Было над чем задуматься.

Но тут помог случай.

Сторожевой пикет задержал карету, направлявшуюся в Версаль. В карете сидел маленький человек в черно фраке и очках. Он показался подозрительным.

— Это шпион из Сен-Жерменского предместья, — уверяли сторожевые.

Женщины окружили карету. Какой-то патриот, прыгнув на подножку, спросил, по каким делам неизвестный спешит в Версаль в столь неурочное время.

Маленький горячился:

— Но я депутат! Депутат из Бретани!

— Депутат? Ну, тогда другое дело. А как ваше имя?

— Ле Шапелье.

Патриот отдал честь.

— Гражданки, это один из истинных депутатов народа!

Со всех сторон раздались рукоплескания и крики восторга. Ле Шапелье был известен как левый. К карете подошел Майяр:

— Гражданин депутат, спешите в Национальное собрание, мы пожелаем вам доброго пути. Но небольшая просьба: возьмите с собой одного из наших!

Майяр обернулся ко мне:

— Буглен, вы самый подходящий для этой миссии. Поезжайте в Версаль, разыщите полковника Лекуантра — это человек, близкий Марату, — и поведайте ему о всех наших заботах. Вы опередите нас часа на полтора, а этого вполне достаточно, чтобы подготовить нам встречу.

Я кивнул Майяру, сел в экипаж против маленького депутата и уткнул нос в воротник своего камзола.

Часть пути мы ехали молча. Ле Шапелье держался настороженно и лишь временами посматривал на меня. По видимому, физиономия моя внушила ему доверие, и он наконец стал задавать вопросы, которых я давно ожидал.

Я вкратце обрисовал положение.

Ле Шапелье нахмурился:

— Конечно, по-своему вы правы, по это рискованный шаг. Может произойти непредвиденное, вплоть до кровопролития.

— Но каковы контрреволюционные силы Версаля? Депутат задумался.

— Трудно сказать. За последние дни были созваны отборные части, в том числе пресловутый Фландрский полк. Эта королевская челядь пойдет на все.

— А национальная гвардия?

Ле Шапелье посмотрел на меня, как мне показалось, с сомнением.

— Я думаю национальная гвардия выполнит свой долг.

Я хотел было поинтересоваться, в чем этот долг состоит, но не сделал этого. Я задал совсем другой вопрос:

— Сударь, вам известен полковник Лекуантр?

— Конечно. Это один из главных офицеров национальной гвардии Версаля.

— И вы поможете мне его найти?

— Это нетрудно.

Наш разговор иссяк и больше не возобновлялся.

Начал накрапывать дождь. Затем он усилился, ручейками заструился по стеклам кареты, так что я ничего не мог видеть вплоть до той минуты, когда экипаж остановился и кучер распахнул дверцы.

Мы вышли на широкий проспект.

Депутат раскрыл большой черный зонт, под которым он выглядел, точно гном под грибом.

— Вот, мой милый, смотрите и запоминайте. Мы находимся на главной магистрали, связывающей Версаль со столицей, на Авеню-де-Пари. Прямо перед вами — Оружейная площадь, Двор министров, боковые павильоны и задняя стена большого королевского дворца; слева — дворец Малых забав, где заседает Собрание, куда я сейчас и отправлюсь; справа — большие казармы, куда предстоит отправиться вам и где вы, без сомнения, отыщете полковника Лекуантра. А сейчас — прощайте, и пожелаю успеха вашей миссии…

Депутат ушел.

Я минуту стоял, точно столб, и мок под дождем.

Я смотрел вперед и не видел ничего: королевское жилище скрывалось в тумане; смотрел налево и удивлялся, почему такое небольшое здание называется «дворцом» и при чем тут забавы, малые или большие; наконец повернулся направо и зашагал к казармам, где должен был обретаться мифический полковник Лекуантр.

Я шел широким шагом, смело расплескивая грязь версальских луж и гордо подняв голову. И должен сознаться, настроение мое, по сравнению с тем, каким оно было часов пять назад, изменилось настолько, что даже дождь и слякоть не были властны над ним. Не могу сказать, чтобы я все понял и признал из того, что увидел. Не могу утверждать, будто так вот сразу я стал борцом. Но я уже больше не трусил, я был уверен в себе. Брошенный силою обстоятельств на путь, вчера мне чуждый, еще не зная конца этого пути и даже не осознавая четко его направления, я не мог оставить его, отойти в сторону, уклониться от своего, так неожиданно указанного судьбою жребия. Словно могучий поток подхватил и увлек меня за собой, не спрашивая о моем согласии, не интересуясь моею волей. И теперь, оказавшись в толще этого потока, не имея возможности его преодолеть и вырваться из него, я вдруг неожиданно обрел уверенность и твердость. Быть может, то была уверенность слепца, почувствовавшего руку опытного поводыря; быть может, то была твердость приговоренного, решившего встретить смерть достойно, все может быть — в то время я не анализировал своих чувств и поступков. Но что абсолютно несомненно — и это я представляю себе много лет спустя так же отчетливо, как представлял тогда, — я не испытывал больше ни малейших сомнений, ни тени колебаний. Я остро чувствовал, что приобщился к какому-то большому и важному делу; я был уже не белой вороной среди всех этих мужчин и женщин, а человеком, облеченным доверием, лицом ответственным, на которое возложена весьма важная задача, касавшаяся интересов многих тысяч граждан.

И, гордый этим доверием, я больше ничего не боялся. Ибо знал твердо: задачу надо выполнить, и я выполню ее.

Ле Шапелье не ошибся: полковника Лекуантра я нашел без затруднений. Это был человек высокого роста, живой и энергичный. Меня он встретил без особой радости и конечно же с недоверием. Лишь после того как я представил ему доказательства своей миссии, проявив известную осведомленность, он стал более общительным и рассказал мне о том, что происходило в Версале.

Оказалось, все предосторожности, принятые нами в пути, не привели ни к чему: весь Версаль знал о нашем походе. Об этом говорили на улицах, в Ассамблее, во дворце. Министр внутренних дел граф Сен-При уже в 11 часов был исчерпывающе осведомлен об этом благодаря своему лакею, примчавшемуся из Парижа. Сен-При составил дьявольский план. Он предложил послать Фландрский полк и другие отборные части в Севр, чтобы внезапно атаковать парижан; если бы атака не увенчалась успехом, король должен был бежать в Рамбуйе, куда еще раньше следовало удалиться королеве…

Все это Лекуантр знал из достоверных источников: у него были свои люди среди королевской прислуги. Я, естественно, осведомился о настроении национальной гвардии. Полковник ответил не сразу.

— Я знаю, почему вы об этом спрашиваете, — сказал он наконец. — Вы, очевидно, считаете, что парижская национальная гвардия недостаточно предана народу? Я и сам того же мнения. Но у нас, в Версале, все обстоит иначе. Здесь, поскольку наших постоянно провоцируют, они настроены гораздо решительнее. Особенно после недавних событий.

— А их численность?

— Она невелика. Но если учесть идущих сюда парижан, можно твердо сказать: дело двора обречено. Кстати, вероятно, понимая это, господин Неккер и другие министры всячески отговаривали короля от принятия плана Сен-При.

— И он отказался его принять?

— Он, как всегда, проявил полную нерешительность.

— А королева?

— Она плакала и говорила, что не покинет короля. Это понятно: она знает, как ненавидит ее народ, и чувствует, что без короля ей несдобровать…

Продолжая беседу, мы вышли на Авеню-де-Пари. Вдруг Лекуантр чертыхнулся и указал направо.

В рассеявшемся тумане я увидел боковые павильоны версальского дворца. А шагов на двести ближе к нам, у дворцовой ограды, выстроилась шеренга воинов с поднятыми штыками.

— Так я и знал, — проворчал Лекуантр, — они готовятся к встрече… Вот что, Буглен, — добавил он, подумав, — давайте разойдемся. Я пойду хлопотать насчет продовольствия и помещений, вы же поспешите навстречу Майяру и расскажите ему обо всем. Главное, пусть умерит боевой пыл своей армии — надо избежать столкновений, пока я не выведу из казарм моих людей!..