Командир достал из планшета карту. Ветер трепал и сворачивал легкие кальковые края. Медведев разложил карту в углублении, прижал с боков осколками гранита.

— Принесите ракетницу и сигнальные флажки!

Фролов бросился в кубрик, вернулся с большим, старинной формы, пистолетом. Вложил в ствол картонный патрон ракеты. Из клеенчатого футляра вынул два красных флажка.

Корабли приближались. Уже видны были в бинокль очертания широких скошенных труб, углы орудийных надстроек. Но берег затаился, точно и не было в скалах настороженных, направленных в море батарей.

— Ракету! — приказал Медведев.

Фролов вскинул ракетницу. Узкая дымовая лента взвилась над высотой, высоко в небе вспыхнул алый лоскут дыма. Мгновенье спустя такая же ракета поднялась над флагманским эсминцем.

— К корректировке приготовиться! — приказал Медведев, не отрывая бинокля от глаз.

Фролов шагнул вперед — в каждой руке по развернутому флажку. Стоял теперь на самом краю ветристой бездны, ясно видимый и с моря и с берега. И, улучив момент перед началом сигнализации, сделал то, что делал не один краснофлотец, смотря смерти в глаза, никогда не сгибаясь перед врагом.

Фролов шагнул вперед — в каждой руке по развернутому флажку.

Он сорвал и бросил на камни свой шерстяной подшлемник и, бережно достав из-за пазухи, расправил и надел набекрень старую, пропитанную солью бескозырку с золотыми литерами и ленточками, вьющимися на горном ветру.

— Ему меня подстерегать не резон! — крикнул Агеев Медведеву, бросаясь вслед за диверсантом к выходу из ущелья.

Такова была первая мысль. Конечно, мнимый англичанин постарается не упустить ни мгновения, использовать преимущество во времени, чтобы, затерявшись в скалах, уйти к своим. Но тотчас у Агеева родилось другое соображение.

Неверно! Может быть, неопытный враг сделал бы именно так, но испытанный разведчик, конечно, использует особенность местности, затаится где-нибудь за скалой, чтобы, дождавшись преследователей, наверняка расправиться с ними.

«Точно! — думал на бегу боцман. — Где он будет ждать? Конечно, у перехода через стремнину. Придется там помедлить, выйти на открытое место. Там он и ударит, как на охоте».

И вместо того, чтобы одним духом перемахнуть пенную воду, Агеев пробежал ущелье, лег, подполз к заросли у потока и, не раздвигая зелени, выглянул наружу.

Сквозь кружево листвы, пронизанное солнцем, чернели мокрые камни, сверкали брызги потока. Молчаливо сгрудились скалы на том берегу. Агеев знал — вдоль отвесной стены на уровне входа в ущелье, где лежит он сейчас, идет трещина, узкий выступ, тоже скрытый снаружи зеленью. Не шевельнув ветки, пополз этим выступом вдоль стремнины, до того места, где обрыв сворачивал в сторону и делала поворот речка.

«А может, зря теряю время, немец давно уж уходит к своим», — терзала неотступная мысль.

— Неправда! Торопитесь медленно! — пробормотал он свою любимую поговорку. Напрягся, перепрыгнул поток, стал возвращаться ползком, распластавшись по камням.

И против входа в ущелье, за первым же поворотом, лицом к лицу столкнулся с затаившимся немцем.

Диверсант лежал, держа наготове гранату, смотрел на скрытое зеленью горло ущелья. Совсем другое — напряженное, обтянувшееся лицо, с полуоскаленными зубами под приподнятой верхней губой, глянуло на Агеева. Граната покатилась на камни. Агеев поднял пистолет. Но с проворством, почти невероятным для такого жирного, тяжеловесного человека мнимый О’Грэди схватил его за руку. Они зашатались над самой водой. Немец рванулся, вывернулся, как змея, исчез за скалой.

И потом — минуты стремительного карабканья по скалам, бега по камням, под солнцем и ветром. И, наконец, Агеев лег ничком, жадно напился студеной воды, золотящейся в мшистом углублении.

Он вытер обильный пот, слепящий глаза, и, осторожно приподняв голову, окинул взглядом окрестность.

Теперь перед ним была плоская лощина, похожая на высохшее океанское дно. Ни деревьев, ни высокого кустарника. Тот же пейзаж, как и всюду, в этой области вечной мерзлоты: гранитные валуны, нагроможденные друг на друга, остробокие шиферные плиты, кое-где желтоватые ветви ползучей березы плотно прижимались к камням.

За этой лощиной, охватывая ее полукольцом, вилась далекая линия горной автострады, — той самой дороги, что вела к заброшенным никелевым рудникам.

Боцман лежал за большим, обточенным ветром валуном; от камней шел легкий морской аромат — запах водорослей и соли. Сверху грело солнце, но снизу ледяной холод уже проникал сквозь одежду.

Успел ли он перерезать немцу дорогу, преградить ему путь? Агеев взглянул на циферблат плоских ручных часов — эти часы подарил ему адмирал за одну из разведочных операций…

После того как немец, вырвавшись, скрылся за скалой, боцман не стал преследовать его, а бросился наперерез, по одному ему известному кратчайшему пути.

И вот теперь он лежал за большим валуном, просматривая всю лощину. Знал, если враг не добрался уже сюда, — а по времени не мог добраться: боцман прошел к валуну прямиком, по обрывистым оленьим тропам, — он не сможет пройти по лощине, не подставив под выстрел свое большое тело… Агеев лежал, задыхающийся, потный, держа наготове гранату и тяжелый пистолет.

Солнце сверкало над камнями, вися в бледноголубом небе.

Великая тишина пустыни стояла кругом.

И вот Агеев снова увидел врага.

Тот полз по краю лощины, распластавшись так, что почти не выделялся за линией шиферных глыб. Полз метрах в сорока от боцмана, и всего десяток шагов отделял его от дальнего края лощины.

Агеев выстрелил три раза подряд и, приподнявшись, тут же метнул гранату.

Он промахнулся. Диверсант вильнул в сторону скользким, торопливым движением змеи. Промахнулся! Бешеный бег по камням, волнение, усталость от бессонных ночей сделали свое дело!

Агеев взглянул на часы. Десять, двадцать… Высоко в небе стояло солнце, спина была теплой, но живот леденел, легкий озноб пробегал по телу… Что же, он будет ждать, пока враг не выглянет из-за камня, сколько бы времени ни ушло на это ожидание…

На это ожидание ушло почти восемь часов…

Уже солнце пересекло небосвод, уже не раз Агеевым овладевала неодолимая дремота, голова опускалась к камням. Боцман взял остроконечный осколок, поставил острием вверх… И когда голова падала сама собой, острая боль укола снова приводила его в себя, прогоняла дремоту…

Из-за зеленоватого камня выставилось круглое кожаное плечо.

Боцман не стрелял.

Плечо шевельнулось, исчезло, высунулось снова.

Агеев хмуро смотрел. Усмехнулся, выстрелил. Дернувшись, плечо скрылось за скалой.

Агеев не вставал из-за камня.

Он знал все тысячу и одну хитрость первобытной горной войны. Ставкой в этом поединке была не только его собственная жизнь.

Он поднял ветвистый желто-бурый, будто отшлифованный рог оленя, лежавший среди камней. Засунул рог стоймя между двумя камнями. Привязал к нему длинный и тонкий штертик, который всегда носил с собой в кармане. Снял свой круглый шерстяной подшлемник, расправил, надел на верхние развилки рога.

Разматывая штерт, он отползал в сторону, плотно прижавшись к земле, не показываясь из-за камней. И только отползши шагов на десять, взял на прицел дальнюю скалу, где исчезло плечо врага, — и осторожно потянул бечевку.

Испытанная хитрость северных снайперов!

Рог шевельнулся, подшлемник, как живая голова, кивнул из-за камня. Агеев увидел: из-за скалы взметнулась рука с пистолетом, подшлемник дернулся, пробитый навылет.

Пистолет разведчика громыхнул дважды. Оружие врага взлетело в воздух, упало на плоские плиты.

— Вот ты какой хитрый, — пробормотал Агеев. — Вместо плеча пустой комбинезон подставил? А теперь что будешь делать с простреленной лапой?