Когда Филипп Леба просил Сен-Жюста почаще заглядывать к ним на улицу Люксанбур, тот был несколько удивлен: ведь не мог же не знать Филипп о прежних чувствах Элизы. Вскоре, однако, он понял, что доверчивый друг его, настойчиво приглашая, имел и некую заднюю мысль: на улице Люксанбур Антуан обнаружил магнит куда более сильный, чем Элиза…

С Анриеттой Леба, младшей сестрой Филиппа, он познакомился еще на свадьбе друга, и девушка сразу привлекла его. На вид ей было лет девятнадцать. Лицом она походила на брата, но казалась более смуглой, и глаза ее были чуть больше и темнее. Облик ее не отвечал античным канонам, но в прямоте и внимательности взгляда, в манере разговаривать и держаться было нечто, поразившее Сен-Жюста. Хотя Анриетта внешне ничем не походила на Терезу, он уловил какие-то токи, идущие от этой девушки и знакомые ему по ощущениям ранней юности. Не будет преувеличением сказать, что именно встреча с Анриеттой осложнила восприятие Сен-Жюстом письма Тюилье и заставила его простоять несколько утренних часов на улице Сент-Оноре перед мрачным домом с полустертой вывеской. Но если это обстоятельство в какой-то мере подтолкнуло его к безрассудству, то оно же в конечном итоге и вернуло ему рассудок.

После неприятной беседы с Робеспьером Антуан долго не мог найти себе места. Размышляя о том о сем он вдруг вспомнил обещание, данное Филиппу. И вечером того же дня позвонил в дверь дома на улице Люксанбур.

К его изумлению, дверь открыла Анриетта.

Смущенные, они смотрели друг на друга.

Наконец Сен-Жюст сказал:

— По-видимому, это — знамение свыше. Какими судьбами вы здесь, милая Анриетта?

— А что вы находите в этом удивительного? — пожала плечами девушка. — Ведь Филипп постоянно отсутствует; каково же ей, бедняжке, оставаться одной в пустом доме.

— О, вы меня не так поняли, — пробормотал Сен-Жюст. — Я ведь в восторге от этого, я очень рад, что вижу вас…

В это время раздался голос Элизы:

— Анриетта, подружка, с кем это ты болтаешь?..

Они хорошо провели вечер, и впервые за много дней Сен-Жюст почувствовал себя умиротворенным. Элиза щебетала без умолку и по временам бросала на него ревнивые взгляды; Анриетта была сдержанна, и Сен-Жюст с радостью убедился, что между ним и девушкой устанавливается молчаливое взаимопонимание. Часов в девять пришел Филипп. Открыли бутылку вина, и под конец Сен-Жюсту не захотелось уходить, — с трудом заставил он себя подняться и откланяться…

После этого он зачастил к Леба.

Но вскоре приятные встречи стали более редкими, а затем и вовсе прекратились: обстоятельства заставили Сен-Жюста вновь с головой погрузиться в работу.

25 сентября член Комитета военный инженер Карно отправился в длительную миссию на Северный фронт. Руководство Военной секцией вновь перешло к Сен-Жюсту. Впрочем, теперь его напряженного внимания требовала не только одна Военная секция.

Тот Комитет общественного спасения, который станет называться «Комитетом II года», «Великим комитетом» или «Комитетом Робеспьера», в основном сформировался в течение лета и начала осени 1793 года.

Из «Комитета Дантона» в него перешли Барер, Ленде, Жанбон Сент-Андре и Приер из Марны. Эро де Сешель, Сен-Жюст и Кутон были избраны 30 мая. В конце июля появился Робеспьер, в середине августа — два военных специалиста, Приер из Кот-д’Ор и Карно. Движение 4–5 сентября ввело в Комитет двух депутатов, близких санкюлотам, — Бийо-Варенна и Колло д’Эрбуа. Вскоре после этого Комитет покинул последний остававшийся в нем дантонист — Тюрио.

Членов Комитета вскоре начнут называть «децимвирами».[17] Все они в цвете сил: самому старшему, Ленде, не исполнилось и 48 лет, младшему, Сен-Жюсту, было 26. Их объединяли великий патриотизм, ненависть к тирании, любовь к справедливости и свободе. Разумеется, иной раз между ними вспыхивали разногласия, происходившие от разницы в их социальных симпатиях, неодинаковых темпераментов и общей переутомленности; но разногласия эти неизменно отступали перед общей угрозой внешнего удушения республики и необходимостью уничтожать внутреннюю контрреволюцию. И, стремясь разрешить эти задачи, они полностью забывали о себе.

— Все, что способствует сосредоточению на собственном гнусном «я», что пробуждает интерес к мелочам и презрение к великому, должно быть отвергнуто и подавлено, — говорил Робеспьер, выражая мысли своих товарищей по Комитету.

Комитет помещался в Тюильрийском дворце, или Дворце равенства, как его теперь называли. Еще 7 апреля он занял прежние апартаменты королевы. В то время как столяры, плотники, обойщики и драпировщики трудились над большим залом заседаний Конвента,[18] децимвиры делили между собой пять комнат и темный коридор, выходивший на парадную лестницу, спускавшуюся к Карусельной площади.

Бывшая спальня королевы, так называемая «комната с колоннами», отошла под зал пленарных заседаний; в четырех остальных комнатах кое-как разместились секции и бюро.

Когда в июле в Комитет пришел Робеспьер, он остался недоволен подобной теснотой и неразберихой. Он тотчас решил подтянуть коллег и установить порядок.

Комитет стал расширяться. Он занял бывшие покои дофина, где раньше находился Комитет колоний, затем антресольные помещения, апартаменты короля, павильон Флоры и несколько небольших особняков на Карусельной площади. Наряду с залом заседаний были выделены кабинеты для каждого из децимвиров. Поскольку многим из них приходилось оставаться на ночь, в кабинетах этих появились и кровати.

Если в апреле — мае между членами Комитета не было разделения функций и каждому приходилось заниматься многими делами одновременно, то теперь все изменилось.

Комитет обладал общим секретариатом и распадался на семь секций и бюро. Каждая секция имела руководителя и штат сотрудников. Военной секцией руководили Сен-Жюст и Лазар Карно, получивший прозвище «организатор побед»; секцию вооружений возглавлял Приер из Кот-д’Ор, секцию продовольствия и транспорта — Робер Ленде. Барер и Робеспьер занимались преимущественно международными связями.

Но из этого не следует, что децимвиры были разобщены. Бертран Барер, по словам коллег «маравший бумагу с непостижимой быстротой», составлял письма и отчеты для многих секций и бюро, а Робеспьер вникал в дела каждой и каждого из них.

Члены Комитета вели подвижническую жизнь.

Они начинали рабочий день в семь утра в своих кабинетах, где запирались на три-четыре часа, чтобы прочитать и отправить корреспонденцию, а также продолжить или завершить работу, начатую накануне.

К десяти часам все сходились в большом зале. Здесь, не выбирая председателя и не ведя протокола, обсуждали общие дела; по некоторым из них, особо срочным или не вызывавшим споров, решения выносили сразу, остальные откладывали до прихода экспертов.

В час дня одни отправлялись в Конвент, иные продолжали совместный разбор текущих вопросов. Кто не успел позавтракать, тут же на месте утолял голод и жажду хлебом и водой; кто очень уж устал после бессонной ночи, тут же урывками отдыхал на походных кроватях, всегда стоявших в зале.

В пять — шесть часов устраивали перерыв: децимвиры шли обедать. Некоторые, семейные, обедали дома, большинство же столовалось в соседнем кафе, платя в среднем по 8 су за брата.

Через час-полтора заседание возобновлялось. Возвращались уходившие в Конвент, приходили за распоряжениями министры, появлялись вызванные накануне эксперты; повсюду сновали курьеры. Вечернее заседание длилось до часу ночи, а иногда и дольше. Иной раз утомленные сверх предела децимвиры теряли выдержку, и тогда — обычно это бывало за полночь — атмосфера накалялась. В этом случае ловкий Барер спешил остроумной репликой или веселым каламбуром вызвать смех и рассеять напряженность.