– Двѣнадцатый часъ идетъ, къ обѣду скоро… – подумалъ преображенскiй солдатъ. – Стало быть, строго стало. Значитъ, законъ сурьезный…

И стало солдату жутко: одинъ только онъ мотается. А идти надо, какъ по службѣ!

Идетъ преображенскiй солдатъ, смотритъ – О н ъ! М ѣ д н ы й!

Загляделся солдатъ на М ѣ д н а г о.

– Ухъ, чи-сто!

И все, какъ раньше: и полосатая будка рядомъ, и часовой под М ѣ д н ы м.

Заглядѣлся преображенскиiй солдатъ на М ѣ д н а г о.

– Честь!

Поднялся прикладъ и звякнулъ.

Вздрогнулъ преображенскiй солдатъ, – какъ въ грудь ударилъ. Вздрогнулъ точь-въ-точь, словно давно когда-то, въ первое время своей службы, какъ шелъ съ разносной и засмотрѣлся на М ѣ д н а г о.

– Честь! – будто съ яраго коня крикнулъ, мѣдью живою крикнулъ.

Вытянулся преображенскiй солдатъ и М ѣ д н о м у бравую честь отдалъ. И стало ему тутъ жутко: будто Тотъ съ тяжелаго коня гнѣвно смотритъ.

Прибавилъ шагу солдатъ, а тѣ въ спину ему вонзились, въ самую его душу смотрятъ. А ноги – бревна.

– Стерегутъ… – подумалъ – Безсмѣнно! И все тѣ же…

Идетъ, какъ бревна везетъ, а по спинѣ мурашки.

А вотъ и Зимнiй Дворецъ, и здѣсь – ни души, пусто.

Да куда же народъ дѣвался?!

Глядитъ преображенскiй солдатъ – дымятъ надъ дворцомъ трубы… Глядитъ – на дворцѣ, на шапкѣ, – высоко царскiй штандартъ вьется – по золотому полю черный орелъ играетъ.

Подтянулся преображенскiй солдатъ: С а м ъ дома!

Идетъ по той сторонѣ, къ рѣкѣ, четко печатаетъ: разъ, разъ, разъ. И слышитъ вдругъ, – даже похолодѣло: впереди кто-то тоже отстукиваетъ по камню: разъ, разъ, разъ!

Приглядѣлся и обомлѣлъ: С а м ъ идет!

Призналъ: идетъ по панели, у дворца, Самъ Царь Николай, въ походной солдатской формѣ, – въ шинелькѣ сѣрой, въ фуражкѣ гвардейской, смятой, заношенной, любимой, – съ лица скучный, блѣдный, а глаза ясные, – идетъ – думу свою думаетъ, заботу.

Идетъ, какъ по дѣлу, твердо.

Сбился с ноги преображенскiй солдат, какъ въ мочалѣ завязли ноги. Заерзался. Въ струну натянулось все, огнемъ обожгло, морозомъ… За рѣшетку бы сигануть… назадъ?..

…А ну, какъ спроситъ: почему никакого народу нѣтъ?..

… А ну, какъ крикнетъ: безъ дѣла чего шатаешься?! Строгимъ арестомъ на 5 сутокъ!

Да самое страшное и вспомнилъ:

– А ну, какъ спроситъ…?!…

И только подумалъ – слышитъ знакомый голосъ, отчетливый, смотровой, властный, – х о з я й с к і й голосъ:

– Здорово, Преображенецъ!

Дрогнуло все въ солдатѣ преображенскомъ, дрогнуло снизу вверхъ. Силой неодолимой толкнуло на два шага впередъ, вывернуло къ дворцу, ногою объ ногу звякнуло; вытянуло въ струну все тѣло, голову завернуло въ небо, закаменило лицо морозомъ и выкинуло изъ горла радостное до боли-счастья:

– Здравiя желаю, Вашему, Императорскому, Величеству!

Стрѣльнуло по всему тѣлу – отъ пятокъ до затылка.

Потемнѣло в глазахъ, и задохнулся преображенскiй солдатъ – от счастья…

* * *

Очнулся солдатъ на койкѣ, открылъ глаза, – и гоготъ, и визгъ, и дымъ. Смотритъ – не понимаетъ. Суются к нему рожи, усы, вихры… Орутъ глотки:

– Чортъ… сдурелъ?!!… Опять В е л и ч е с т в а запросилъ, чортъ пьяный?

А преображенскiй солдатъ только глазами хлопаетъ – не пойметъ. Колотится въ груди сердце, душитъ, вотъ-вотъ черезъ горло выпрыгнетъ. Перевелъ духъ, выпучил глаза, лопочетъ:

– Братцы… къ добру ай к худу?…

А тѣ гогочутъ, подъ бока кулаками тычутъ. Обошелся преображенецъ и говоритъ:

– Сонъ привидѣлся… С а м ъ … поздоровался…

И стало ему грустно, до тошноты. Лежалъ на койкѣ въ потемнѣвшей казармѣ, по стѣнамъ глазами царапался… – дымъ и гарь…

Пришелъ срокъ дурному объявляться, – а его нѣтъ и нѣтъ.

Тутъ и понялъ преображенскiй солдатъ, что сонъ-то, пожалуй, прiятный былъ!

А лампадку Миколѣ Угоднику такъ и не справилъ, – все недосугъ было.

Алушта. Октябрь 1919 г.