[25 июля 1780]

Буде обер-полицмейстер Лопухин Ранцова не сыщет в городе или у матери в деревне в трое сутки от сего 25 ч. июля¹ и после того от меня наряженные его сыщут, чтоб он — Лопухин — знал, что он сам со мною будет иметь дело, ибо мне в обер-полицмейстеры в Питербурх не нужен трус, либо непроворный человек, или нерасторопный. Прошу о сем ему дать знать последнее мое приказание.

Екатерина

[27 июля 1780]

Уж не посылай мое письмо к Архарову. Ранцов уже привезен от матери из деревни и отослан к Вяземскому.

[До 26 августа 1780]

Жалею, батинька, что ты не очень здоров¹. Снова потеть будешь. Осенью при приезде наследного] принца Прусского², чаю, у Панина рассудка мало увидим.

[Август-сентябрь 1780]

Dites au Prince de Ligne, Mon Ami, en le remerciant de son livre, que la description de Beloeil m'a enchantee. J'ai toujours aime les tetes a tapage et je n'ai guere lu de livre qui renferme une plus grande Encyclopedic de mouvements que le sien; je fais chorus avec lui lorsqu'il dit que l'on voit, que l'on pense tout en beau. Que personne ne se plaigne.

[238]

25 сент[ября] [1780], пятница, в девятом часу вечеру.

Сейчас, батинька, получила я твое письмо от 24¹ и очень тем обрадованы мы, то есть Саша и я. Вложенная цыдулка ему отдана и при сем посылаю его ответ. Что скорее возврати[шь]ся, то тем приятнее будет для меня, не то, чтоб забыть тебя. В ту минуту, как милое твое письмо принесли, то об тебе речь была и сумневались, что возврати[шь]ся ко вторнику, а теперь не без сожаления вижу, что и в середу в твои имянины не изволишь быть². Однако, как бы то ни было, лишь будь здоров и об нас знай, что ты нами весьма любим.

К Александре Васильевне за письмом к тебе послала я, но она, чаю, уехала к Гаррису³, и так не прогневайся, быть тебе сегодни без письма от них.

[До 24 ноября 1780]

Позвольте, матушка, представиться нынче Соллогубу.

Р_у_к_о_й_ _Е_к_а_т_е_р_и_н_ы II: Приехал ли он или едет, или иной ли причины ради?

[1780]

Батинька, как Сейм Польский кончился теперь, то время войск оттуда возвратить и привести мое о том данное повеление в исполнение. При сем посылаю письмо Послу, буде твой курьер неравно дорогою пропал, чтоб сие письмо верно дошло.

Желаю сердечно, чтоб ты скорее выздоровел.

[1780]

О комиссариатских суммах донесу мое усерднейшее мнение, как о приходе доходов в сие место, так и об экономии. В числе остающихся мест мне кажется наибезполезнейшим Коммерц-коллегия, которая и прежде, Бог весть, что делала. Правило, положенное мануфактуре, еще более простирается на торговлю. Прибыток наилутчим есть поощрением оной. Естли ж разправа между агличанами до сей коллегии надлежит, то мне кажется лутче ей быть на основании трактата в общем месте купеческом, которое, как называется по новому учреждению, я теперь не помню. И тем наипаче, что дела их наиболее связаны с нашим купечеством. А дальновидное распространение внешней торговли, умножение и облегчение способов внутренней оставить времяни, просвещению и попечению купеческому обществу, ибо состояние торгующих становится часто хуже от того, когда о прибыли их слишком стараются другие.

Р_у_к_о_й _Е_к_а_т_е_р_и_н_ы II: За уничтожение Коммерц-коллегии никто не берется, но в трактате точно сказано о разборе агличан с нашими «быть в той коллегии». Трактат же изчезнет чрез шесть лет. Все же прочее весьма сходственно и моему мнению. В военных казначеях почитаю немалую нужду, но остаточных казначеев собенных устроить ли? О сем ожидаю Ваше мнение.

[1780]

Касательно коллегии Экономии: оная уничтожиться может, ибо легче смотреть подробности хозяйства по наместничествам. Но содержание монастырям и прочему духовенству истекать долженствует из одного места, которое назвать духовной ренториею в ведомстве Государственного казначея. Потому что нельзя не замешаться в щотах, когда расход на содержание многих частей последует из разных мест. То же на починку церквей и других ея строений лутче ассигновать из одного же места, иначе несравненно более расходы будут по многим причинам, и произойдет немалая трудность в соображении сумм.

Р_у_к_о_й_ Е_к_а_т_е_р_и_н_ы II: Радуюсь, что мои мысли встретились в сем пункте с Вашими. Я вчерась еще приказала включить духовного казначея с казначейством.

[После 14 января 1781]

Вчерась, опасаясь, чтоб Панин не возвратил Кобенцелю¹, не присылая ко мне, его предложения, приказала ему и Вице-канцлеру, чтоб оне взяли мне на доношение то, что Кобенцель им предложить будет и о чем Император ко мне пишет². Вследствие чего и присланы при сем следующие бумаги. Теперь буду требовать от них о сем рассуждения, а там положу, как мне угодно окажется.

[После 14 января 1781]

Как к вранью старого мошенника уже нечувствительна и на это нечего смотреть. Про Вас спросили у Салты[ковых]: каковы Вы¹. Обо мне прошу верить, что я непременна.

[До 25 января 1781]

Сравнивать прилично не ради трусости, но ради честности, что имея обязательства, нарушить оные безчестно. Трактат же равной дружбы не есть безчестное дело по тому правилу, что всякая держава старается со всякой державой жить дружно, когда не в войне. Войну же не вчинять без причин и без нужды. Я ни от кого из держав зависима быть не желаю. Венский двор весьма может хвалиться, что я сравниваю с двадцатилетним союзником тогда, когда десять лет назад оный двор отказался ото всякой связи с нами в нужное для нас время и всякую пакость чинил во время оное.

Что слабеешь, о том от сердца жалею и не знаю, чему приписать. Ужо сама посмотрю тебя. Прощай, мой любезный друг. Проект трактата, который ты читал, представлен Кобенцелем. Наш контр-трактат заготовляется.

[После 25 января 1781]

При сем посылаю мой ответ, который прочесть можешь, батинька, Гаррису, переведя на слова и диктуя ему. Кажется, я тут сохранила все, что только сохранить можно, не компрометируясь. Ответствовала же я на всякий пункт, сколько время дозволило. Тут опасение еще есть и то, что кой час на предварительную негоциацию соглашусь, то та и другая держава от мира уклонятся по противуречащим причинам, и мирное дело (уж конечно и то с афронтом) из моих рук выйдет, и тогда заневолю втянуты будем в дело. Или же с меньшей доверенностию поступят с нами те, кои и без того насилу с нами повидимому ласковы.

Только Кингстонша ко мне пишет и просит дозволения о покупке какой-то деревни, об которой велю выправиться. Adieu, mon Ami. Исписалась до смерти, устала.

[После 27 января 1781. Санкт-Петербург]