Теперь Дрейк в свою очередь покачал головой.

– Пэйтон, я уже говорил тебе, что согласен с твоими братьями…

– О! – она резко отвернулась, разочарование причинило ей почти физическую боль. Джорджиана была неправа. Все-таки придется побить его, когда представится возможность.

Низкий голос Дрейка пробился сквозь ее мысли:

– Пэйтон, это на тебе ночная рубашка?

Она бросила через плечо рассерженный взгляд.

– Да. И что?

– И ты спустилась по лестнице прямо в этом наряде?

– Думаешь, я совсем тупая? Я вообще не спускалась по лестнице. Разумеется, я вылезла через окно.

Дрейк опустился на край фонтана с несвойственной ему тяжестью.

– Пэйтон, – сказал он, удивив ее бесконечной усталостью в голосе, – ты когда-нибудь убьешься.

Она вдруг почувствовала, что тоже немного устала. Тяжело постоянно вести борьбу. ее это несколько утомило. Пэйтон присоединилась к Дрейку, усевшись на край фонтана, и сквозь тонкий батист своего одеяния ощутила ягодицами гладкий прохладный и немного влажный мрамор.

– Вряд ли, – сказала она, отвечая на его предыдущее высказывание, – я очень хорошо лазаю. Неужели ты не помнишь все те кокосы, которые мне удалось сбросить, когда мы потерпели кораблекрушение у Инагуа [16]?

При свете луны Пэйтон увидела, что он кивнул.

– Действительно, – безучастно согласился Дрейк. – Как я мог забыть?

Пэйтон украдкой взглянула на него. Это был не тот Дрейк, которого она знала. Он почему-то казался старше. Он и был старше – на десять лет старше ее – но никогда не выглядел старым… по крайней мере, настолько старым. И хотя Дрейк обычно не шутил и не смеялся так шумно и неудержимо, как братья Пэйтон, однако никогда раньше он не казался ей печальным. Как сейчас.

А с чего ему печалиться? Не с чего. Это ее жизнь перевернута вверх дном.

– Да, – подтвердила Пэйтон. Она заметила, что одна из его рук – левая – лежит на мраморе между ними. Большая рука – ее собственная легко могла бы скрыться в ней, – с кожей огрубевшей и загоревшей за годы натягивания такелажа. По оценке Пэйтон, примерно восемь дюймов мрамора отделяли ее от этой руки. Восемь дюймов мрамора и противная мисс Уитби, конечно. Пэйтон очертила круг на воде, покрывавшей эти восемь дюймов.

– Что случилось, Пэйтон? – голос звучал нежно. Когда она в изумлении подняла глаза, Дрейк улыбался. – Я знаю тебя. Ведь дело не только в этом?

Вопрос застал ее врасплох. Конечно, он мог спросить. Конечно, он должен был поинтересоваться. На борту корабля этот вопрос не возник бы. Пэйтон часто помогала Дрейку скоротать ночные часы на вахте, однако он никогда не спрашивал ее, существует ли что-то, чего она хочет. Но сейчас они не в море. Они в Англии. В скучной благовоспитанной Англии, где молодые леди не засиживаются с джентльменами после полуночи. И вообще, в любое время суток не сидят вместе с ними без сопровождения. Во всяком случае, по мнению Джорджианы.

Ну, и что же она хочет от него? Она попросила «Константу». Он отказал. Так почему она не уходит в дом? Чертовски неуютно сидеть здесь, у фонтана. Уже за полночь, а она одета всего лишь в ночную рубашку, и мелкие брызги фонтана намочили ей спину.

– Ты замерзла, – вдруг сказал Дрейк.

С этим не поспоришь. И прежде чем Пэйтон смогла возразить, он снял с себя фрак и обернул им ее плечи.

– Вот, – произнес он. – О чем ты думала, выходя сюда в таком виде? Не прихватив даже шаль. Ту, шелковую, что я купил тебе в Кантоне. Почему ты ее не носишь? Потеряла? Ты не успокоишься, пока не растеряешь все, что у тебя есть. Иногда я подозреваю, что в тебе течет кровь бедуинов.

Тепло, исходящее от атласной подкладки фрака, и неотразимая теплота низкого голоса Дрейка ошеломили Пэйтон, и свой вопрос она услышала как бы со стороны, будто кто-то другой произнес эти слова:

– Почему, Дрейк?

Его прохладные сильные пальцы все еще поправляли воротник фрака, приподнимая его.

– Что – почему? – беспечно спросил он.

О, Боже, подумала она. Замолчи, Пэйтон! Заткнись! Но к своему ужасу продолжила говорить. Она спросила:

– Почему ты женишься на ней? – Пэйтон тряхнула головой, и короткие завитки легко, как перышки, скользнули по костяшкам пальцев Дрейка. – Я этого не понимаю. Ты всегда говорил… – ее голос прервался. О, господи, что с ней случилось? Помилуйте, она что, плачет? Но она никогда не плакала! – Ты всегда говорил, что женишься на мне.

Ей было плохо видно его лицо. Всего лишь темное пятно, окруженное более яркой дымкой синеватого лунного света. Однако Пэйтон чувствовала Дрейка. Руки, только что поднимавшие воротник фрака, переместились и охватили ее лицо. По сравнению с гладкой кожей ее щек, ладони были грубы.

Как это ни странно, но когда он заговорил, его голос звучал так же хрипло, как у нее.

– Я знаю.

– Ты обещал, – выдавила она сквозь стиснутые зубы.

– Я знаю.

– Тогда почему? Почему ты женишься на ней?

Если бы пятью минутами раньше кто-нибудь сказал Пэйтон, что она будет сидеть в саду Коннора Дрейка, а его руки будут нежно удерживать ее лицо, она бы посоветовала говорящему разбежаться и прыгнуть с бака [17]. Однако это произошло, и лунный свет заливал все вокруг, и фонтан тихо плескался рядом. Где-то среди деревьев соловей переливчато выводил гаммы, как будто из чистого удовольствия стараясь показать, на что он способен. От фрака исходил запах Дрейка, такой знакомый по подушке, которую он когда-то, очень давно, одолжил Пэйтон, и он окутывал ее. Его руки, хоть и грубые, были теплее ее щек. Казалось вполне естественным наклониться к нему, чтобы, если получится, вдохнуть побольше этого хмельного мужского аромата, этой неотразимой теплоты…

Пэйтон онемела от удивления,когда Дрейк тоже подался вперед, ей навстречу. Но именно это и произошло. Она качнулась к нему, совсем чуть-чуть, словно водоросль, влекомая приливом, и к своему величайшему удивлению обнаружила, что он тоже качнулся вперед. И неожиданно оказалось, что их лица разделяет расстояние всего лишь в дюйм или даже меньше.

И прежде чем Пэйтон успела смущенно отвернуться, Дрейк сжал ее крепче, не позволяя отстраниться.

А затем случилось то, на что она не могла и надеяться, потому что губы Дрейка нашли ее рот. Ни с того, ни с сего.

И это был не один из братских поцелуйчиков, которые она привыкла получать от Дрейка в тех редких случаях в прошлом, когда он ее целовал. Те обычно приходились куда-нибудь в макушку или – иногда – в кончик носа. Этот же попал прямо в губы. И за первым сразу же последовал еще один. И еще. Пэйтон поняла, что Дрейк уже давно не брился. Острые кончики щетинок обжигали ей кожу вокруг рта. А по вкусу он напоминал виски. Дрейк пил, и выпил слишком много. Странно, как могла она не заметить, что он пьян…

А он вправду был пьян. Иначе, почему бы он стал так ее целовать? Пэйтон видела раньше, как люди целуются – один или два раза ей случалось поймать на этом Росса и Джорджиану – но это не было похоже на происходящее сейчас. Дрейк не просто целовал ее, а жадно поглощал. Своими губами он раскрыл ей губы, и его язык проскользнул к ней в рот. К счастью, Мэй Линг когда-то описывала Пэйтон такие поцелуи, так что хоть и удивительно, что Дрейк целовался подобным образом, и – что еще более удивительно, подобным образом он целовался с ней, но, по крайней мере, Пэйтон имела ясное представление о том, что происходит. И даже не подумала двинуть его кулаком в солнечное сплетение, как безусловно поступила бы с любым другим мужчиной, если бы он целовал ее, как Дрейк.

А, может, и нет. Ведь то, что делал Дрейк, доставляло ей огромное удовольствие. Пэйтон не совсем верила Мэй Линг, когда та убеждала ее, будто ощущать во рту язык подходящего мужчины может быть приятно. Но сейчас поверила. От поцелуя с ней происходили странные вещи, но самое главное, Пэйтон захотелось, чтобы внутри у нее оказался не только язык, но что-то большее. В этом, несомненно, и заключалась цель подобных поцелуев, или, во всяком случае, так ей рассказывала Мэй Линг.