимой не пройдешь. Приходится вкруговую, по заливу на лыжах, — и Тихов распорядился: — Ждите меня здесь, а я за лыжами схожу и в военторг забегу — печенья возьму пару пачек. Дружок у меня на батарее, Коля Князев, страсть как печенье любит. Заказывал, чтобы я купил ему.