После обеда прибрав стол, Дора вздыхает:

— Ни минуты передышки! От темна дотемна тебя как клин в колоду…

Голиаф, помяв в пальцах седоватые, отвисшие усы, глухо произносит:

— Оккупация!

Здесь же ещё и третий — подросток лет тринадцати. У него веснушчатое лицо, худые щёки, нос с горбинкой и большие уши. Это Жан, дальний родственник Голиафа. Парнишка только собрался взглянуть в маленькое, круглое, как монета, зеркальце. Но Дора выхватывает зеркальце у него из рук:

— Э-э… Мадам выползла из амбара.

— Чтоб она ногу сломала! Нанялся пастухом, а она то и дело гонит либо косить, либо пахать. Что хочет, то творит, никакого ей закона.

— Э-э… Оккупация! — Дора разводит руками.

Жан поворачивается к окну, лицом на восток.

— Ну когда же? — вырывается у него. — Когда же наконец вы вернётесь?

— Молчи, сумасброд! — Дора затыкает ему рот передником. — Услышит мадам хоть словечко — сразу узнаешь, о чём напевает ветер тем, кто висит между небом и землёй…

Выгнав людей на работу, Чадуриха идёт в свои комнаты на хозяйской половине. У веранды она останавливается и проводит рукой по подбородку. Н-да, жарко, всё лицо мокрое.

— Перестань жарить! — злится мадам на солнце и топает ногой, словно кричит на Белочку.

В столовой хозяйка снова останавливается. Рядом, в гостиной, возня: там кто-то пищит и ругается… А, это Герта! А ещё кто?

Вдруг в гостиной раздаётся крик и звон разбитого стекла. Перепуганная хозяйка распахивает дверь. Большого оконного стекла как не бывало, осколки валяются на полу. Белолицая Герта со штопальной иглой в руке визжит:

— Зверюга! Вот прикажу — тебя расстреляют!

— Абер, Гертхен! — тяжело дышит хозяйка. — Что тут происходит?

— Ах, муттер… Этот кот, этот Мурлис-Гурлис, настоящий большевик. Чуть тронула иглой — он сразу в окно!

— Абер, Гертхен! — ласково упрекает мать. — Ну зачем так… иглой? У кота кошачий ум, он не то что человек, которого наказанием можно отвратить от лжи и высокомерия, — заканчивает она словами, услышанными на фашистском митинге.

— Ах, муттер, — Герта капризно надувает губы, — этот противный Мурлис-Гурлис так и смотрит, где Белочка.

— Лучше бы ты Белочку кольнула, — улыбается мать. — Пусть не приваживает кота.

В передней стучат сапоги. Чадуриха, как на пружине, сразу туда. Пришёл Адольф, тот самый рыжеватый молодчик, который затянул петлю на шее бабушки Ажи.

— Ах ты мой ястреб желанный! — Хозяйка падает на грудь гостя. — Я так ждала… Всю неделю тосковала о тебе!

— Да брось, Эмилия! Думаешь, я не знаю? К тебе же тут зачастили пьяные фрицы.

— Абер, дорогой, зачем упрёки?.. Разве я могу осмелиться отказать им от дома? Ок-ку-па-ци-я! А тебя я люблю, люблю…

— А если вдруг твой старый Чадур вернётся из дальних стран?

— Шепну фрицам, что это шпион коммунистов — и ему конец!

— Ох, ведьма! — одобрительно усмехается парень, закуривая сигарету. — А на мельнице по-прежнему хозяйничает Чёрный Андрей?

— Не могу же я разорваться на части! И потом, как-никак братец.

— А он нас не слишком обкрадывает?

— Милый, перебирайся поскорее под мою крышу. Тогда и брату скажем: хватит, отчаливай!

С граблями через плечо, боязливо оглядываясь на хозяйский дом, Дора зовёт:

— Жан, подойди-ка сюда!

Паренёк поднимается с кочки. В руках у него прут и раскрытая книга.

— Где Белочка?

— Я разрешил ей прилечь. Сразу уснула как убитая.

— Э-э… милый, а ну как мадам наскочит? На тебя с языком, на неё с прутом.

— Всё равно! Долго уж Белочка не протянет.

— Да, еле ноги волочит… Не говорила ли, что ей хочется?

— Добежать до холма Мелнисов. Там, где бабушка… Где в песке следы отца-матери.

— Не пускай её, слышишь?.. Вот что, разбуди Белочку. Её у Дабриты мадам дожидается.

— У Дабриты? Неужели утопить задумала, гадина?..

Нет, госпоже Чадур не пришло в голову утопить девочку. Но как можно прожить день, не хлестнув розгой по её иссеченным ногам?

— Веди меня поскорей в свой воровской притон… Ну! Прибавь шагу!

Вот и исполнилась мечта Белочки. Впервые после того страшного дня она увидит родной домик, в котором ей так хорошо и беззаботно жилось…

К самому домику они всё-таки не подходят. Но даже издали заметны дыры в его стенах. А ведь ещё так недавно солнечные зайчики играли на сверкающих окнах… Теперь их нет: стёкла либо выбиты, либо унесены вместе с рамами.

Хозяйка посылает Белочку в кузницу. Дверь взломана, в самой кузнице пусто, темно, сыро. Но как счастлива была бы Белочка, если бы её здесь забыли! Она сжалась бы в комочек в самом тёмном углу под замолкнувшими мехами.

Грубый окрик возвращает её к действительности:

— Говори, куда девались инструменты?

— Госпожа, откуда я знаю?.. Оккупация!

— Врёшь, жаба! У наших спасителей первоклассная техника, очень нужен им старый хлам! И из сиполайнавцев никто не брал — мой Адик всё разузнал. Большевистское отродье! Наверное, запрятали в какую-нибудь барсучью нору. Вспомни! — И хозяйка прутом рубит воздух.

Эх, хозяйка, что ваша розга! Понадобится — и Белочка не испугается ни розги, ни оплеух. Но сейчас девочку охватывает беспокойство. Если Чадуриха, пухлорожий Адольф, Чёрный Андрей начнут шнырять, вынюхивать… А вдруг найдут?

И Белочка безнадёжно машет рукой:

— Ваша правда, госпожа… Папа всё спрятал.

— Ага!.. Где же?

— В Чёрном пруду. Чес-слово, в Чёрном пруду.

Как волк ягнёнка, Чадуриха хватает девочку за руку. Скорей туда, скорей!

Чёрньш пруд — крохотное озерцо среди торфяного болота. Оно глубоко, а берега топкие, так и ходят под ногами.

— Ах воры, ах разбойники! — ругается мадам. — В каком же месте утопили?

— Точно посередине. Мамуся таскала из кузницы, а отец принёс корыто, отъехал от берега… Вон там, видите, где кора кружит.

— Всё побросали в воду, изверги, отродье сатанинское! А корыто куда девали?

— Сожгли… Чес-слово, сожгли.

Хозяйка пытается шагнуть ближе к воде, но, чертыхаясь, отступает: правая нога увязла по щиколотку.

— Вот зверьё! Ну как тут вытащить?

Чадуриха вдруг непривычно ласково обращается к Белочке:

— Пожалуйста, посоветуй! Ты же у меня умница, каких мало.

— Госпожа, мне бабушка сказку сказывала. Прибегает псеглавец к озеру, где спрятан клад, и давай лакать. Лакает, пока досуха не вылакает…

— Пока не лопнет! — Здоровенная затрещина сшибает Белочку с ног. — Вот как, доннерветтер, хочешь, чтобы я была псеглавцем? Не-ет, птичка, я тебя проучу! Ты у меня кружкой вычерпаешь Чёрный пруд. Двадцать лет будешь черпать, никуда отойти не посмеешь! Ну, быстрей на ноги! До зимы, что ли, собралась тут лежать!

Белочка стонет, но подняться не в силах. Чадуриха злобно плюёт и уходит. Возиться ещё с большевистским отродьем! Сможет под вечер притащиться домой — её счастье. А испустит дух — тоже не беда. Найдутся звери, то ли голодная собака, то ли волк или лисица, обглодают до последней косточки.

Однако Белочке не суждено умереть. Только начинает она приходить в себя — чу! — зазвенел коровий колокольчик и ласковые руки охватывают её.

— Белочка!

— Монта!

Они смотрят друг на друга и вздыхают. Ноги Монты в нарывах, а когда Белочка дотрагивается до её спины, подруга отшатывается:

— Ой, больно!..

— Тебя здорово лупят?

— Н-не очень… С пасторшей ещё жить можно, а вот сам пастор… Разыграется печень, так и кидается на всех, словно навозная муха. Вчера на саму матушку-пасторшу накричал, а меня ремнём по спине протянул.

Майга, упрекая, качает головой:

— Ой, Монта, какая ты грязная! Вроде тебя коптили на дыму. Что ж твоя мама за тобой не смотрит?

— Моя мама стала что-то несуразное говорить. Её увезли в Лу́бану, там у нас родственники… Белочка, у тебя в торбе хлебушка не найдётся?

— Да у меня и торбы-то нет…

Вечером Белочка свалилась усталая в бане на веники да так и проспала всю ночь чуть ли не до обеда. И — вот чудо! — никто её не разбудил, впервые у Чадурихи она проснулась сама.