— Матросы! — предостерегающе произнес человек в очках. В его негромком голосе прозвучали нотки, сразу заставившие замолчать маленького бойца.
Смутившись, он так ударил по столу пятерней, что остальные костяшки подпрыгнули, одна свалилась на палубу.
Я видел, что сильнейшее возбуждение владело сидящими в кубрике. Такое возбуждение замечал я у летчиков, вернувшихся из полета, у моряков после трудного боевого похода… Вслед за окликом офицера в очках наступило напряженное молчание.
— Говорят, старший лейтенант Медведев снова командует катером? — попытался я вновь завязать разговор.
Все молчали.
— Кстати, разрешите познакомиться! — Офицер в очках повернулся и в упор взглянул на меня темными, обведенными синевой глазами. Просьба познакомиться очень напоминала вежливый приказ предъявить документы.
Я не обиделся. На фронте случайные спутники должны быть уверены друг в друге. Я вынул редакционное удостоверение.
Настороженность исчезла с лица офицера. С нежданной силой он сжал мою ладонь длинными, тонкими пальцами.
— Капитан Людов, — сказал он. — А вот мои разведчики — орлы, альбатросы полярных морей. Возвращаемся с операции.
— Вы капитан Людов? — воскликнул я.
Его впалые морщинистые щеки слегка порозовели. Застенчивым движением он поправил очки.
Тот человек, с которым я неоднократно пытался встретиться в базе, оказывался моим соседом и спутником на много часов пути.
— …Значит, вы помните старшего лейтенанта Медведева? — спросил задумчиво Людов, когда несколько времени спустя мы вышли из кубрика и присели на палубе, укрывшись от острого ветра на корме, позади рулевой рубки.
Наступал тусклый, зеленовато-серый полярный рассвет. Бот уже отвалил от пирса и, мерно раскачиваясь, стуча изношенным мотором, шел по спокойному Мотовскому заливу.
Он шел вдоль нашего берега, сливаясь камуфлированными черно-белыми бортами с его однообразным бурым гранитом. Сизая линия занятых немцами сопок, еще подернутых туманом, проплывала далеко от нас. Много времени предстояло итти от полуострова Среднего до главной базы Северного флота…
Помнил ли я старшего лейтенанта Медведева?
Конечно, все на флоте знали историю его героического катера. Знали об отчаянной храбрости старшего лейтенанта, о его любви к морю, о странном стремлении в сопки — на сухопутный фронт.
Однажды я видел Медведева в офицерском клубе, совсем вблизи. Он сидел за соседним столиком в ресторане. В танцовальном зале играл оркестр, весело переговаривались моряки, вернувшиеся с боевых заданий. А он сидел неподвижно, прямой и высокий, опустив на широкую ладонь скуластое лицо с тяжелым лбом, нависшим над глубоко сидящими глазами.
Казалось, он даже не сознает, где находится в эту минуту. Он задумался горько и глубоко. Лишь когда его окликнули с соседнего столика, он отвел руку от лица. Тускло блеснули две потертые золотые нашивки на рукаве кителя.
Тогда он еще плавал на катере, но уже получил известие о жене… Отвечая на оклик, он улыбнулся широкой, доброй, какой-то детской улыбкой…
И вот передо мной лежит фантастическая история старшего лейтенанта и его маленького отряда, записанная мною на борту мотобота со слов капитана Людова и Сергея Агеева — знаменитого северного следопыта.
Много позже я познакомился с документами, захваченными в немецкой разведке, беседовал с самим Медведевым — к тому времени он стал уже капитаном второго ранга. Но сейчас для читателя особый интерес имеет даже не история Медведева, а самый подвиг горстки самоотверженных моряков, который был словно увенчан удивительной вспышкой в сопках.
К моему счастью, на всем протяжении пути капитан Людов был в том странном, совсем не свойственном ему возбуждении, о котором я упомянул раньше. Капитан не спал третью ночь. Командир мотобота предоставил ему свою койку, но Людов предпочел сидеть на верхней палубе, зябко кутаясь в шинель. Сперва он рассказывал сам, а потом наблюдал, как я записываю рассказ Агеева.
Иногда плотный, неторопливый Агеев останавливался и задумчиво притрагивался к марлевой повязке на курчавой голове. Я понимал: он дошел до момента, казавшегося ему секретным… Он вскидывал на Людова свои живые глаза, и тот или чуть заметно кивал или еще незаметней поводил очками. В последнем случае Агеев довольно безболезненно опускал запрещенную часть рассказа. Но капитан чаще кивал, чем делал отрицательный жест.
— Записывайте подробней, потом не пожалеете, — сказал он, увидев, что я перестал писать и стал разминать натруженные пальцы. — Вы помните, — Стендаль, говоря о «Красном и Черном», писал: «Читателя удивит одно обстоятельство — роман этот совсем не роман». То же самое могу сказать и я. Если вы опубликуете свои записи, никто не поверит, что все написанное взято прямо из жизни…
— Да, вы правы! — сказал я, укладывая в полевую сумку последний заполненный блокнот. — Действительно, это готовый роман приключений. В сущности, вы могли бы опубликовать эту вещь сами.
Капитан Людов задумчиво достал из кармана прозрачный портсигар — из тех, на производство которых наши моряки пускали обломки сбитых вражеских самолетов. В портсигаре были не папиросы, а аккуратно уложенные кусочки пиленого сахара. Он предложил кусок мне, другой небрежно отправил в рот. Сахар захрустел на его крепких зубах.
— Дорогой товарищ, я пережил десяток таких романов. Но, знаете ли, кто-то из писателей сказал: «Пережить роман — это еще не значит уметь его написать».
Уже тогда я стал замечать пристрастие Людова к литературным цитатам. И он очень обижался, когда собеседник возражал, что у названного автора нет цитируемой фразы. Во всяком случае, отмечу одно: капитан был начитан глубоко и всесторонне — и не только в области художественной литературы.
— Смотря для кого, — возразил я с некоторым жаром на его последнюю цитату. — Для некоторых написать роман легче, чем пережить хотя бы сотую его долю.
— Я имею в виду хорошие романы, — серьезно сказал Людов. — Так вот, на настоящий роман у меня нет ни времени, ни способностей, а для плохого не стоит стараться. Ведь стараться придется все равно. Кажется, Анатоль Франс писал о распространенном заблуждении, что написать плохой роман легче, чем хороший? «Нет, — говорит он, — и тот и другой написать одинаково трудно: оба требуют одинаковой затраты бумаги и сил…» Но… — он взглянул на меня с легкой улыбкой, — здесь у вас риск минимальный. Материал говорит сам за себя.
Да, пересмотрев недавно свои записки, я не могу не согласиться с капитаном. Материал говорит сам за себя!
И первое, что встает в моем воображении и просится на бумагу, — это поход катера лейтенанта Медведева у берегов Северной Норвегии, поиски вражеских кораблей осенней полярной ночью: первое звено в цепи дальнейших необычайных событий.
ГЛАВА ВТОРАЯ
МОРСКАЯ ОХОТА
— Лучше смотреть, Фролов! А то как бы тебе чайка на голову не села! — крикнул Медведев сквозь ветер и опустил мегафон на влажную фанеру рубки.
Сигнальщик Фролов чуть не выронил от удивленья бинокль. Командир шутит в конце неудачного похода, когда катер уже возвращается в базу, а торпеды по-прежнему спокойно лежат на борту. Удивительно, невероятно!
Он покосился на командира. Старший лейтенант Медведев стоял в боевой рубке, как обычно, слегка сгорбившись, надвинув фуражку с эмблемой, потускневшей от водяной пыли, на прямые суровые брови. Сигнальщику показалось, что и лицо командира, похудевшее от бессонницы, выражает скрытую радость. Радость в конце неудачного похода!..
Высокая мутная волна ударила в борт, длинными брызгами обдала лицо, линзы бинокля. Фролов протер линзы, снова тщательно повел биноклем по морю и небу.
Справа до самого горизонта расстилалась зыбкая холмистая пустыня океанской воды. Бинокль скользнул влево — возник голый извилистый берег. Ребристые утесы черными срезами поднимались над водой. Рваной пеной взлетали снеговые фонтаны прибоя.
Океан глухо ревел. Еще белела в небе луна, но уже вставало неяркое полярное солнце. Наливались розовым соком длинные снеговые поля в расселинах горных вершин.