Поезд шел, неустанно раскачиваясь, и за окнами вагона возникали все новые и новые пейзажи.

Вблизи пути они стремительно неслись навстречу, а чем дальше, тем медленнее, тем величественнее сменяли друг друга, оставаясь подолгу неподвижными у самого горизонта.

И там, за этим порой четким, а порой туманным горизонтом, тоже все менялось, только еще медленнее. Но этого уже нельзя было рассмотреть сквозь запыленные вагонные окна.

Если в вагоне светлело, значит, поезд мчался полями. Под порывами легкого свежего ветра колосья пшеницы беспрестанно меняли свой цвет, становились чуть темнее, зеленели, снова светлели, стелились к земле, выпрямлялись или колыхались в разные стороны. Мелькали синими просверками васильки.

Потом в вагоне темнело. К полотну дороги подбегали леса. Всегда похожие и всегда разные. Порой то был густой ельник, такой густой, что казался черным, а порой — сосняк со стройными красноватыми стволами, уходившими высоко-высоко к небу, или светло-зеленая листва вековых дубов, которые надолго смыкались своими кронами вокруг мчавшегося поезда. Могучие, коренастые ветви неохотно колыхали плотные листья.

А то начинал кружиться светлый хоровод берез — белые платьица деревьев расцвечивались солнечными, беспрерывно мечущимися зайчиками, мелко и часто трепетали листочки.

Иногда лучи солнца, словно меч, рассеивали редколесье, разбрасывая по мшистой земле широкие светлые блики. Солнце отражалось в воде ручейков, светлило бурые, толстые навалы прошлогодних листьев. Его плотный, осязаемый свет неподвижно, как кисея, висел между деревьями. Жуки и пичужки мелькали в воздухе, и могло показаться, что это огромный аквариум, куда вместо воды налит густой солнечный нектар.

Когда поезд мчался долинами, леса у горизонта становились густо-синими, порой лиловыми; тяжелым сверкающим серебром проглядывали кое-где лесные озера. А сами долины колыхались изумрудными валами, пестрели цветочными полянами; словно брошенные детские кубики, там и сям раскинулись деревушки. Меж ними тянулись извилистые желтые нити дорог.

Порой поезд часами рассекал степь, и даже через плотно закрытые окна проникал в вагон пьянящий, неодолимый аромат степных трав, разгульных ветров.

Временами стук колес становился гулким и тяжелым, быстрые тени начинали часто сечь свет: поезд шел по мосту.

И тогда можно было увидеть прозрачную чистую речушку, затейливо и непонятно петляющую по лугам, склоненные к воде плакучие ивы и неподвижные кувшинки у тенистых берегов.

Вдруг река представала широкой и гордой. Вода сверкала мириадами серебристых чешуек, белые пески вливались в нее с пологих берегов; неподвижные вековые боры вздымались на косогорах над ярко-желтыми песчаными сбросами; казалось, островами высились в воде черные караваны барж с крохотным дымным буксиром впереди, и недовольно спешили обойти их редкие белоснежные пароходы.

Что может быть красивее рек, полей, лугов?.. Осенью леса застывали в золоте и багрянце. И, наверное, нельзя было отвести глаз и дух захватывало от немыслимой красоты, от бесчисленных оттенков желтого, красного, малинового, пурпурного, от бескрайних пространств, раскинувшихся под синим прозрачным небом…

Но этого нельзя было увидеть сегодня из окна вагона. Как нельзя было увидеть и то, что находилось за этими полями и лесами, за горизонтом, за сотни, за тысячи километров на юг или север, восток или запад от этого крохотного в масштабах природы, медленно ползущего, словно гусеница, поезда.

Отсюда нельзя было разглядеть, например, море.

А ведь море тоже бесконечно красиво. И бесконечно разнообразно.

Оно уходит за горизонт, меняя свой цвет: прозрачно-голубое у берега, зеленоватое подальше, темно-синее вдали. По всей его поверхности вспыхивают и гаснут серебристые всплески, густо-белые, растрепанные гребешки возникают на волнах и снова исчезают. Над водой, то взмывая, то снижаясь, раскачиваются на невидимых качелях белоснежные чайки. И доносится изредка их печальный призыв. Но морю нет до него дела. Оно продолжает негромко плескаться, без конца набегая на золотистые пляжи. Игриво пошлепав песок совсем уже потерявшей силу волной, оно убегает обратно, оставляя на гладком, потемневшем песке обрывки пенной бахромы, комочки погибших водорослей.

И горы красивы. От них но оторвешь взгляда.

Они встают сплошными зазубренными рядами, возвышаются одна за другой, словно стены гигантской крепости. Их обращенные к солнцу склоны сверкают нестерпимым, исторгающим слезы блеском. А с другой стороны залегает глубокая лаковая синева. Местами она настолько сгущается, что становится почти черной, местами приобретает фиолетовый оттенок, местами переходит в нежную голубизну. И все эти цветовые гаммы в редком прозрачном воздухе высокогорья особенно ярки и четки.

Над горами такое же яркое и ясное простирается светло-синее небо — чистое-чистое, без единого пятнышка. У подножия их клубятся, будто пенные волны, серо-белые облака.

Да, горы красивы. А разве менее красива тайга, такая величественная, бесконечная и суровая, что хочется, глядя на нее, обнажить голову, как перед памятником?

Или песчаные пустыни, пусть однообразные, пусть бесплодные, пусть пугающие, но сколь притягательные и волнующие?

А полярные льды и их ледяное дыхание, скалистые берега и бешеный рев бурунов, тихие голубые озера и желтые большаки с увядшей крапивой и пыльными лопухами вдоль них?

Все красиво, все прекрасно в природе. Чудесные пейзажи и сказочные уголки есть в каждой стране. Но только в нашей стране, раскинувшейся на одной шестой земного шара, можно найти все, чем одарила природа остальные.

И еще здесь можно увидеть огромные сверкающие города, со скверами и широкими проспектами, дворцами и стадионами, шумными школами и тихими парками; гигантские заводы с их пылающими домнами, стеклянными небесами цехов, неумолчным гулом; заводы, вырастающие в глухих когда-то уголках и рождающие города; чудовищной мощи гидростанции, оседлавшие своими плотинами широкие, могучие реки, разбросавшие на тысячи километров живые нервы высоковольтных передач; голубые каналы, что пролегли в некогда бесплодных степях, породив в них жизнь и изобилие.

И несутся по бескрайним просторам страны поезда с «черным», «белым», «зеленым» золотом, бороздят ее реки и моря корабли, из конца в конец пролетают самолетные армады.

Вот ее — эту шестую часть света, где родилось и расцветало первое в истории социалистическое государство, и предстояло защитить, если б возникла в том печальная нужда, всем этим молодым, сильным, веселым ребятам, что под звуки песен, баянов, гитар, под возгласы и смех уносились в поезде.

Когда-то, три десятка лет назад, так же вот ехали в поездах их отцы. У них тоже были гармошки и песни, они были такие же сильные, молодые и решительные. И вернулись с победой.

А те, кто не вернулись, солдат или генерал, навсегда остались в людской памяти, потому что отдали жизнь за Отчизну. Их песни не были допеты, их смех не дозвучал. И сами они остались лежать в лесах и полях, в городах и селах, на берегах рек и морей, которые защищали.

Они уходили на фронт мальчишками, такими же, как и эти. Но мальчишкой никто из них не погиб. Что в сорок, что в двадцать лет, они умирали суровыми воинами.

Теперь вот пришла очередь выполнять свой долг сыновьям.

Не какой бы невероятной ни казалась этим веселым ребятам возможность войны, эта возможность мрачным призраком неизменно стояла и за полями, и за лесами, и за самыми светлыми горизонтами. Поэтому и будут мчаться вот такие поезда, везти вчерашних школьников, студентов, рабочих к лагерям и казармам.